Единоверческий публицист Василий Клинцов разбирает доводы в оправдание преследований староверов, читая книгу историка С. Фирсова о церковной политике императора Николая I.
«Грехи наших предшественников»
Недавно «Русская вера» подняла тему «николаевских гонений» на приверженцев древлеправославия. Хотелось бы обратиться к идейной или даже духовной стороне вопроса. Есть вещи, казалось бы, самоочевидные: к примеру, вполне уже традиционным для христианского мира является убеждение, что насилие над инакомыслием недопустимо, и никакая вера, кроме каких-то изуверских культов, не должна подвергаться преследованиям.
Да, в наш лукавый век эти общепринятые когда-то ценности подвергаются тотальной ревизии, причем не только в деспотичных или закрытых странах, где правят фанатики, но и в регионах, относящихся к европейской цивилизации или стремящихся войти в сообщество соответствующих народов. Гонят не за мнимые ереси, а «за политику», глумливо и властно. Неужели чем-то сегодня вообще возможно оправдать гонения на христиан? Для старообрядчества эта тема едва ли не краеугольная — не будь репрессий, совсем иначе бы все могло сложиться для церкви и империи. Тем не менее, религиозное оправдание насилия «над еретиками» имело место и подвергалось осмыслению как в прошлом, так и в наши дни. Точки зрения на этот вопрос разнятся, однако, уже можно уверенно сказать, что преобладает все же «гуманистический» образ мысли. Даже некогда господствовавшая в России православная конфессия, пережив кровавый опыт гонений от коммунистов в ХХ веке, тоже пришла к соборно выраженному мнению о том, что насилие в вопросах веры и убеждений это зло. К примеру, 4 июня 1999 года Священный Синод РПЦ принял определение, где упоминались гонения на староверов, и тогда «имевшие место в истории насильственные методы преодоления раскола, явившиеся результатом вмешательства светских властей в дела Церкви», были официально осуждены.
Другой пример — РПЦЗ, Архиерейский собор которой в 2000 году обратился к старообрядцам с такими трогательными словами: «Простите, братья и сестры наши, прегрешения, причиненные вам ненавистью. Не считайте нас сообщниками в грехах наших предшественников, не возлагайте горечь на нас за невоздержные деяния их. Хотя мы потомки гонителей ваших, но неповинны в причиненных вам бедствиях. Простите обиды, чтобы и мы были свободны от упрека, тяготеющего над ними. Мы кланяемся вам в ноги и препоручаем себя вашим молитвам. Простите оскорбивших вас безрассудным насилием, ибо нашими устами они раскаялись в содеянном вам и испрашивают прощения».
Итак, подлинно церковное сознание и христианская совесть, при должном размышлении, просто неспособны на нравственное оправдание гонений — назови их хоть «насильственными методами», хоть «безрассудным насилием». Напротив, осуждение гонений — одно из базовых требований для адекватного диалога.
Тем не менее, в полемике с противниками староверия доводы о гонениях очень часто упираются в их мнимую «целесообразность», к примеру, единственный сегодня в Московской патриархии антистарообрядческий миссионер в священном сане, иерей Георгий Максимов в своих выступлениях часто повторяет мысль о том, что гонения были «оправданы», «небезосновательны», а значит по сути — необходимы. Как уже не раз приходилось подмечать, это частное мнение Максимова полностью расходится с официальной позицией РПЦ, примеры которой приведены выше. Тем не менее, на всякий роток не накинешь платок, и действительно, существует своеобразный «имперский» или «репрессивный» ход мысли, который допускает подавление «крамолы» насильственными методами и оправдывает их. Благословляя, по сути, новые гонения — на очередную жертву тирании.
Если вернуться к эпохе Николая I, то солнце нашей поэзии Пушкин в стихотворении «Друзьям» («Нет, я не льстец, когда царю…») писал так: «Он бодро, честно правит нами;/ Россию вдруг он оживил/ Войной, надеждами, трудами./ О нет, хоть юность в нем кипит,/ Но не жесток в нем дух державный:/ Тому, кого карает явно,/ Он втайне милости творит». Понятно, что эти слова относились к вождям декабристов и в целом к неблагонадежному дворянству. Но как обстояло дело с царскими карами в отношении «раскольников»? Была ли к ним проявлена пушкинская «тайная милость» — если отказаться от попыток вычислить коэффициент духовной пользы от привода «палками» к спасительному единоверию? Можно ли согласиться с миссионером Максимовым и признать, в частности, николаевские гонения «небезосновательными»?
За ответом на этот вопрос я обратился к пока еще свежей (2021) книге православного историка Сергея Фирсова «Якорь спасения. Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I». Это серьезное (464 страницы) исследование уважаемого специалиста, основывающегося на документах и свидетельствах, в котором содержится подробный очерк «Православное государство и русские старообрядцы-поповцы в эпоху императора Николая I». Вот о чем говорится в данной книге.
