Мы публикуем текст и видеозапись лекции историка и религиоведа, кандидата исторических наук, специалиста по восточнохристианским культурам, старшего научного сотрудника Института всеобщей истории РАН, редактора проекта «Полит.ру», «Русская политейя» Алексея Муравьева, прочитанной 10 сентября 2013 года в рамках площадки НИУ ВШЭ и «Полит.ру» «Нация и культура» на «Дне Вышки» в Парке Горького.
Текст лекции
Тема, о которой я хотел поговорить, поднималась уже много раз и можно сказать, исследована. Существует значительное количество научных книг, особенно написанных в последние 35-40 лет, которые охватывают тему того колоссального события, которое известно нам под названием «Раскол» и описывают его последствия. Раскол XVII века уже давно перестали рассматривать в рамках исключительно религиоведческой парадигмы, как событие, касающеееся изменения форм религиозной практики (перстосложения, литургических последований, символа веры). Стало принято говорить о расколе русского общества, который продолжался весь XVIII в. и сопровождался острой идеологической борьбой. По сути говоря, Раскол был своеобразной модернизацией, резкой формой модернизационного скачка.
Если мы посмотрим на тот тип цивилизации, который представляла собой Древняя Русь на всем протяжении до XVII века, и поставим этот тип в контекст цивилизационной истории, то мы увидим, что этот тип, называемый Древняя Русь, представлял собой классическую цивилизацию христианского Востока. Подобные цивилизации были в Сирии, в Картли (Грузии), в Армении, в других странах Ближнего Востока. Во многом эти цивилизации скрыты от нас покровом арабизации, ибо после арабского завоевания VII века возникло на вид единое исламское государство, а Империя ромеев, давшая этим цивилизациям «Византийского содружества» основные формы и способы культурной жизни, постепенно умалялась и исчезла к XV в. совсем.
При всех различиях, закавказский мир, христианский Египет, Эфиопия, мир сиро-иранского взаимодействия и Slavia orthodoxa, к которой принадлежала и Древняя Русь, обладают общими типологическими качествами, и во всех них примерно в XVI-XVII веке произошли различные модернизационные скачки. Они выразились, в частности, в том, что религиозные формы, например, формы обрядового благочестия стали выполнять роль семиотических комплексов, кодирующих культуру и создающих ее векторы. Все изменения и нарушения этих кодов оказывались маркерами цивилизационных поворотов. Это касается ливанских маронитов, сирийских или ливанских мелкитов и других движений так называемых «униторов» (униатов по-нашему) в Армении, национального движения в Грузии, кончившегося, увы, российским аншлюсом и насильной литургической реформой в XVIIII-XIX вв.
Модернизация была требованием времени, эти общества осознали некоторую необходимость внутреннего изменения, и она была реализована через разные духовные процессы: через присоединение к Римо-католической церкви (для мелкитов и части армян и грузин), через национально-религиозные движения обновления у коптов, через евстафианство у эфиопов. На фоне общего арабо-исламского возрождения это был ответ, например для христиан маронитской церкви — получить приличное социальное место, не быть более гонимым, убогим, жалким, а стать вполне современным человеком и вдобавок выработать определенную систему самоуправления, которая бы соотносилась с важными и твердо стоящими институтами вне их страны. Итак, XVII в. — время модернизационного скачка, получившего где-то формы диверсификационные, где-то — выразившиеся в развитии институтов.
Теперь собственно к России, к реформе и к старообрядчеству. Что произошло в России? В результате этого катастрофического для архаического общества скачка, который перевернул во многом жизнь русских людей, образовались два разных вектора этой модернизации. Оба они должны были интегрировать Московское государство в Европу, но один тренд был культурно-нигилистическим (это новообрядчество и европеизированная верхушка новой петровской Российской империи), а второй — внешне-архаизирующим; его представители (старообрядцы) отчаянно цеплялись за прежний уклад жизни и веры, но решительно модернизируя сознание и формы религиозного осмысления.
