Виктор Милованов: «На Пасху и Рождество под руководством партии повсеместно организовывались издевательские театрализации на евангельские сюжеты»

Представляем нашему читателю уникальные главы из книги «Я — Victor», которая сейчас готовится к публикации. Это воспоминания В. Н. Милованова (1923 – 2011) — певчего старообрядческого храма Покрова Пресвятыя Богородицы на Рогожском кладбище в Москве. Его отец, Николай Милованов, был председателем церковного совета старообрядческой Рогожской общины с 1968 по 1979 год. На эту должность его лично уговорил сам глава старообрядческой церкви архиепископ Иосиф (Моржаков).

Виктор Милованов создал большой труд по теории архитектурной композиции, над которым работал в течение всей жизни. Для Старообрядческой Церкви он написал большую праздничную икону протопопа Аввакума с житием, а для Издательского отдела РПЦ сделал записи старообрядческих погласиц. В храме Николы на Берсеневке (РПЦ) и храме Николы в Студенцах (РПЦ) он организовал хоры знаменного пения и для последнего спроектировал иконостас.

Книга «я — Victor» Милованова В.Н. — это также воспоминания об Отечественной Войне, куда автор попал практически из-за школьной парты. Эта книга — спокойный, слегка ироничный взгляд в прошлое. Что чувствует мальчишка восемнадцати лет, оказавшись на фронте? Повествование начинается рассказом о детстве, насквозь пронизанным интеллигентным духом старообрядчества, хотя и отравленным горечью воинствующего атеизма послереволюционных лет. В книгу включены фотографии и подлинные письма автора с фронта, написанные более семидесяти лет назад. Застенчивый парнишка, превратившийся в интересного молодого человека, пройдя через ужасы войны, остался верен ценностям, полученным им еще в семейном кругу: искренность, свободомыслие и искусство, церковь и вера.

В представленных главах автор рассказывает о строительстве и жизни храма Успения Богородицы на Апухтинке, а также о тяжелых временах гонения на Церковь, которые он застал, будучи подростком. 

Глава 3. Возведение «Апухтинки»

По соседству с нами покупали дома и другие старообрядческие семьи. Морозовы быстро подружились с семьей Новиковых, жившими по соседству: это были удивительные люди. Братья Аркадий Иванович и Иван Иванович, а также их отец, тоже Иван Иванович, были каменотесами и имели мастерскую, где изготавливались надгробные памятники. Они были люди состоятельные и большие почитатели старины. Иван Иванович был очень талантлив по художественной части, а брат его, Аркадий Иванович, в большей степени обладал деловой хваткой, но они оба хорошо знали и понимали древнее искусство.

И вот эта замечательная семья на свои средства, присовокупив туда средства от пожертвований, приобрела у купчихи Апухтиной гороховое поле, и к 1909 году был возведен большой каменный храм Успения Богородицы, который все стали называть просто «Апухтинкой». Этот храм строили, что называется «всем миром», его строили в непосредственной близости от наших домов, и все стали ходить на службу туда. Внутри и снаружи этот храм был похож на Успенский собор в Кремле, но только в два этажа и с двумя высокими каменными лестницами по фасаду.

Старообрядчество на продолжение долгих десятилетий было гонимо официальной церковью и государством. И поэтому старообрядцы иногда ассоциировали себя с катакомбной церковью древнего Рима. Бедность и аскетизм внешних форм были естественным следствием гонимости церкви и воспринимались как признак истинной духовности. До революции в России среди обычных верующих иконы не были популярны. Людям больше нравилась живопись, созданная в сентиментальной рафаэлевской манере, лишь старообрядцы любили и ценили древние иконы, как ценили вообще все древнее и традиционное. Братья Новиковы собирали «черные доски» — иконы со всей России, это было их хобби, они очищали их, укрепляли, и когда строительство Апухтинского храма подошло к концу, они перенесли туда всю свою драгоценную коллекцию.

Этот храм был необычайный и великолепный, храм и музей одновременно. Очень жаль, но фотографий внутреннего убранства храма не существует, потому что в свое время Аркадий Иванович, увидев перевернутое вверх ногами изображение крестов и икон иконостаса на стеклянной пластинке фотоаппарата, запретил снимать интерьеры храма, так как это показалось ему кощунственным.

На Апухтинке, а следом и в других старообрядческих храмах культивировалась сдержанная и суровая эстетика, которая выгодно отличала их от православных храмов, так называемых «никонианских», где царила крикливая пестрота, дурновкусица и помпезная позолота. Иконы развешивались на пустые побеленные стены безо всяких украшений, никакие полотенца и вышитые рушники, никакие дорогие оклады, золотые и серебряные цепочки не загораживали лики и фигуры на иконах, потому что изображения Исуса Христа, Богородицы, ангелов и святых считались драгоценнее любых камней и жемчужин. Эта безыскусная простота рождала особую атмосферу проникновенной молитвы.

