Как мы уже писали, в 1822 году правительство Российской империи положило начало ряду запретительных мер в отношении старообрядчества, впоследствии ставших известными как «николаевские гонения». И хотя первые ограничительные меры были предприняты еще в конце царствования Александра I, но полноценно эти гонения развернулись уже в годы правления Николая I, потому и называются «николаевскими». Сегодня мы публикуем подробное исследование историка Глеба Чистякова на эту тему.
После периода относительных религиозных свобод в годы правления Екатерины II, Павла I и Александра I Павловича, сразу после вступления Николая I Павловича на престол, правительство стало принимать энергичные меры по ограничению прав старообрядчества. Попросту была поставлена задача полного уничтожению древлеправославия. Эпоха так называемых николаевских гонений продолжалась вплоть до самой смерти императора в 1855 году. Как писал старообрядческий историк Ф. Е. Мельников, настойчивость и беспощадность Николая I в глазах старообрядческой России поставили его в один ряд с такими гонителями христиан, как императоры-язычники Нерон и Диоклетиан и императоры-иконоборцы Лев Исаврианин и Константин Копроним. Окруженный архипастырями люто ненавидящими всякую православную древность Николай уделял внимание борьбе со староверием не меньше времени, чем международной политики и государственным делам. Даже в разгар Крымской войны, когда было ясно, что российская военная машина в Крыму трещит по швам и страна со дня на день потерпит поражение, Николай собирал совещания, на которых обсуждалась «опасность», исходящая от старообрядческого священства, и принимались дальнейшие меры «по искоренению раскола».
Личная борьба императора Николая I с древлеправославием началась с правительственного постановления 1826 года. Согласно ему, со всех староверческих молитвенных зданий были сняты кресты. Была запрещена постройка новых и ремонт старых зданий (примечательно, что одновременно шла смена крестов на новообрядческих церквях: «Восьмиконечный крест обязательно сменялся на четырехконечный и вовсе не допускался на вновь строящихся храмах» [1, с 25]), 10 мая 1927 года последовало новое узаконение: решительно воспретить переезд старообрядческих священников из одного уезда в другой. В случае переезда местным властям предписывалось ловить священников и «поступать с ними как с бродягами». 8 ноября 1827 года было воспрещено принимать новых священников на Рогожское кладбище. В том же году переход в старообрядчество стал рассматриваться как уголовное преступление. В 1832 году были окончательно отменены «Секретные правила» 1822 года, дозволявшие в определенных случаях оставлять в покое священнослужителей, перешедших в древлеправославие. Новое постановление гласило: «Если до сведения правительства дойдет о вновь бежавшем к раскольникам попе, то такового возвращать в распоряжение епархиального начальства». После распоряжения 1832 года начались полицейские зачистки духовных центров староверия и массовые аресты священнослужителей, ушедших из новообрядчества после 1822 года. В 1836 году это постановление было расширено и дополнено статьями, касающимися монастырей. По просьбе Священного Синода и новообрядных архиереев при поиске священнослужителей стали применяться вооруженные силы. Воинские команды окружали деревни и небольшие города. На всех въездах и выездах выставлялись блокпосты, а карательные группы проводили обыски зданий, где могли прятаться священники, храниться богослужебные книги и церковная утварь. Все заставы, конные станции, порты и речные переправы были наводнены агентами полиции.
В их задачу входило тщательное слежение за пассажиропотоком, вычисление и арест староверческих священнослужителей. Соглядатаи были направлены даже в старообрядческие храмы и моленные. Посещая службы, они следили за тем, чтобы в церквях не появлялись духовные лица. Всем процессом руководили специальные секретные противораскольничьи комитеты, сформированные в каждой губернии и состоявшие из представителей синодального духовенства, губернских чиновников и полицейских. Председательствовали в этих чрезвычайных органах губернаторы и епархиальные архиереи. Современники отмечают, что духовные власти обнаруживали гораздо большее усердие в репрессиях, нежели светские. Министру внутренних дел графу Д. Н. Блудову пришлось издать специальный циркуляр, предписывающий строго проверять противораскольничьи дела, составленные в епархиальных управлениях. Такие меры позволили обнаружить многочисленные факты фальсификаций без тени смущения, состряпанные церковными чиновниками. Так, в 1837 году в Черниговской губернии из 30 епархиальных дел о беглых попах министерством внутренних дел достоверными были признаны дела только трех священников и одного дьякона.