В Московской Руси, вся жизнь которой была завязана на религиозную веру, а социум осознавал себя в согласии с религиозными принципами, как на всем христианском Востоке XVII века, не существовало четкого деления социальных доменов. Скажем, церковный домен наползал на семью (определял параметры жизни), на школу (все школы были церковными), на армию, на политический класс и т.д. В результате церковь как институт имела такой глобальный смысл в русской жизни, что было невозможно решить политические проблемы, не прибегая к религиозному языку. То же касается социальных и национальных проблем. Язык религиозных понятий был универсальным общественным языком, и через церковь строилась практически вся жизнь государства. И вот это все тихонечко начало разрушаться, и возникли, как я говорил выше, два сценария модернизационного развития.
Первый — это сценарий, условно говоря, предложенный сыном главного реформатора XVIII века Алексея Михайловича Петром I. Это сценарий усиленного индустриального рывка, ухода от аграрного устройства, медленного и последовательного избавления от традиционных культурных форм, которые были объявлены «дикостью» и «ошибками». В результате этого церковное, религиозное развитие было твердо забетонировано государственным, политическим резоном, а новое предлагалось построить на просто искусственно насажденной «европейской» основе. Многие слышали об искусственных «ассамблеях с кофием», немецких камзолах, рублении бород, запрете русской одежды, введении европейского партесного пения и европейской живописи вместо икон в церквях. Но самое главное, что разделение, ради которого скачок и произошел, не предлагалось, ибо пришлось вместе с культурными формами Петру зажать и те, которые ответственны за рефлексию и эмансипацию религиозного из других институтов. Что я имею в виду?
Как известно, петровские реформы предлагали не только упразднение патриарха, патриарх Андриан (это русское имя теперь велено было произносить на немецкий лад как «Адриан») был последним, затем был учрежден Святейший Синод. Церковный институт, столь важный прежде для выработки политики, функционирования институтов, был отодвинут в сторону и поставлен не в символическую (как было прежде), а в прямую зависимость от государства, фактически став, как в свое время выразился Г. Флоровский в своей книге «Пути русского богословия», «ведомством православного исповедования». И, как любое министерство, он стал частью государства, не надгосударственным, а внутригосударственным. Результаты этого мы видим и сейчас в виде судорог нынешнего т.н. «церковного возрождения», которое еще глубже тонет в этом болоте.
Фактически и сейчас для государственных людей проще рассматривать церковь как ведомство исповедания, как некое министерство, а, соответственно, иерархов в церкви — как чиновников, которые — как любые чиновники — должны подчиняться определенным принципам. Старообрядцы страдали вдвойне не от того, что был введен налог на бороду, с которой они не хотели расставаться (Петр I ввел специальную монету, на одной стороне которой была нарисована борода, а на другой написано «Деньги взяты»), а от ощущения, что общество и царство отделяются от них. Был ряд и других очень серьезных культурных изменений, один из которых, противник реформации протопоп Аввакум — известный деятель и один из основателей старообрядчества — охарактеризовал как «онемечивание». Он произнес такую фразу: «Бедная Русь, зачем тебе понадобились немецкие обычаи?» — имея в виду чужеродность предлагаемых форм, их неорганичность для русской традиции.
И вот в результате этого серьезного конфликта образовалась быстрорастущая группа конформистов, то есть тех, кто принимал эти правила, которые им навязывало государство, и группа нонконформистов, то есть тех, кто отказался от форм, навязываемых сверху, и предполагал сохранить традиционные. Традиционно считается, что эти «старообрядцы», т. е. русские люди, которые не приняли реформ, были представителями ретроградного архаизирующего цивилизационного направления, которые хотели вернуть «все как было» и оставить все в тех формах, которые были до XVII века. Так вот это не так. То есть и это, конечно, тоже имело место, но смысл, нерв старообрядчества не в архаизации. Под видом ретроградства и радикального консерватизма зрел русский модерн, европейское самосознание и разделение институтов через эмансипацию религиозного.