Апухтинский храм был детищем братьев Новиковых, делом всей их жизни, и по окончании строительства они продолжали следить за его благоустройством и порядками. Их мнение было самым уважаемым в приходе, они считались знатоками. Авторитет Апухтинки был признан остальными старообрядческими общинами, этот храм стал, если можно так выразиться, «законодателем мод», и славился самыми строгими порядками.

В этом храме на все имелось свое понимание: и как следует читать текст, и когда надо креститься, и как должно звучать знаменное пение (древняя традиция, принятая в старообрядческом богослужении). Неукоснительно соблюдались строгие правила, например, мужчины должны были стоять отдельно в правой части храма, а женщины — слева. Еще были правила, в какое время и каким образом должно затеплить у икон свечи, и как именно следует прикладываться к иконе, чтобы все было чинно, благородно и красиво, чтобы ничто не раздражало и не смущало: ни глаз, ни сердце молящихся. Ведь это так понятно, когда человек все самое красивое и драгоценное несет Богу, в храм. Всем кажется естественным, когда священники облачаются в свою расшитую золотом священническую одежду, почему же прихожане должны выглядеть и вести себя в храме кое-как? Ведь не только в душе, но и в этих внешних вещах проявляется поклонение Богу, благоговение перед Ним, «от избытка сердца говорят уста». Наконец, это просто-напросто культура человека.

На клироса допускались только мужчины, хотя в других старообрядческих храмах, даже на Рогожском, стояли смешанные хоры. А в Апухтинской церкви звучало прекрасное скупое унисонное пение, демественное же пение не приветствовалось, считалось, что это позднее украшательство. Демественный стиль отличается цветистостью и лиричностью, а также тем, что мелодия вдруг в какой-то момент расходится на два голоса. Хотя это необыкновенно красиво, но тогда такое пение воспринималось как нечто несерьезное, неуместный фокус-покус, годный лишь для домашнего употребления в качестве некоторого снисхождения к неразвитому вкусу детей и дам.

В те времена мы, старообрядцы, думали, что демество проникло к нам от латинян и происходит от слова Domеstikus (лат) — домашний. Но на самом деле это слово и этот стиль пришел к нам из нашей родной Византии: Doméstikos (позднегреч) — руководитель хора. Демественное пение применялось в Византии во время праздничного архиерейского богослужения и в торжественных случаях, например, при венчании или встрече царя и т.п.

Вот так жизнь иногда посмеивается над нами и корректирует наши, казалось бы, такие незыблемые традиции и взгляды.

Однажды в нашей семье бурно обсуждали один случай. Незнакомый человек, старообрядец, вошел в храм и, ни у кого не спросив разрешения, прошел прямо на клирос. Этот человек одет был, как и положено, в обычный черный кафтан, но на этот кафтан был пришит небольшой барашковый воротничок. Один из братьев Новиковых подошел к нему и вежливо попросил его покинуть клирос:

Вы — богатый человек, и приделали себе барашковый воротничок на свой кафтан, а посмотрите, ведь ни у кого из присутствующих нет барашкового воротничка. Вы обращаете внимание молящихся на себя и отвлекаете их от молитвы, поэтому, будьте так добры, уйдите с клироса и встаньте где-нибудь у двери.

Мнения в нашей семье разделились по поводу того, правомерно ли вообще делать подобные замечания или нет, но вызывающая нескромность обладателя этого воротничка у всех вызывала протест.

Много позже, уже в послевоенное время, одна молоденькая девушка, моя знакомая по работе, заинтересовавшись моими восторженными рассказами о старообрядчестве, в модной шляпке вошла вместе со мной во двор храма и направилась к зеркалу заколоть платочек. Сторож грубо окрикнул ее:

Как она смеет ходить по территории храма в шляпе?

Я заметил ему, что до революции купчихи приходили в храм в метровых шляпах, и ничего! Они стояли в них всю службу и не переодевались ни в какие платки. Сторож мрачно посмотрел на меня:

А жаль! Если бы купчихи носили платки вместо шляп, то, может быть, и никакой революции не было бы!

Я, конечно, не мог с ним согласиться, я защищал девушку! Но мне подумалось в тот миг, что в словах этого сторожа все же есть некая доля правды: возможно, что нескромность дамских шляпок напрямую связана с отсутствием здравого смысла их милых владелиц? А самое главное: и их мужей также, одобряющих эти шляпки. И отцов! И тогда в таком несерьезном обществе революция и в самом деле становится реальной.

На Успение, в престольный праздник нашего храма, установилась традиция устраивать обед для нищих. Перед этим мальчишек отправляли обежать окрестные улицы и объявить всем нищим, чтобы 28 августа все приходили в храм в Новоселенский переулок на обед. В этот день около каменной ограды церкви выстраивалась большая очередь, около тысячи человек. Во дворе ставили столы и лавки и подавали традиционное старообрядческое кушанье: щи с рыбой на мясном бульоне, гречневую кашу с русским (топленым) маслом и арбузы. Разносить арбузы поручалось мальчишкам. Мальчишки разносили эти арбузы, да и сами наедались до отвала. Однажды в детстве я тоже участвовал в таком угощении, мне было тогда лет пять или шесть. Я должен был носить воду в кружке. Я чувствовал свою ответственность, и мне было очень весело. Со всех сторон слышалось: «Мне, мне принеси!» После того, как нищие, наевшись, расходились, приступали к угощению и сами устроители обеда и ели ту же самую еду. И я до сих пор считаю эти рыбные щи вкуснейшим и нежнейшим блюдом на свете.