Страшный удар по русскому иночеству был нанесен в 1837 году. В январе 1837 года по просьбе Св. Синода правительство постановило закрыть все староверческие монастыри, расположенные в районе реки Иргиз. Войсками были полностью опустошены Средне-Никольский, Верхне-Спасопреображенский, Средне-Успенский, Покровский монастыри и окрестные скиты. Еще раньше был насильственно обращен в единоверие Нижне-Воскресенский монастырь. Из святых обителей было изгнано более 3000 иноков и инокинь. Многие из них были приговорены к каторжным работам и ссылке на поселение. Все принадлежащее монастырям было отнято и передано в собственность господствующей Церкви. Вот что о погроме николаевского периода писал высокопоставленный чиновник по делам раскола П. И. Мельников-Печерский: «Многие сотни молитвенных зданий были уничтожены; десятки тысяч икон, сего древнего достояния прадедов были отобраны; огромную библиотеку можно составить из богослужебных и других книг, взятых в часовнях и домах старообрядцев…» [2, с. 177] Часто ярость гонителей обрушивалась даже на древние святыни. Новообрядческий священник Д. Островского так рассказывает об уничтожении реликвий найденных в одной из часовен Карельского края: «Около 3000 рукописей было сожжено на площадке перед часовней. Масса исковерканных икон подверглась той же участи. Драгоценные каменья и богатые ризы тщательно сдирались… Драгоценное книгохранилище погибло» [3, с. 13-14]. В стороне от погромов не остались и старинные могилы. Так, в Лексинском общежительном монастыре было уничтожено кладбище: «По приказанию высшего начальства могилы главных лиц поморства были сравнены с землей, затем запаханы и засеяны травой» [4, с. 200]. Небезынтересно, что уничтожением карельских кладбищ и часовен руководил не какой-нибудь государственный чиновник, а специально откомандированный епархиальным начальством миссионер.
Бесчеловечный указ был принят николаевской администрацией в 1838 году. Правительство разрешило отбирать детей у староверов и крестить их по новому обряду. Среди подобных мер был и запрет на брак между выпускниками духовных семинарий и дочерьми священнослужителей, оставивших новообрядчество.
Под особым вниманием синодальных и государственных властей находился один из главных духовных центров староверия — Рогожское кладбище. На его территории постоянно находился особый государственный чиновник — смотритель. Он регулярно отчитывался перед правительством о принимаемых мерах. Один из смотрителей так писал о своей деятельности: «Приняты были мною самыя строгия меры, вследствии коих не только я сам, но и через агентов своих, должен был следить за всяким шагом раскольников» [5, с. 274]. Особым доверием чиновника-смотрителя пользовались разного рода доносы. Так, «православный» купец Яков Игнатьев довел до ведения начальства, что литургии, служимые в полотняной церкви — часовне, подаренной Рогожке казаком Платовым, отправляются весьма торжественно и проходят при огромном стечении народа. Этим службы, мол, и соблазняют «православных». По этому доносу был сделан осмотр всех заведений кладбища, и в алтаре Рождественской часовни была обнаружена полотняная церковь.
Она была тут же отобрана. После этого попечители кладбища были обязаны подпиской впредь не дозволять на Рогожском служения литургий. Однако литургии, хотя редко и тайно, но совершались в часовнях по ночам, куда попадали немногочисленные христиане. Мало-помалу литургическая жизнь московского духовного центра староверия по своему жизненному распорядку стала приближаться к первохристианским временам. Евхаристию приходилась совершать тайно, под постоянной угрозой обыска и расправы. По этой причине христиане стали причащаться редко. В большинстве случаев — запасными дарами. Недостаток в запасных дарах случался несколько раз в год. В таком случае священники обращались к попечителям с просьбой сделать распоряжение о запасных дарах. И они выписывали их из монастырей Иргиза или из Стародубья, где таинство Евхаристии совершалось регулярно.
Запасные дары присылали: о. Силуян из в Верхне-Преображенского монастыря на Иргизе, о. Рафаил из Покровского монастыря Новозыбковского уезда, о. Сергий из Никольской обители Суражского уезда Черниговской губернии. После закрытия Иргизских и Стародубских монастырей литургии стали служить в домовых церквях христиан Московской губернии, в кельях настоятельниц рогожских скитов Пульхерии и Александры, у которых были свои полотняные церкви, а также в тайнике рогожского общественного сада. Примечательно, что первая на Рогожском кладбище архиерейская обедня, состоявшаяся 19 июня 1950 года, была отслужена тайно. Ночная служба прошла в одном из богадельных зданий, известном под названием «холерной палаты».