Современные исследования, в частности, Е. М.Юхименко о библиотеке Выговской пустыни (двухтомное сочинение), работы Н. В. Понырко, А. Малышева и других исследователей показали, что эти самые «ретроградные» старообрядцы, оказавшись вне государственной системы, вне жестких политических рамок, быстро стали разрабатывать у себя то, что мы сейчас называем принципами внутренней демократии. Отделенная от государства церковь у них быстро получила вектор демократический, социально каритативный и вектор просвещения. Это значит, что старообрядцы быстро выработали у себя круговую поруку, всеобщее решение и выборность духовенства. Институт беспоповского наставничества — это одна из форм такой демократии, а поиски старообрядцами духовенства на Востоке взамен того, которого они утратили (см. труд А. Пригарина 2011 г. «Русские старообрядцы на Дунае», например), лишившись государственной поддержки,- это другая сторона. Всеобщее, включая женщин, соборное управление церковью — туда же.
Второй момент — это строительство старообрядцами в ХVIII-ХIХ вв. домов призрения, больниц (Морозовская, Боткинская в Москве, например), старческих приютов. Третий момент — это просвещение; братья Денисовы, одни из основателей Выговского общежительства на Выгу (это нынешняя граница Каргопольского края и Карельского Заонежья), специально поехали в Киев собирать библиотеку, учиться в Киево-Могилянской академии, анонимно, не открывая своего лица. И впервые применили палеографию и текстуальную критику для доказательства никонианских подлогов в документах. Было очень мощное культурно-организационное движение, которое впоследствии дало весьма интересный эффект. Старообрядчество постепенно, на протяжении XVIII-XIX веков — тут я могу указать на классическое исследование С. Зеньковского и недавний труд Д. Раскина — выработало внутри себя те самые формы независимости институтов, которые можно сравнить с формами западной модернизации, как это нередко делают, вспоминая Макса Вебера. Но я бы сравнил это с независимостью и самоорганизацией вот этих вот религиозных меньшинств на христианском Востоке.
В Египте копты, лишенные каких-либо прав, но, тем не менее, получившие определенную форму автономии в Османской империи, смогли за собой закрепить определенные институты — как то юриспруденция, медицина. Фактически копты держали и до сих пор держат адвокатуру и медицину в современном Египте. Старообрядцы старались закрепить за собой минераловедение и рудознатное дело в XVIII в. Выговское общежитие получило от Петра лично такое разрешение существовать вне рамок официальной церкви — при условии, что они будут заниматься рудным делом и составлять каталоги руд, которые находятся на русском севере. Это дело не получило продолжения по причине того, что начались разработки полезных ископаемых за Уралом, как тогда говорили за «камнем», и в результате рудное дело на русском севере потеряло свое значение.
Самое интересное, что дальше старообрядцы начинают массово переселяться на Урал, Алтай, Дальний Восток и осваиваться там. Появляется у старообрядчества еще один модернизационный смысл — колонизация. Первый этап колонизации был связан с русским севером XIV-XVI века, это мы знаем, он тоже имел церковные измерения, поскольку в авангарде этой колонизации шли монастыри и просвещение христианское, а здесь колонизация имела уже более аграрный и отчасти индустриальный характер, потому что возникали заводики, возникали мастерские, и старообрядцы были в их основе. Под Екатеринбургом есть такое поселение, называется Шамары, — это остаток сети старообрядческих поселений, колоний, которые были ориентированы на освоение местных природных богатств. Впоследствии старообрядцы стремились к закреплению за собой иконописного дела (интерес к старой иконе проснулся в синодальной церкви только к концу XIX в. под влиянием светских художников), затем мукомольного (Самара, Балаково, Саратов), фарфорового дела (Кузнецовские мануфактуры) и других отраслей.
