Агафья Лыкова давно стала символом русского человека в экстремальных условиях, наедине с суровой природой. Старообрядцы Лыковы ушли от цивилизации в тайгу, прожив там более полувека, и доказали, что русский человек не только может выжить, но и преобразить тайгу вокруг себя вполне в духе Некрасова «сила и труд человека дивные дивы творят».
В воскресенье, 26 января, состоялась встреча бывшей послушницы Агафьи Лыковой Надежды Усик с прихожанами старообрядческого храма Николы чудотворца у Тверской заставы в Москве. Надежда рассказала о своем духовном пути, о том, как она пришла к Старой вере и как жизнь в тайге повлияла на ее судьбу.
В этот раз я оказалась в Москве чудесным образом. Так сложились обстоятельства. Чтобы прилететь в Москву с Алтая, нужно много денег, у меня их не было. И вот Богоявление, на службу мы не попали, ночью отмолились Псалтырь, утром искупались в озере и сидим за столом, печалимся, что в этом году до Москвы добраться не получится.
И вдруг… прилетает вертолет со съемочной группой и меня спрашивают: «А Вы к Агафье не хотите слетать?» Конечно, я соглашаюсь «слетать» к Агафье, ведь мы не виделись уже десять лет. А тем более, что мы уже целый год с владельцами этого вертолета, с которыми давно знакомы, говорили о том, как бы привезти к ней из Горно-Алтайска нашего священника — отца Александра Вершкова, потому что другой священник с Урала, который у нее был и «довершил» ее, сказал: «С Урала к тебе летать далеко, ты поближе к себе кого-нибудь найди». И вот Божий промысел устроил все так, что мы с Агафьей оказались у одного духовного отца.
Живем мы в Горном Алтае на берегу Телецкого озера. Коренные алтайцы называет его Алтын-Кёль («золотое озеро»). Добраться к нам можно только на вертолете, по воде дороги нет, там шторм бывает до 9 баллов, ну и по горам.
Летим к Агафье с отцом Александром, как раз Богоявление, праздник, он ее исповедует и причащает, она счастливая и довольная. Киношники ее снимают. Врач осмотрел ее. Сейчас многие возмущаются тем, что показали, как она оголяется. При мне было это: я осталась помочь ей раздеться-одеться, а они выключили якобы камеру, и сами вышли как бы благородно. Мол, мы выходим, оставляем вас наедине с врачом. Но камеру они не выключили и все зафиксировали. Ну, Бог им судья.
Поймите, Агафья — это ребенок. Господь сказал: «Будьте как дети», и она ребенок, именно в этом состоянии живет и пребывает. Для нее есть только два авторитета — бабка Раиса и тятенька (мама давно умерла). Она без всяких пререканий дала осмотреть себя. Эту шишку врачи обнаружили у нее еще в 70-х годах, когда их только-только нашли. Это доброкачественная опухоль, которую ей предлагали удалить.
Но она знала, за что Господь ее наказал, попустив такую болезнь. Отец у нее ушел из жизни, сначала братья все, потом она с отцом еще какое-то время жила вдвоем, а когда отец в 86 лет преставился, она осталась одна в тайге. Причем тятенька не благословил ее в мир выходить, значит, она считала, нельзя.
У нее нашлись родственники по маминой линии в поселке Килинск Кемеровской области, которые нашли ей помощника. Когда этот человек к ней пришел, она сразу сказала, что ей нужен только помощник, что ей не нужен ни муж, ни сват, ни зять, ни кто-то еще. Она сразу спросила его, будет ли он с ней жить как брат с сестрой, спасаться.
Представьте себе, ведь с семи лет вся ее работа заключалась в том, что она стояла у аналоя и молилась — все правило. Сестры и братья уходили на работу, рубили дрова, копали картошку, а ее работа заключалась в том, что она молилась, читала каждый день двенадцать псалмов, службу знала хорошо и все богослужебные книги у нее были.
Мужчина не смог жить с ней «как брат с сестрой», и когда Агафья ощутила себя нечистой и поняла, что не может подходить к аналою читать Евангелие и не может этого пережить, она сказала: «Не надо мне ничего этого». К тому времени уже летали к ней вертолеты, и она отправилась на Енисей, где подвизались матушки часовенные. Она к ним полетела, хотела стать монахиней.
