От редакции:
Андрей Ефимович Корниенков, 1926–2010 гг., был родом из старообрядческого села Кунича (Молдавия). Фронтовик, рядовой, воевал на 2-м Белорусском фронте. Награждён медалями «За отвагу», «За взятие Кенигсберга», «За Победу над Германией», орденами Отечественной войны 2-й степени, орденом Октябрьской революции, орденом Трудового красного знамени, другими правительственными наградами. С 2000 по 2008 годы был председателем церковного совета храма св. мучеников Флора и Лавра в Куниче. При жизни Андрея Ефимовича его племянник и крестник успел записать воспоминания периода ВОВ, которыми мы делимся с нашими читателями.
***
1944 год. Красная Армия уже была в Молдавии. Мимо нас не проходили, — село-то наше на отшибе. Когда немцы отступали, мы в стороне были. Но к нам сразу приехали наши солдаты. Во второй половине апреля 44-го пришли к нам домой солдаты, переписали всех, кто жил в доме, о других пораспросили. Меня сначала не хотели брать — мал ещё был, семнадцать. Когда уходили, я сам догнал командира. Сказал, что хочу в армию. Мама выскочила, хотела вернуть, но я уже шел с ними. Только заплакала, ничего не сказала. Вот так и попал. Через три дня сразу в походную колонну. В повозки мы переложили свои пожитки. И так до самой станции, до Флорешт. Поездом отправляли. Прибыли сначала в Брянск, затем в Бежицу. В Бежицах посадили в эшелон и прямо на фронт. В ноябре это уже было.
Вечером нас выгрузили из вагонов в лесу, в запасной полк. В полку накормили, разбили по дивизиям, а там уже по частям. Так что службу я начал в 49-й армии 2-го Белорусского фронта, 42 дивизия. Походной колонной добрались до штаба дивизии, где нас тут же разбили по полкам и отправили в линейную часть. Прямо ночью, на передовую линию фронта, где-то в районе реки Нарев. Попал я в 455-й стрелковый полк. Автоматчиком. Под утро как-никак устроился в роте, даже прикорнуть не успел, как уже светло стало. В тумане заметили немцев. Их двое было: рядовой и обер-лейтенант (это, если по-нашему, так старший лейтенант). Наши кричат: «Не стрелять!». Немцы поняли по-нашему крику, что попали к русским. Рядовой сразу поднял руки вверх, а обер повернул в обратную сторону и бросился бежать. Но его настигли наши пули. Так я встретил свой первый день на фронте. Седьмого января 1945 года я попал в госпиталь, раненым. Мой комроты прибыл туда за пополнением и я, ещё хромой, попросил его взять меня с собой, а там уж я долечусь. Так и получилось. На две недели я был освобождён от строевых, отсыпался в землянке, а потом — в строй.
Наша часть была в резерве и ожидала пополнения, чтоб потом — на передовую. Прорывали оборону немцев на реке Нарев. Затем шли по Польше, форсировали реку Вислу. Нам повезло: мы пробежали Вислу по льду, успели зацепиться за берег, прорвались к береговым окопам немцев. Те потом разбили лед минами и мы оказались отрезанными. Пока налаживали переправу боеприпасов, которые были уже на исходе, немцы раз за разом атаковали, хотели сбросить нас с плацдарма в Вислу. Переправа была под непрерывным обстрелом артиллерии и самолетов. Немцы с воздуха сильно работали. Потом мы совершили ночной прорыв, вклинились вглубь Польши. Потом повернули на Кёнинсберг, окружили его и соединились с 3-м Белорусским фронтом. Там командующим был Василевский. Медаль мне дали за взятие Кёнинсберга. Потом был приказ командующему нашего фронта Рокоссовскому, и мы пошли на Данциг. Приказ был:
Взять Данциг, овладеть портами и лишить немцев морской базы.
Здесь разгорелся жестокий бой. Приказ был выполнен, в плен взято около 300 тысяч немцев. Меня за Данциг наградили медалью «За отвагу». Нас направляют в Германию и мы походным маршем доходим в этой Германии до реки Одер. Нашу дивизию останавливают и мы усиленно готовимся к прорыву реки Одер с наступлением на немецкую столицу Берлин. На Берлин тогда наступали три фронта. В центре 1-й Белорусский фронт, командующий Жуков, 2-й Белорусский фронт, командующий Рокоссовский и 1-й Украинский фронт, Конев. С трех сторон брали Берлин наши войска. Потом соединились с союзниками, с англичанами. 7 мая 1945 года, примерно в 10–11 часов дня, для нашей дивизии война закончилась. Тогда командиром дивизии был полковник Палков.
9 мая наш комдив принял парад. Устроили усиленный обед, с выпивкой. Вся дивизия на лужайке, на зеленом травяном ковре, каждая часть отдельно. Комдив поздравил командиров и нас, личный состав, с Победой. Мы ответили таким громогласным «Ура!», что все вороны поднялись с деревьев. Это была неописуемая радость, конец войны. Победа! Да, а родился я зимой, в декабре 1926 года. В Молдавии, в Куниче. Село наше старообрядческое, добротное, многолюдное. Много наших ушло тогда в армию. Но не вернулось с войны тоже много. Спаси Христос!
