Имя народного поэта и прозаика со старообрядческими корнями Сергея Антоновича Клычкова малоизвестно широкому кругу читателей. Для староверов же Сергей Клычков наряду с поэтом-песенником «избяного рая» Николаем Клюевым является одним из величайших авторов начала XX в. Вклад Клычкова в старообрядческое культурное наследие огромен.
Популяризировавший мистическую культуру народного, староверского быта, Клычков уже среди современников прослыл немодным и архаичный поэтом-крестьянином. В то же время талант и патриархальное новаторство поэта нашли широкую поддержку среди известных литераторов. Участие в судьбе Клычкова принимали М. И. Чайковский, М. Горький, Н. Клюев, С. Есенин, Н. Гумилев, скульптор С. Коненков.
В 2014 году в прессе широко освещался уход из жизни латиноамериканского писателя-мистика Габриеля Гарисии Маркеса, который получил международное признание и славу. По мнению современных исследователей, в России родоначальником магического реализма может быть назван Сергей Антонович Клычков, ярчайший певец сказочного мира народных поверий.
Судьба Сергея Клычкова отмечена не только творческими победами и неудачами, он неоднократно попадал в жернова нелегкой истории XX в. Забегая вперед, скажем, что жизненный путь поэта трагически оборвался в 1937 г., когда он был арестован и расстрелян по ложному навету в застенках НКВД. Сергей Антонович Клычков родился 1 июля 1989 года в староверской семье кустаря-сапожника. Родина писателя — село Дубровки Калязинского уезда Тверской губернии, ныне Талдомского района Московской области. Фамилия Клычков — подлинная, не псевдоним, проходит по всем документам.
В документах прапорщика старой армии С. А. Клычкова отмечено: вероисповедание — старообрядец. Фамилия Лешенков иногда использовалась поэтом как псевдоним. По одной из версий — это деревенское прозвище семьи (от «леший»), по другой — унаследована от матери, другим прозвищем семьи было Сечинские (изба стояла на вырубке, сече). В 1926 году сам поэт в автобиографии назвал фамилию Клычков псевдонимом, возможно, предохраняя вышедших из деревни братьев: имя его постепенно становилось одиозным.
Семья и детство
Первенца Сережу родила мать Фекла Алексеевна в Дубровском лесу в малиннике, принесла домой крикуна в переднике и корзиночку с малиной не просыпала. Поэт писал об этом:
Была над рекою долина,
В дремучем лесу у села,
Под вечер, сбирая малину,
На ней меня мать родила.
Лес с самого начала вошел в сознание маленького Сережи Клычкова. Изба стояла на опушке, из леса выходили лоси, на них бабка Авдотья истово крестилась двуперстием. Рассказы бабушки населили лес и всё кругом живыми существами: «Встал в овраге леший старый, оживают кочки, пни…» Бабушка по матери, Устинья Кузнецова (у нее в Талдоме дети жили зимой, когда ходили в приходскую школу), была песенница, знаменитая во всей округе. Мир кругом не только оказался населенным мифологическими существами — лесной царевной Дубравной, гостем чудесным Лелем, который играет на серебряной свирели, красавицей Ладой — этот мир оказался озвученным, он запел. В мире маленького Сережи Клычкова быль и небыль, реальность и миф соединялись. В самой семье жили свои мифы. После смерти под паровозом бабки Авдотьи она каждую ночь, как была уверена Фекла, приходила и помогала ей по хозяйству…
В «Автобиографии» Сергей Антонович писал: «В общем: языком обязан лесной бабке Авдотье, речистой матке Фекле Алексеевне и нередко мудрому в своих косноязычных построениях отцу моему (…), а больше всего нашему полю за околицей и Чертухинскому лесу…»
Малинник, где родился поэт, к сожалению, не сохранился, и родные места, так любовно им воспетые, были изменены индустриальной эпохой. Долина с малинником была отдана под земли колхозных свинарников. Постепенно чистая речка заболачивалась, а сейчас это и вовсе непроходимые болота. Удивительным образом сохранился до наших дней каменный дом, построенный родителями поэта (ныне дом-музей С. А. Клычкова).