«Безусловное преклонение всех подданных»
Сомнений быть не может, политика Николая I в отношении старообрядчества была репрессивной: «10 мая 1827 г. закон запретил старообрядческим священникам переезжать с места на место (для совершения духовных треб). 8 ноября 1827 г. появилось новое высочайшее определение: новых попов на Рогожское кладбище в Москве „отнюдь не принимать“. В январе 1837 г. были разгромлены Иргизские старообрядческие монастыри. При Николае I старообрядцам запретили записываться в купцы, подвергли их рекрутской очереди и телесным наказаниям. Это касалось всех старообрядцев без исключения. Целые старообрядческие селения были отданы под полицейский надзор… Старообрядческие общины оказывались в бесправном положении, не имея возможности приобретать недвижимость, иметь печати, выдавать метрические записи». Невероятно, но факт: за период царствования Николая I, согласно «собранию постановлений по части раскола», было принято 491 (!) постановление: «Ни раньше, ни позднее такого числа всевозможных решений относительно староверов и их общин в императорской России не принималось».
Репрессивные меры описаны у Фирсова подробно и объективно. Его оценка тех событий также гуманистична: «Невозможно оправдывать репрессии против религиозного инакомыслия»! Тем не менее, историк предпринимает попытку понять идеологическую и духовную сторону вопроса, причины, побуждавшие власть так действовать. Мировоззрение императора заключалось в «религиозном убеждении самодержца в благости проводимых им деяний»: «Всю свою энергию Николай I посвятил принципу самодержавия, которое опиралось на официальную Церковь, не терпело ни масонских лож, ни библейских обществ. По выражению Ламартина, его правление имело целью достигнуть „неподвижности мира“. По-военному управляя ведомством православного исповедания, император ревностно следил за чистотой православия, всячески содействуя репрессиям против старообрядцев и поощряя часто насильственное „обращение“ униатов». Все объясняется тем, что «император никогда не терпел и не желал терпеть никакого контроля — в том числе религиозного — над его подданными… Для него идея государственного служения всегда стояла на первом месте. Ей в жертву император считал возможным приносить буквально все, даже т. н. „здравый смысл“». Теория «официальной народности» подразумевала казенный патриотизм — «безусловное преклонение всех подданных перед правительственной властью, над которой возвышалась сакральная фигура помазанника Божьего». Почему именно староверы приняли на себя удары «православного абсолютизма»?
Фирсов объясняет это логикой «защиты православного (по букве закона) государства от тех, кто, называя себя православным, отказывался признавать себя верным чадом Русской Церкви и желал по-своему устроить религиозную жизнь… Для Николая I и его правительства это [раскол] было не столько религиозным ослушанием церковных „диссидентов“, сколько политической провинностью, тем более, что государственная идеология a priori предполагала безальтернативное единство православных жителей империи». Итак, речь идет не о вероисповедных, а о юридических, политических причинах. «Старообрядцы стали восприниматься как нарушители государственного спокойствия, им не доверяли, подчиняя надзору полиции и, таким образом, подталкивая к принятию единоверия», — пишет Фирсов. И, как следствие, Николай I, «усматривавший в государственном порядке оправдание своих действий… явно не испытывал сомнений в целесообразности правительственных действий… Это было не столько отношение к верующим, сколько превентивная борьба с нарушителями государственной безопасности, с «подрывными элементами». И далее: «Стремясь к унификации, воспринимая старообрядцев как „ниспровергателей“ и „внутренних врагов“, власть действовала по-своему честно, откровенно заявляя о том, что в православном государстве не может быть православных подданных, отказывающихся подчиняться священноначалию Российской Церкви», — пишет Фирсов, ведь «раскол в условиях православного государства по своему значению считался церковно-государственным явлением».
Антигосударственный элемент
И здесь неминуемо возникает фигура Митрополита Московского Филарета (Дроздова), который хотя и конфликтовал с Государем по ряду вопросу, тем не менее считался одним из основных теоретиков, обосновавших преследование «раскольников» как богословски, так и политически. «С церковной точки зрения, — писал он, — раскол есть «отломившаяся, поврежденная отрасль господствующего вероисповедания, к которой все раскольники совершенно принадлежали в своих предках». «Борьба против них оправдывалась в глазах владыки тем, что существовавшие в его время „раскольнические церкви“ создавались во вражде против Православной Церкви», — уточняет автор книги.
Именно святитель Филарет, наряду со своими предшественниками, понимал староверие как «отступничество от православной веры»: «Таким образом, к нему нельзя было применять принципы веротерпимости, допустимые для католиков, протестантов и представителей т. н. иноверия. Естественным следствием подобного взгляда было непризнание за расколом (в целом) юридического бытия». И главная мысль: «Логика митрополита Филарета проста и понятна: „раскольники“ разрушают церковные единомыслие и единодушие, что ведет к разрушению „единства народного духа в отношении гражданском и патриотическом“. Следовательно, „раскольники“ (прежде всего, старообрядцы-поповцы) — антигосударственный элемент… Поскольку охранение Церкви в „симфонической“ империи есть охранение государства, которое признает православную веру одним из надежнейших оснований государственного единства и силы, то действия, направленные против раскола не только не предосудительны, но и необходимы». А только ли в «религиозной империи» так обстоят дела с инакомыслием? Как показывают церковные события в бывшей УССР, это характерно и для светских авторитарных режимов.