До войны ходил я два года в румынскую школу. А когда записывался в армию, записал, что 4 класса. И то сказать, грамоте-то я был приучен с детства. Книги там читал, псалтырь у крылоса. У нас это было строго: чуть стал уже сам бегать за гусями, так и азбуку учи. Так вот, дальше… Ноги у меня были крепкие, стрелял неплохо. Заприметил меня взводный, отделение пока дал. Не сразу, конечно. До июня 1945 года был я в том полку. Как сейчас помню. Была одна история в 1945 году. Под Кёнигсбергом. В Прибалтике. Наступали мы тогда. Только подошли колонной, и сразу приказ: атаковать какой-то объект. Пришел большой начальник из штаба. Построил нас комбат. И говорит:
— Ну, что, бойцы? Вот и ваш час пришёл. Обучили вас, а теперь — за дело. Не робейте. Вот танки, прямо на них садитесь, по отделениям.
Когда я проезжал на танке мимо него, он ссадил меня с брони.
— А ты, Корниенков, будешь ординарцем. Ещё успеешь повоевать!
Когда танки с пехотой скрылись за леском в овраге, комбат сказал:
— Ну, что, старовер, давай помолимся. Там сейчас такая заваруха будет, вряд ли кто вернётся…
На всю жизнь запомнил я тот случай. Никого я больше из того состава нашей роты так и не увидел потом. А вечером комбат объяснил:
— Видел я, как ты, Корниенков, в лесок по вечерам уходил. Мне потом доложили, что ты молишься. Старшина доложил.
— Молится? — Ну, что ж, пусть молится. Война…
***
Да, там же и первое наше дело было, под Кёнигсбергом. Расположились мы за дубовой рощей. Полк несколько раз в атаку ходил. Все атаки захлебывались. Доты, дзоты. Не прорвать. Роты залегли и их уже невозможно было поднять. Позвонили из штаба дивизии, предупредили, что будет работать корабельная артиллерия. Пусть зарываются. А мы-то не знали, что это такое. Загрохотало так, что у всех уши заложило. Пыль, гарь. Деревья, люди взлетали на десятки метров. Досталось и немцам, и нам. После артподготовки отовсюду раздавалось:
— Братцы, пристрелите, мочи нету.
Корабельная артиллерия работала по площадям. Немцев стерли, конечно, в порошок, но и нам досталось. Боги войны и моря перестарались. С тех пор больше к ним не обращались.
***
Служил я в полку с односельчанами, куничанами. Ординарцем был. И сдружился с Подлесновым Исаком Фоковичем, из хозяйственного взвода. Тот уже зрелым был, лет 24, бойкий такой, крепкий парень. Запасливый. Как-то возле одного хуторка немецкого стояли. Жителей никого, попрятались, как сурки. Ухоженный такой хуторок. И трактирчик небольшой. Брать-то нам ничего нельзя было, следили. Исак подходит и толкает в бок:
— Идём, Андрей, сгоняем в трактир, разговеемся.
А дело уже к Пасхе было, весна, 45-й год. Пошли. Никого нигде. Взяли со стены окорок, хлебец свой достали. Исак фляжку вытащил. Говорю, что запасливый был. Ну, на радостях, что мы живы, что война скоро кончается, и посидели хорошо. Косточки односельчанам перемыли. Помянули всех, кто уже отвоевался. Много их было… В общем, хорошо посидели. Да так хорошо, что сморило нас. Уснули…
А полк по тревоге подняли и походным маршем. Комбат прибегает из штаба полка, а меня нету. Вернул старшину назад. Тот на лошадь и к нам, в трактир. А мы — хорошенькие, лыка не вяжем. Достал он в каком-то хозяйстве повозку, запряг свою лошадку, уложил нас, хорошеньких, и к вечеру догнал полк. Только утром вызвали к комроты. Комбат даже разговаривать не захотел. Всыпали по первое число, заставили вдвоем рыть блиндаж для штаба полка. День отдувались. А вечером полк передислоцировали.
***
С июня 45 по ноябрь служил в стрелковом 1214 полку, тоже автоматчиком. Да, а с ноября 1945 по июль 1950 года, когда уже на демобилизацию уходил, там же в Германии, служил минометчиком. Служил, значит, я пять лет в Германии. Нас там и боялись, и уважали. Редко кто из молодежи общался с нами. В фолькштурме все были. Волчатами смотрели. Только пожилые к нам подходили. И, что любопытно, довелось мне всё-таки познакомиться с одной немочкой. Встречались. Как-то призналась, что нас, русских, боятся — безбожные, грубые.
— А ты, Андрюша, крестишься искренне. Мои старики говорят, это значит добрый, правильный.