Как и многие староверские семьи, Клычковы, хотя и великим трудом, смогли постепенно перейти от голой нищеты в класс зажиточных крестьян. Жизнь была тяжелой, из пятнадцати детей выжило только пять. Постепенно сапожное ремесло налаживалось, привлекались наемные работники. Пока позволяло здоровье, мать сама с огромной поклажей ходила в неблизкий путь до Москвы, где изготовленную обувь можно было выгодно сбыть.
Сережа хорошо окончил приходскую школу; семья постепенно выходила из крайней нищеты: отец Антон Никитич решил дать сыну образование. В Москве на вступительном экзамене Сережа заробел перед экзаменаторами в эполетах и провалился. Отец устроил ему порку, приговаривая: «На липку тебя!» (липка — стул, рабочее место сапожника) — прямо в Александровском саду.
В жизни Клычкова было несколько случайных встреч, решивших его судьбу: мимо проходил педагог Иван Иванович Фидлер, директор и владелец реального училища. Расспросив, в чем причина экзекуции, он пригласил на другой день к себе, и Сережа сдал «на пятки». Он был принят в училище бесплатно. Сергей Клычков стал грамотным человеком. Сохранилась фотография начала века: молодой, очень красивый Антон Никитич с длинной окладистой бородой, похожий на бога Саваофа, в окружении домочадцев и подмастерьев из одного «куста» в шляпах-«грешневиках» и сапогах гармошкой на фоне нового дома. Рядом с ним неказистый мальчик в гимназической фуражке.
Начало творческого пути
Дебют Клычкова состоялся в 1907 году. Стихи были замечены в литературном мире. Уже в конце этого года В. В. Вересаев писал И. А. Бунину о начинающем поэте: «Если найдете стихи стоящими (мне они очень нравятся), то, может быть, посодействуете ему в их напечатании». «Стихи его (…) выпевались из сердца и покоряли живой лиричной сказочностью. Это были откровения, чудесно раскрывающиеся цветы народного мифа», — вспоминал об этом периоде друг молодости, впоследствии — литературовед и критик П. А. Журов.
В 1908 году Клычков поступил на историко-филологический факультет Московского университета, но занятия прервал, позднее посещал лекции в народном университете, открытом на благотворительное пожертвование Шанявского. В пятилетие перед началом первой мировой войны Клычков много ходит пешком по Руси: по Волге, по своим тверским местам, в старинный монастырь около Дмитрова, на озеро Светлояр, в тайный град Китеж. В эти путешествия-паломничества ходил он с посохом и котомкой за плечами, босиком, в пути пел духовные песни «Град пречудный на Востоке», «Я надену черную рубаху» Н. А. Клюева.
Среди лесов и потаенных мест родного края взрастал творческий талант поэта. Да и как было не воспеть хотя бедную и суровую, но родимую сторону. Какой любовью к природе, родной речке Дубне, перелеску и опушке, где притаился хитрый леший, полна каждая строка:
В нашей роще есть хоромы,
А кругом хором — туман…
Там на тропках вьются дремы
И цветет трава-дурман…
Там в лесу, на косогоре,
У крыльца и у окон.
Тихий свет — лесные зори,
Как оклады у икон…
Скучно ль, весело ль Дубравне
Жить в светлице над рекой —
К ней никто в резные ставни
В ночь не стукнется клюкой.
Стережет ее хоромы
Голубой речной туман,
И в тумане вьются дремы
И цветет трава-дурман…
Ах, в весенний срок с опушки
По утрам и вечерам
Строгий счет ведут кукушки
Буйной юности кудрям,—
В ночь выходит месяц плавать,
Метит звездами года.
Кто ж дойдет и глянет в заводь,
Юн останется всегда…
Скучно ль, весело ль Дубравне:
Все одна она, одна —
Только смотрят звезды в ставни
Да сквозь сон журчит Дубна.