К XIX веку, когда этот модернизационный тренд в России привел к возникновению капитализации машиностроения и стального дела, именно старообрядческие деятели оказались в авангарде этой крупной промышленности. В исследовании В. Керова о старообрядческом предпринимательстве, опубликованном лет пять назад, и в упоминавшемся мною исследовании Раскина вопрос о том, почему именно старообрядцы стали во главе крупной индустрии в России, получает некоторый ответ. Ученые объясняют, что дело в общинной организации: у старообрядцев была община, и поэтому можно было прийти и занять быстро и без процентов огромную сумму денег. То ли, говорят ученые, старообрядцы были по-деловому честными, старались друг друга не обманывать, то ли из-за тайного интриганства в высших сферах.
На самом деле ответ на то, почему возникли династии Кузнецовых, Рахмановых, Солдатенковых, Сабашниковых, Рябушинских, Третьяковых и многих других, кроется в том, что старообрядцы на протяжении XVII-XIX веков вырабатывали у себя формы внутренней самоорганизации, в основе которой лежала реализованная модернизация. Практически это ответственность каждого члена общины за церковное оформление, за социальное оформление, рациональность и оправданность всех действий и самой веры, и, вдобавок ко всему, полная выборность сверху донизу. Как выбирают главу поселения, так же старообрядцы выбирали себе духовного руководителя. Теперь старообрядцы не тратили больших ресурсов, внутренней энергии на культурную перестройку, которая понадобилась огромной массе жителей аграрной России для жизни в условиях капитализма и ускорения развития.
Каким-то образом им удалось встроить традиционные культурные формы, ту же бороду, какую-то традиционную форму одежды и еще что-то в свой уже модернизированный жизненный уклад. И это было самое интересное. Но, увы, революция и гражданская война вкупе с дальнейшими процессами, сопровождавшими строительство сталинского государства (перемещение масс население, смешивание, уничтожение элит, перемешивание между собой групп и страт), практически свели на нет и этот уникальный второй шанс для России, вернув нас все в ту же петровскую недоструктурную кашу с безгласной церковью-министерством, несамостоятельными и недействующими судами, отсталой архаичной армией и деморализованными элитами.
«Неужели нельзя было строить заводы с бородой?» — как спросила одна английская дама, услышав историю старообрядчества, т.е. неужели между наличием бороды и индустриальными успехами существует какая-то связь? Вроде бы прямой связи нет, но в тот исторический момент жесткие притеснения, культурные, религиозные тяготы создали для старообрядцев предпосылку для модернизации. Современный исследователь Алла Глинчикова с некоторой долей интеллектуальной провокации назвала это «срывом русской реформации». И отчасти это верно, в том смысле, что нереформированное общество — общество отсталое, в котором нет личностей. Не прошло индивидуации, не прошло разделения, выстраивания полноценной общественной структуры, основанной на свободах и долге.
Я закончу последнее таким полувопросом. Существует одно страшное подозрение, которое многие отказываются признать, что если нашего человека посильнее давить, то он начинает лучше развиваться. Вот старообрядчество — еще и пример того, как давление способствовало развитию очень интересного модернизационного тренда. Благодарю вас.
Обсуждение лекции
Борис Долгин: Надо сказать, что подозрение обычно звучит более глобально: если любого человека давить, он начинает интенсивнее развиваться. Теперь вопрос: видишь ли ты какое-то влияние этих форм гражданской самоорганизации, церковной самоорганизации у старообрядцев на, с одной стороны, структуры в РПЦ МП — может быть, не на самом высоком уровне, а на уровне чуть пониже, — и, с другой стороны, на секулярные формы самоорганизации, на пореформенной России?
Алексей Муравьев: Начну со второго. Земское движение во многом черпало свои ресурсы именно в старообрядческой среде, не случайно среди депутатов-земцев было много старообрядцев. И освобождение крестьян, и аграрные реформы очень активно поддерживали старообрядцы, в частности, поддерживали и столыпинскую реформу. Поэтому, конечно, идея, с одной стороны, индивидуальности, личности, ответственности, а с другой стороны — общего дела, — это в целом идея, которая близка была старообрядцам. Можно сказать, что старообрядцы находили общий язык и с народническими братствами, и даже иногда с революционерами — пока не понимали, что революционеры имеют в виду массовый террор и злодейства как часть программы, и так далее.