Серьезные утеснительные меры против Рогожского кладбища начались еще в 1827 году. Тогда духовный центр древнерусского православия лишился возможности принимать новых священников. В храмах кладбища оставались служить пять «дозволенных» священников и два дьякона. Постановление 1827 хоть и весьма стеснило условия существования Рогожки, но не уменьшило число священнослужителей, желающих присоединиться к древней Церкви. Однако теперь они пребывали на нелегальном положении.
Несмотря на широкомасштабные репрессии, количество древлеправославных христиан не уменьшалось. «Нельзя пройти молчанием того, что с 1827 года раскол не только не ослабел, но значительно усилился, и число раскольников чрезвычайно умножилось» [6, с. 203] — сокрушался по этому поводу П. Мельников-Печерский. Бесперспективность и бессмысленность борьбы с православными согражданами стала все более отчетливо осознаваться государственными чиновниками.
Появление старообрядческой иерархии, невозможность препятствовать ее распространению, подталкивали некоторых деятелей николаевского правительства к смягчению позиций. В 1848 на заседании московского секретного комитета по делам раскола был поставлен вопрос о разрешении Рогожскому кладбищу принимать священнослужителей, ушедших из новообрядчества. В первом же заседании комитета 29 марта 1848 года со всей ясностью обнаружилось, что светские члены комитета стоят за положительное решение вопроса. В ходе длительной полемики влиятельный член секретного комитета, один из самых выдающихся столичных градоначальников XIX века, граф Закревский предложил проект постановления, разрешающий старообрядцам принимать священнослужителей в порядке, установленном светскими властями.
Он был убежден, что такой закон позволит разрядить ситуацию, вернет доверие православного народа к властям и послужит постепенному церковному примирению. Закревский также призвал синодальных архипастырей отказаться от братоненавистничества и прекратить репрессии против староверия. Граф утверждал, что жестокосердие князей Церкви возбуждает в душах сограждан «тревогу совести в религиозных ощущениях, чувства опасения и недоверчивости» [7, с. 307]. Репрессии, по мнению Закревского, только усугубят размежевания общества и инициируют «преступное приготовление элементов к пагубному нарушению существующего порядка» [8, с. 308].
Предложение комитета навело ужас на архиереев господствующей Церкви. Какой смысл будет тогда в сожжении рукописей, икон, мощей, для чего были разгромлены сотни древлеправославных церквей, часовен и монастырей, если правительство вновь разрешит староверам иметь священников? В своей служебной записке московский митрополит Филарет (Дроздов) почел предложение Закревского страшной крамолой: «мысль позволить должностному лицу («должностными лицами» Филарет именовал священников — прим. автора) безнаказанно дезертировать и скрываться где захочет, есть разрушительная для общественного порядка» [9, с. 301]. В отличие от графа Закревского, московский архипастырь не считал «гражданские репрессалии» мерами, противоречащими духу христианства, возбуждающими ропот и недоверие к властям. Все свое влияние Филарет употребил на то, чтобы не дать проекту Закревского осуществиться. В частности, он взялся сам подготовить доклад по данному вопросу на имя императора. Отдельное письмо митрополит написал обер-прокурору Синода Н. Протасову, который должен был беседовать с Николаем Павловичем. В нем он изобразил все ужасы и кошмары возможной легализации перехода священников от новообрядческой Церкви в древлеправославие. Естественно, что после всего этого самодержец отказался одобрить предложения секретного комитета.
Источники:
[1] Сенатов В. Философия истории старообрядчества. Москва, издательство журнала «Церковь», 1995.
[2] Мельников Ф. Е. Краткая история древлеправославной (старообрядческой) церкви. Барнаул, 2003.
[3] Островский Д. Выговская пустынь. Петрозаводск, 1914.
[4] Майнов В. Поездка в Обонежье и Корелу. СПб, 1877.
[5] Мельников Ф. Е. Краткая история древлеправославной (старообрядческой) церкви. Барнаул, 2003.
[6] Мельников-Печерский П. И. Полн. Собр. Соч. Т. VII.
[7] Беликов В. Деятельность московского митрополита Филарета по отношению к расколу. Казань, 1895.
[8] Там же.
[9] Беликов В. Деятельность московского митрополита Филарета по отношению к расколу. Казань, 1895.
Продолжение следует
Комментариев пока нет