У меня у самой, пока я жила у Агафьи, были в голове неясности. А когда я Арсения Уральского прочитала, мне все стало ясно, и я отправила ей эту и другие книги. Она почитала их и поняла, что бабка-то ее Раиса была как раз нашего (белокриницкого) согласия. На Урале было селение Ялуторское, где был монастырь, и эта бабка Раиса была при монастыре трудницей. Не послушницей, а именно трудницей.
Родители у нее рано ушли из жизни и отдали ее в этот монастырь. И от бабки Раисы остались ей дары сухие, и вода была — то есть она помнила, что еще бабка Раиса со священниками была. Сохранилось семейное предание о том, что случилось там в XVIII веке. Священников казнили страшной казнью: поместили их в бочку с гвоздями и спустили с горы.
И в том месте, где остановилась бочка, стал бить ключ. Когда у нее был отец Владимир, он подтвердил: сохранились документы о том, что эти священники были ее родственниками. Он ее довершил и все сделал по чину, она уже сама к этому пришла и была готова.
Я родилась в Москве, в обычной советской семье. Отец был коммунистом, мама в душе имела Господа, но она в пять лет осталась без родителей и воспитывать ее было некому. Сама я не сразу пришла в старообрядчество. Начала с русского костюма — сама шила сарафаны, стала вышивать рубахи и рушники.
А мама вдруг мне говорит: «Да у нас были целые сундуки этого добра». Но, поскольку она осталась в пять лет одна, то не знала, из какого мы рода. Она помнила только, что наш дом был двухэтажный и что там были иконы в рост человека… Я жила как все и училась как все, и понятия не имела о том, что есть какая-то духовная жизнь… И вдруг из моей жизни уходит очень дорогой мне любимый человек.
С этого начался мой духовный поиск. Когда муж умер, я почувствовала такую тяжелую физическую боль, как будто мне вставили копье в солнечное сплетение и поворачивают. Я с этой болью месяц живу, слезы, прихожу на работу — реву. Как правило, у нас у всех стоит в библиотеке Библия, до которой руки не доходят. Вот и у меня стояла. Я открывала ее, начинала читать — нет, не мое, пусть еще постоит.
А тут как раз эта боль, я открываю книгу и начинаю читать. И открыла на Страстной неделе, как раз на том месте, где Господь в Гефсиманскому саду. И, видимо, через эту внутреннюю боль я начинаю понимать, что там написано, у меня глаза… как будто открылись. А, знаете, я жила в таком состоянии, что жить не хочу. У меня ребенок десяти лет на руках, я осталась без профессии, потому что ушла из института.
И уже с такими мыслями, ну как дальше-то жить, как? У нас была идеальная семья, мы очень хорошо друг друга понимали, у нас дочь росла, все было хорошо, а тут вдруг я понимаю, что я не знаю, как дальше и куда. И когда я Евангелие начала читать, случилось какое-то озарение. Я сказала себе: «Господи, я знаю, для чего я буду жить. Всю оставшуюся жизнь я посвящу тебе и, как смогу, буду жить по Евангелию».
Но тогда духовный поиск мой начался с того, что было под руками: Кришна, Будда и прочее. Я начала с нуля. Куда-то прихожу, начинаю спрашивать, что-то не устраивает, иду дальше. В буддизме я чуть дольше задержалась, и учитель уже мне мантру какую-то свою дал читать, сижу, медитирую и вдруг мне видение: Господь на Кресте на Голгофе, и так он на меня посмотрел, что я отпрянула и сказала — нет, это не мое. Господь Исус Христос — мой учитель.
Однажды йоги стали меня спрашивать:
— «А кто твой учитель»?
— Я говорю: «Христос».
— «Ну понятно, Христос, а кто твой земной-то учитель»?
— Я говорю: «Да нет у меня земного учителя, у меня только Христос».
— Они: «Ты по неправильному пути идешь».
— Я спрашиваю тогда: «А у вас кто учитель»?
— Один из йогов говорит: «У меня был учитель, но он застрелился».
— Другой говорит: «У меня хороший учитель, он такие умные книги написал, но он сейчас в сумасшедшем доме».
— Я отвечаю: «Нет, это не мой путь, мне туда не надо».
Тогда же познакомилась я на выставке Константина Васильева с молодым человеком, который приехал из села Усть-Кокса с Алтая, и слышу, как он на этой выставке рассказывает что-то про старообрядчество. У Васильева много картин есть на эту тему: и одежда, и символика. И смотрю, он это все рассказывает так интересно, и сам — в косоворотке с пояском и с ободком.