Но вернемся к книге Фирсова. К чему же привела политика Николая I? Прежде всего, к развитию, наполнению людьми — единоверия: «Для Николая I единственно возможными староверами были единоверцы, признававшие церковное священноначалие и получавшие поставление от синодальных архиереев, а не старообрядцы-поповцы, никак не желавшие идти на предлагавшийся им компромисс». Староверы поэтому видели в нем «миссионера на троне»: «Совращение это [в единоверие] характеризуется как принудительное, насильственное, разорительное и губительное для всей страны». Фирсов предполагает, что, возможно, с течением времени беглопоповские старообрядческие общины разделились бы на тех, кто примет единоверие, и на тех, кто переродится в беспоповцев. Однако именно государственное давление усиливало противодействие в форме поисков священства, что и привело к обретению в 1846 года епископа в лице митрополита Боснийского Амвросия (Поповича) в местечке Белая Криница в Австрии. Это событие (получение старообрядцами-поповцами своего архиерея) означало их отрыв, уход в независимость от Православной Российской Церкви. Шах и мат, империя! «Кончилась вековая зависимость от Церкви-гонительницы, от иерархии-притеснительницы, зависимость тяжелая, унизительная и позорная», — цитирует Фирсов Ф. Е. Мельникова и подмечает, что «предшествовавшая религиозная жизнь поповцев целиком и полностью зависела от „гонительницы“, таинства которой (и, прежде всего, таинство хиротонии) старообрядцы всегда признавали». Появление первого старообрядческого епископа «стало ответом на политику Николая I, практически обесценив все „противораскольнические“ мероприятия его правительства», — констатирует автор «Якоря спасения».
Поражение николаевской системы
И вот, после появления Белокриницкой иерархии, «дальнейшая борьба не могла окончиться победой хотя бы потому, что необходимость в беглых от господствующей Церкви клириках у старообрядцев отпала. Чем дальше, тем лучше осознавал это и митрополит Филарет (Дроздов), идейный вдохновитель борьбы с расколом». В 1863 г. он писал: «Надобно сказать правду, что и мы не довольно тщательно изучали и употребляли искусство духовно-нравственного врачевания раскольников, охотнее опираясь на помощь власти». И Сергей Фирсов резюмирует: «По существу, это было признание собственного поражения, поражения всей николаевской системы борьбы с расколом, в которой политическая ангажированность властей взяла верх над пониманием религиозно-народной стороны русского старообрядчества… Стремление к унификации, к сведению религиозной жизни всех православных империи под единый знаменатель в николаевскую эпоху не привело к торжеству православного единства». Исчерпывающий вывод: сколько ни оправдывай зло, добра не выйдет. Мнимая целесообразность не оправдала средств, а только усугубила и без того непростую ситуацию. И это не случайность, а закономерность.
«Чем им делают больнее, тем они сильнее», — пел Окуджава. Начиная с времен первых мучеников, через многочисленные гонения, вплоть до сегодняшней ситуации с Украинской православной церковью, очень часто гонители христиан обосновывали свою свирепость к жертвам их недостаточной лояльностью правителю, непослушанием властям, наличием иностранного влияния и тому подобными, т.е. чисто внешними, не духовными причинами. Николай I видел (и в целом небезосновательно) в создании Белокриницкой иерархии демарш враждебной Австро-Венгрии. А теперь в тех же регионах, что раньше входили в империю Габсбургов, запрещают и репрессируют уже одну из православных деноминаций, за то лишь, что она связана с Москвой — даже не административно, а лишь духовно. Вообще параллелей с той эпохой напрашивается множество. История учит, что человеческие сообщества несовершенны и, похоже, гонения не просто имеют быть всегда, но и обладают явной тенденцией к нарастанию. По вере христиан, и этому учил Сам Спаситель, в последние времена гонения будут особо жестокими, сопровождающимися чудовищной ложью, то есть обоснованиями «справедливости и целесообразности» этой человеконенавистнической практики. Это не значит, что всякий, кого гонят, страдает не по своим винам, а именно за Христа, обещавшего: «Претерпевый до конца — той спасен будет» (Мф.10:22). Бывает и будет всякое. Но вот гонители, чем бы их апологеты ни оправдывали творимое зло, всегда, хотя бы отчасти, подобны историческим Нерону, Диоклетиану, Николаю, Ленину, Сталину, а в пределе — и самому «сыну погибели» последних времен. Но победят в эсхатологической перспективе совсем не гонители антихристова духа, а «изгнании правды ради». И среди них, в последнем «малом стаде», будут, конечно, и потомки страдальцев за древлее благочестие.
Автор: Василий Клинцов
Комментариев пока нет