Далее — старообрядцы скорее тяготели к внешней традиционности, но что касается влияния на среду реформированную, здесь очень интересно. Действительно, если мы посмотрим на исследования социологов по социологии православной церкви в XVIII-XIХ веке, мы ясно увидим, что синодальная церковь — такая организация, в которой священники должны были сообщать количество исповедующихся; для того, чтобы поступить в университет, нужно было принести бумагу, что ты принадлежишь к их церкви, исповедный лист от священника.
Дело, бывало, заканчивалось тем, что люди приносили священнику деньги, тот за деньги выписывал эту бумагу — и они, никогда не бывшие в церкви, поступали в университет. Но на низовом уровне организации общины, организации сельских приходов часто были общими у староверов и новообрядцев. Здесь старообрядческий опыт оказался востребованным, и очень много материалов дает исследование епархиальных отчетов XIX века, которое сейчас проводится, где епархиальные архиереи и так называемые миссионеры — люди, которые должны были бороться со старообрядческим влиянием, — пишут, что люди устраивают у себя сходки и собрания, в которых влияние старообрядческого священника ставится под вопрос. То есть какое-то влияние было.
Кроме того, в конце XIX – начале XX века начался такой интересный культурный феномен, как собирание икон. В XVII веке старообрядцы практически сохранили традиционную иконопись. Когда в музее Андрея Рублева была выставка, посвященная старообрядческой иконописи, то сотрудники музея в лекциях сказали вещь, которая меня глубоко поразила: «Если вы видите, что икона написана в традиционном стиле, но в XIX в., то 99%, что это икона старообрядческого происхождения». В главенствующей церкви было иконописание на манер западных писем, то есть объемность, вместо пробелов — тени, прямая перспектива и т.д. И вот сохранение и возвращение традиционной древнерусской иконописи — это было тоже влияние старообрядчества. Что касается народной самоорганизации, конечно, было очень сильное влияние, съезды псаломщиков, которые начались в XIX веке, и низовое движение православных крестьян, которое оказывалось в противоречии с официальной системой, — в этом, на мой взгляд, не обошлось без влияния старообрядчества.
Иванов Павел, студент истфака Высшей школы экономики: Хотелось бы уточнить. Насколько мне известно, некоторые старообрядческие общины негативно относятся к технологиям, предпочитают традиционную одежду, определенное поведение, обычаи и прочее. Так вот это определенные течения в старообрядчестве, или это для всех характерно, все-таки как это подробней соотносится с их модернизационной ролью?
Алексей Муравьев: Вообще говоря, такой тип поведения — ультраконсервативный и антитехнологический — характерен не только для России; в Америке есть такие течения, и в Европе. Эти течения везде являются маргинальными — что в Америке, что в России. Да, действительно, в старообрядчестве оказалось некоторое количество людей, склонных к такой маргинальности за счет антитехнологизма, отвержения электричества, телеграфа, компьютера и т.д. Но эти люди в ходе развития старообрядческого мировоззрения (как это назвал М. Шахов) всегда оставались маргиналами, мэйнстрим шел мимо них. Любопытным явлением является Морозовская индустриальная империя, Морозовские мануфактуры в Орехово-Зуеве, для которых А. И. Морозов покупал самые передовые станки. Они специально ездили покупать передовые станки на Западе. Форма организации рабочего отдыха и труда были взяты напрямую с Запада. То есть подключение к Западу было выполнено без отказа от бороды и других форм внешнего благочестия.
Поэтому такие явления в целом характерны, во-первых, для отдаленных аграрных областей — например, для Поморского севера и Сибири, а кроме этого существует такой параметр, как эсхатология — учение о последних временах. И тут диалектика включается. Для православного христианства и вообще в религиозном мировоззрении играет достаточно большую роль наступление последних времен, конец света, который все близится. И вот оказывается, что технология сама по себе — это хорошо, но не надо забывать, что это вещь опасная, и через нее антихрист придет, и такое соображение отчасти для всех старообрядцев характерно. Ответ на ваш вопрос и состоит в этой диалектике: так — и не так. Такой тип мировоззрения в целом христианству вообще не чужд.