Ну и как-то мне это тоже интересно стало, я слушаю. И про старообрядчество в первый раз я от него услышала. Оказывается, что у нас есть не просто храмы, а еще и старообрядческие. Он тогда направил меня на Рогожское, я пришла, отец Леонид там тогда был. В храм захожу, как раз служба была…
Раньше я заходила в храм никонианский иногда, ну зайду, не понимаю, о чем говорят, на иконах везде двоеперстие, а молимся тремя перстами. Не понимаю, подхожу к одному батюшке, говорю: «Вы мне объясните, почему разница такая, что там нам Господь со всех икон так, а мы по-другому». Он на меня рассердился: «Ты от лукавого», и аж замахнулся на меня. Меня не устроило это объяснение, потому что я искренне разобраться хотела.
Так вот, прихожу я на Рогожское, и как раз был праздник Рожества Христова. Было это примерно в 91 году. Я зашла и услышала пение. Пение, которое мне сразу на душу легло. Я просто услышала его, как будто бы откуда-то из подкорки, может быть, бабушка мне это пела, когда я в колыбельке была.
Это было родное что-то. Я услышала это пение и поняла, что это мое место, где мне нужно быть. Ну и вот к отцу Леониду подхожу, объясняю ему свою ситуацию и говорю, что родилась в семье неверующих, хотела бы приобщиться к вере. Он разговаривает со мной, разговаривает, и тут его бабульки берут под ручки и говорят: «Нам обедать пора, батюшка, пошли, пошли быстрее», увели его — и я ни с чем осталась. И тут вдруг один молодой человек, который приехал с Алтая, говорит мне: «Да ладно, какие тут старообрядцы, ты вот на Алтай поезжай, вот там старообрядцы».
И я.. поехала на Алтай. Я, московская девочка, понятия не имею, что такое Алтай. Прихожу на вокзал. Алтай, где же это такое-то? Смотрю, ну вот это, наверное, Сибирь где-то. Новосибирск? Барнаул? И меня вдруг опять как по сердцу порезало — вот оно, наверное, туда надо мне ехать. Поехала в Барнаул, приезжаю, спрашиваю, где у вас тут старообрядцы.
Там тоже зашла к йогам. Они на меня исподлобья так смотрели, а к бабушкам-старообрядкам, когда пришла, они очень добродушно встретили меня. Я сказала, что хочу постоять на службе, они мне позволили: «Пожалуйста, приходи, постой, посмотри».
Меня потрясло, что я нигде, ни в одном храме, не видела такого — они как свечечки стоят сами, и сами поразительные, все светятся. И мне как-то с ними так тепло было, и я с ними осталась. Потом познакомилась с одним человеком, он сейчас в Новосибирске живет — Коля Старухин. Он мне говорит: «Это у нас старообрядцы еще не все, есть еще поморцы». И он меня возил.
Потом поехали еще куда-то. Я тогда уже для себя определила, что старообрядчество — это мое, а йога ушла в сторону. Я решила, что останусь в Барнауле. Одна бабушка сказала, что она старенькая, что ей помощь нужна, и взяла меня к себе домой. Какое-то время я с ней пожила. Эти бабушки меня погружением крестили в Оби, учили молиться, Псалтырь читать, каноны, я с ними жила и училась. Я решила, что в Москве жить не хочу, и дочку забрала к себе.
А бабульки мне говорят: «Ну что ты среди нас, мы старенькие, а тебе нужно с молодыми общаться, есть у нас такая деревня — Заячья заимка — старообрядческая, там семьями живут, поезжай туда». Мы с дочерью приехали туда, там пожили какое-то время. Там дочь моя вышла замуж, родила девочку, внучку мою Леночку, ну и когда она уже вышла замуж и определилась с семьей, я решила, что пора мне уходить в монастырь.
И тут я услышала про Агафью. Повести Пескова «Таежный тупик» я до этого не читала. Когда мне дали ее почитать, я впервые узнала о том, что есть такие старообрядцы, которые живут в тайге. У меня была одна знакомая женщина, которая жила тоже на Телецком озере, а половина Телецкого озера — это заповедник. И заповедник простирается именно до тех мест, где Агафья живет.