Добрый… Какое там! Столько я этих немцев положил. Уже перед увольнением побывал я у неё дома. Стол накрыли бедно, но сервирован был хорошо, приборы там, радио играло, патефон. Познакомился с родителями. Я тогда был денщиком у комдива, поэтому тоже кое-что принёс: американскую тушёнку, шпроты, хлеб белый. Даже пару апельсин. В общем, встреча удалась. Немцы так разошлись, что намекали: мол, давай, бери девку, хороша. Но как-то не сложилось у нас с ней.
***
Да, тут вот какая история ещё. О комбате своём скажу. Хороший был комбат. Всю войну был у меня ангелом-хранителем. Спаси Христос его душу! Сразу после войны, осенью это было, жили мы в одном доме. Я в гостиной, а он — в отдельной комнате. Как-то легли спать. Он, правда, лёг не раздеваясь. Ну, я не стал будить — мало ли что. Среди ночи будят меня. Открываю глаза, а надо мной старлей. Из НКВД. Схватил меня за плечо. Крепко так.
— Выйдем!
Я впереди, значит, а он плечо не отпускает. На крыльце автоматчики. Двое меня схватили за руки.
— Где командир? — Это старлей, значит.
— Там, в комнате… Я схожу.
— Стоять!
Старлей с двумя офицерами, выхватив пистолеты, рванули в дом. Комбата вывели. На выходе он меня обнял.
— Не бойся, ты ни в чём не виноват. Возьми мою новую ПШ (ему как раз выдали новую форму). Доложи комполка, что меня взяли. А форму никому не давай. Помолись за меня…
В штабе меня сразу отвели к полковнику. Рассказал я ему, как всё было. Меня направили в хозчасть, ждать назначения. Я был хорошим ординарцем, такие всегда были нужны. Но — командир арестован! Думал, что пошлют в строевой взвод. Через какое-то время вызывает начштаба, дают направление, отсылают в штаб дивизии. Ну, думаю, всё. Отслужил! Нет, обошлось. Определили денщиком к нашему комдиву. Всё-таки хороший был у меня комбат! А что там случилось, так я и не узнал. Правда, был грешок у майора — много читал. А тут в местных библиотеках всякой запрещённой литературы на русском было много. Я сам иногда ходил, брал. Мы с собой, сколько помню, возили целые стопки книг. Он даже диспуты в штабе полка устраивал. Да и доверял ему комдив, вместе они начинали на фронте. Но вызволить, видно, даже у него возможностей не было. Так что деталей не знаю. А жаль комбата. Затерялся где-то в лагерях.
***
После демобилизации из армии работал я по различным специальностям. В селе. Хлебнули тогда горюшка после войны, как и все. И поощрения были от начальства, и нагоняи. В 2000–2005 годах избирался делегатом освященных Соборов РПсЦ, в Москву ездил, участвовал в разрешении проблем с отколом части наших старообрядцев от Московской Митрополии в Браилу. Смутное было время, всё старались обрумынить, на другой лад переделать. Ничего, наши справились. С 2000 по 2008 годы был председателем церковного совета в нашей Куниче. Тесно общался с митрополитами: Алимпием (Гусевым), Адрианом (Четверговым) с нынешним владыкой Московским Корнилием (Титовым). Знал архиепископа Московского Никодима (Латышева) из Старой Добруджи. Мне тогда удалось вместе с Советом 2 раза отремонтировать наш храм Флора и Лавра. Матушка моя вот уже 12 лет, как ушла. Одному трудновато. Вот, кот Мурик помогает. Живём душа в душу. Сколько прожил, а редко кто интересовался моей жизнью. Вот ты о войне всё спрашиваешь — и то спасибо! Ох, долгая она была…
***
Было мне тогда лет пять. Шёл я от родительского дома, это было на улице Беженарка. Иду, значит, грызу редиску. Вдруг вижу — на крыльце сидит старец в рясе, старичок такой, святой отец. Рядом посох к крыльцу притулился. Ну, я поклонился, поздоровался.
— А ну-ка, малец, ступай ко мне.
Я оробел, подобрался. Иду. Подойдя, поклонился до земли.
— Простите, Христа ради и благословите!
— Чьих-то будешь, отрок? Отец? Мать?
— Корниенковы мы. Ефима Ипполитовича. А мамка Анисья Леоновна.
— Не мамка, а матушка! Что поклонился и поздоровался — молодец! Правильно родители воспитывают. Так и передай Ефиму Ипполитовичу. На, вот тебе!
Старец вытащил из рясы конфетку и протянул мне. Так я впервые познакомился со знаменитым старообрядческим митрополитом, владыкой Иннокентием (Усовым).
***
А тебя, крестник мой, спаси Христос. Дай тебе Бог здоровья. Никто обо мне не вспомнил, не спросил о горьких переживаниях тех дней, а жили мы именно днями. Сегодня остался жив — и слава Богу. И так долгие дни, день за днём. А они очень длинные, эти дни на фронте, переживающие. И смотрели, как убывали товарищи: убитыми, ранеными, или вдруг куда-то пропавшими без вести. Такие дни не забываются!
Из книги «Мир старообрядчества Молдовы», 2015 год, Кишинёв
Комментариев пока нет