Вопрос из зала: Здравствуйте, я с отделения культурологии. Хочу узнать ваше мнение по поводу того, что недавно из Новой Зеландии, по-моему, переехали русские старообрядцы, и они не хотят обучать своих детей по принятому в России образцу, они просто хотят выбирать, что они изучают. И в итоге получается, что дети в отрыве от общества. Мне кажется, раньше модернизация, возможно, проходила, но на данный момент я не очень понимаю, в чем суть модернизации в старообрядчестве, если они сами не хотят воспринимать реальную жизнь на том уровне, на котором она происходит, и запрещают собственным детям обучаться в обычных школах.
Алексей Муравьев: Я лично знаком с одним из представителей вот этого переселенческого тренда Данилой Зайцевым. Ну, это довольно сильное искажение ситуации, в котором отчасти виноваты наши СМИ, но тем не менее. История примерно следующая. Представьте себе, какой опыт у них социальности: они жили в своеобразном гетто в Боливии, Аргентине, Бразилии среди индейских племен. Поэтому политика этих стран в отношении образования детей кардинально отличается от нашей. В Боливии считается, что детям индейцев нельзя навязывать те воззрения, которые характерны для белых. Т.е. при общем образовании, например, когда обучают индейских детей в школах, им говорят, что, конечно, небо и землю сотворили великие духи, но белые люди считают, что они возникло в результате вот этого. Значит, старообрядцы встроились в этот тренд, потому что им было важно сохранить такое традиционное христианское мировоззрение, что Бог сотворил небо и землю.
Это не значит, что они полностью отрицают научный взгляд и так далее, но они считают примерно следующее, как мне объяснил Данила: дети должны знать библейский взгляд, а когда они подрастут, жизнь их научит каким-то более сложным способам понимания Библии, но это не значит, что нужно учить материализму. И примерно из этой боливийско-аргентинской ситуации они приехали сюда, а здесь обычная советская школа, где «все произошли от обезьяны» — говорит учитель, даже без альтернатив. А дети говорят: «Нет, это неправда, мы произошли не от обезьяны, если вы хотите, то вы — от обезьяны». Дальше начинается конфликт, в результате чего им пришлось детей забрать с уроков биологии, потому что там их «неправильно учат».
И это к модернизации не имеет отношения, это разный социальный опыт. Модернизация у них выражается в том, что они придумали систему собирания овощей, у них огромная помидорная ферма была, и они обеспечивали помидорами чуть ли не четверть Боливии. Они придумали специальную систему поливки, они занимаются традиционными ремеслами, поэтому у них было время что-то придумать. То есть модернизация у них выражается во всеобщей ответственности и в постоянном инженерном устроении жизни, а что касается образования детей, туда они систему модернизации не пустят. Спасибо.
Евгения, ВШЭ, факультет международных отношений: Существует ли в старообрядчестве идея о божественном предопределении человека, и имеет ли эта идея влияние на сам процесс модернизации?
Алексей Муравьев: Вообще это тема достаточно любопытная. В целом я хочу сказать, что в старообрядческом вероучении есть все, что есть в православном вообще, кроме развитий новейшего времени. Оно традиционно и восходит к Византии и Руси, поэтому в той мере, в которой оно есть в византийско-русском православии, оно есть и в старообрядчестве, но в мягкой форме. Не как в кальвинизме, например, где пространство очень узкое. Я бы сказал, что большее значение для старообрядцев имеет представление о человеке как об ответственном существе, которому Бог дал свободу на земле, но свобода ограничена рамками ответственности, т.е. это значит, что с тебя спросят, поэтому нужно что-то такое быстро и умно сделать, и чем лучше ты это сделаешь, тем лучше будет результат, поэтому здесь не столько предопределение, сколько ответственность.
Источник: http://www.polit.ru
Комментариев пока нет