Мужчины, лесники и егеря, ходили туда, есть у них такая работа — они ходят, проверяют маршруты, особенно зимой. Они как-то свои маршруты проверяли и заехали к Агафье. Она очень сильно болела, лежала, не могла ни воды себе принести, ни дров, они пожили у нее неделю, помогли, чем могли, и потом говорят: «Мы у тебя не можем постоянно жить, нам надо домой, в семьи, скажи, что тебе нужно, какая помощь». А она помирать собралась, и попросила какую-нибудь женщину найти, ее единоверку, которая бы ее «доходила».
Эта информация через мою знакомую до меня доходит, и наставник мой говорит: «Пока у тебя есть возможность, пока ты еще в свободном полете, пойди к Агафье». Этот человек не священник, я тогда еще у часовенных была, но у них был грамотный человек такой, из таких людей, как начетчики, много книг знал.
Когда я пришла на эту Заячью заимку, он мне очень хорошо помог мозги на место поставить, потому что мог ответить на любой вопрос — а вопросов было много, я училась ведь на журналиста, мне, конечно, все было интересно. У него такой обычай был: он никогда не отвечал от себя, а всегда цитировал Писание. Он все Писание знал наизусть.
Если у меня какой-то вопрос был, он говорил: «Так, открывай на такой-то странице, такую-то книгу открывай, читай». Я закопалась в этих книгах, и все четыре года, пока там жила, вообще не имела свободного времени. И я очень была удивлена, что книги эти все сохранились в таком хорошем состоянии и что Господь меня привел это все читать. Ну и вот читала Номоканон — за такой-то грех — столько-то, за такой-то — столько-то, и я насчитала…
Да, да, вот я как раз об этом. Выходило, что за мои грехи я отлучена от церкви, от храма до самой смерти на всю оставшуюся жизнь. Ну и тут как раз про Агафью говорят, ну и Марья Египетская — мой путеводитель, который меня по пустыне ведет, и я понимаю, что мне туда надо, что это моя дорога. Духовник благословил меня и сказал, что к матушкам я всегда попасть успею, и что у меня еще дочка нуждается в помощи, и мама еще жива, так что в монастырь еще рано.
«Если хочешь попробовать себя в послушании, вот к Агафье давай». Благословил меня к Агафье, и мы пошли пешком через озеро, погрузив на коней свое имущество и продукты. Проводником у нас был один из егерей, который знал дорогу только наполовину. По карте. Вот мы эту половину прошли нормально, все было хорошо, а потом, конечно, начали блуждать. Карты старые были, еще при советской власти делались, в одном месте показано, что можно пройти, а там — пропасть.
Шли долго, ну может быть, это тоже Божий промысел был. 20 дней уже шли, продукты все закончились, осталась только пшеница, которую мы размачивали и ели. Было очень тяжело, особенно мужчинам, которые тащили книги и все вещи. Я тоже с собой взяла Псалтырь, ну и хоть какие-то вещи для переодевания. Там не по прямой же идешь, а горы — вершины (до 2100 м), спуски и подъемы. Лошадей мы оставили на границе заповедника.
Дальше нельзя было уже их вести, потому что там горы, порода старая, сланец, «курумники» — реки каменные, и конь там просто не пройдет. Оставшееся питание и вещи мы несли на себе. Дошли мы, конечно, совершенно истощенными, надорвались. Агафья меня потом лечила. Благодаря ей я знаю теперь, как животы «править» рукой.
Ну и вот, когда пришли мы к Агафье, она нас ждала уже. К ней летает вертолет из Кемеровской области, из Таштагола, а мы туда отправили письмо, что идем к ней пешком. Они нам сначала вертолет обещали, но мы не дождались и пошли. Они к ней слетали и сказали: «К тебе идут». В то время был у нее еще помощник Сергий, он пришел к ней тоже из Таштагола — художник, которого вот так же попросили: «У тебя время есть, сходи к Агафье, помоги».
Больше, да, тоже через горы надо идти, там есть дорога. Через Таштагол можно добраться до Абазы, а от Абазы уже водным путем по Абакану до Ерината на лодке. Ну и вот, остались у Агафьи. Женщина, которая со мной шла, была с девочкой лет 14, они потом улетели, в то же лето, а я осталась с ней одна.
Пять лет.
(Продолжение следует)
Подготовка интервью: Алексей Муравьёв
Комментариев пока нет