Новое правительство, придя к власти, очень скоро запретило эту традицию кормления нищих, так как безо всяких доказательств и громких слов это было слишком убедительным аргументом в пользу церкви. Всех местных жителей поражало огромное число нищих, калек и оборванцев, выползавших на поверхность из темных уголков города, где всюду распоряжался победивший пролетариат, и это не говорило в пользу новых советских порядков.

Вскоре после революции жизнь изменилась. Братья Новиковы были отстранены от управления в своем собственном храме, и им пришлось устроиться работать в Кремле реставраторами по камню.

Глава 4. Сумасшествие

Примерно в 1918 году началась пропаганда безбожия и вседозволенности, и устраивались всяческие безобразия. На Пасху и Рождество под руководством партии повсеместно организовывались издевательские театрализации на евангельские сюжеты, и веселая комсомольская молодежь распевала циничные частушки в адрес попов, Богородицы и Самого Господа Бога.

Дядя Миша, брат моей мамы, рассказывал, что когда ему было лет одиннадцать, он, вопреки запрету родителей, бегал вместе с другими ребятами смотреть демонстрации голых женщин. Их было человек сорок. Они шли по улице навеселе, хохотали и несли лозунги: «Долой стыд!» Многие останавливались поглазеть на них, смеялись и улюлюкали им вслед, а другие плевались и шли мимо.

Еще устраивались шутовские крестные ходы: демонстранты-активисты беспрепятственно заходили в алтари церквей и выносили оттуда священническую и дьяконскую одежду, глумясь, напяливали ее на себя, и так и шли, ряженые, по улице, дымя папиросами и неся иконы вверх ногами.

Это было настоящее кощунство, нечто невиданное. Демонстративный отказ людей от Бога! И все это происходило совершенно безнаказанно. Власти уведомили священников, что они обязаны подчиниться. Государство объявило Церкви войну. Уже становилось известно о разграблении многих храмов и монастырей, о совершающихся тут и там мучительствах и убийствах священников, о лишении их семей имущества. Верующие с ужасом спрашивали себя, что может ожидать их самих в будущем. А в остальном обществе царило безумное увлечение революционными новшествами или тупое равнодушие и страх.

Георгий Петрович, мамин отец, тихий человек, был так потрясен и возмущен этим, что однажды после одного из подобных событий он в каком-то экстазе вышел из дома и, идя по улице с крестом в поднятой правой руке, совершенно вне себя стал громко восклицать слова из песнопения, звучащего обычно в Церкви по большим праздникам:

С нами Бог! Разумейте, языцы, (т.е. языческие народы) и покоряйтеся, яко с нами Бог! Аще и возможете, все равно побеждены будете, яко с нами Бог … Страха же вашего не убоимся, и не смутимся, яко с нами Бог!

И прочее по памяти. Люди молча смотрели ему вслед. Потом за ним приехала машина, и его увезли. Видимо, кто-то сообщил куда следует. Больше в нашей семье его не видели.

Его поведение определили как сумасшествие и поместили в психиатрическую больницу, в которой он и умер от тифа в 1920 году, за три года до моего рождения. Всем родственникам было чрезвычайно больно узнать, что Георгий Петрович, здравомыслящий и уважаемый человек, к мнению которого все привыкли прислушиваться, и вдруг — «рехнулся»! Оказался «слаб на головку»! Люди, мало знавшие его лично, говорили о нем:

Да он, оказывается, религиозный фанатик! Темный зашоренный человек — ему не по силам принять передовые преобразования современного общества. Вот мозги и не выдержали.

Примерно такие слова звучали в его адрес, и некому было его защитить. Никто из нас не знал, что и думать, ведь все привыкли доверять мнению врачей, специалистов и профессионалов, и поэтому даже ближайшие родственники поверили в этот диагноз и вспоминали о Георгии Петровиче только шепотом, а больше молчали. Ведь всегда его поведение было таким сдержанным, а тут — какой-то «экстаз»… Может, действительно сошел с ума? О-о, какой это был позор! Какой удар!

И лишь гораздо позже люди начали догадываться, что новым властям запереть человека в психушку было также легко, как посадить за решетку или убить. А верующего человека запрятать в сумасшедший дом даже выгодно, потому что это лежало в русле их политики в отношении Церкви — осмеять, оболгать и дискредитировать ее в глазах людей. Религия, как всем уже стало известно, — это опиум для народа, Георгий Петрович — доверчивая жертва церковников, и его якобы «помешательство» — прекрасное тому доказательство!

Продолжение следует