<1914, 1918>
В конце 1910 года (датирован 1911 г.) в издательстве «Альциона» выходит первый сборник поэта, названный им «Песни», которые Николай Клюев назовет «хрустальными песнями». Затем выходит сборник поэта «Потаенный сад» (1913). Ранняя поэзия Сергея Клычкова почти безлюдна, эмоционально приглушена. Лирический герой существует один на один с матерью-природой, глубоко опоэтизированной.
Я все пою — ведь я певец,
Не вывожу пером строки:
Брожу в лесу, пасу овец
В тумане раннем у реки.
Прошел по селам дальний слух,
И часто манят на крыльцо
И улыбаются в лицо
Мне очи зорких молодух.
Но я печаль мою таю,
И в певчем сердце тишина.
И так мне жаль печаль мою,
Не зная, кто и где она…
И, часто слушая рожок,
Мне говорят: «Пастух, пастух!»
Покрыл мне щеки смуглый пух,
И полдень брови мне ожег.
И я пастух, и я певец
И всё гляжу из-под руки:
И песни — как стада овец
В тумане раннем у реки…
<1910-1911>
В жерновах истории: Первая мировая война, Революция
В июле 1914 года Клычков был призван на войну, служил в Финляндии в 427 Зубовском полку. Военные впечатления отразились в прозе (в автобиографическом романе «Сахарный немец», 1925). Клычков был контужен, отравлен газами, сиживал в «мокрых окопах» на берегу Двины вместе с солдатами. С первого выстрела его не покидало странное роковое чувство душевной опустошенности, бессмысленности происходящей бойни, война ворвалась в его жизнь, как вор (вор — обычный образ смерти в поэзии Клычкова).
Осенью 1915 года он попадает в Петроград, где публично выступает со своими стихами в Тенишевском училище — вместе с Н. Клюевым, С. Городецким, С. Есениным. Впоследствии с Городецким их пути разойдутся; Есенина он проводит в его последнюю поездку в Ленинград; ссыльный Клюев до последних месяцев будет получать от семьи Клычковых посылки и денежные переводы.
Ранние клычковские темы были углублены и развиты в последующих сборниках «Дубравна» (1918), «Кольцо Лады» (1919), «Домашние песни» (1923), «Гость чудесный» (1923), «В гостях у журавлей» (1930), в стихах которых отразились впечатления Первой мировой войны, разрушение деревни; одним из основных образов остается образ одинокого, бездомного странника. В поэзии Клычкова появились ноты отчаяния, безысходности, вызванные гибелью под натиском «машинной» цивилизации сошедшей с пути природы старой Руси.
Революцию воин-поэт принимает восторженно, как великий пролом в народное будущее. Снимает с себя мундир младшего офицера и переходит на сторону революционных солдат. Выступает на митингах. В Крыму, куда судьба заносит Сергея Клычкова, он был дважды приговорен к расстрелу: в первый раз врангелевцами, во второй — махновцами. Повезло ему тоже дважды… «Но убийственней оказалось мирное время, — пишет современный литературовед Н. Солнцева, — всю оставшуюся жизнь он был как бы под приговором, ему постоянно что-то инкриминировали».
Крах надежд на Советский рай
Нарождавшаяся советская литература не оправдала ожиданий поэта. Вместо дарования свободы религиозной, духовной и творческой, Пролеткультом насаждались совсем иные принципы «пролетарской литературы». Фольклорные мотивы творчества Клычкова и Клюева, даже Горьким клеймились как «реакционные».
Крестовый поход против старых форм в послеоктябрьский период (Клычков назовет его «крестовым походом против человеческого нутра и простого здравого смысла») в литературе ополячился, прежде всего, на лирическую поэзию, как на «отжившую», «буржуазную».
Клычков выступал с критическими статьями («Лысая гора», 1923; «Утверждение простоты», 1929). Имея мало возможностей издавать собственные произведения, поэт занимался переводами. Здесь он опять же обращается к народному творчеству: марийские народные песни, «Мудрец Эдыга» — восточная средневековая легенда, «Мадур Ваза победитель» — устное народное творчество вогулов; переводил произведения многих грузинских поэтов — Г. Леонидзе, Важа Пшавела и др., перевел знаменитую поэму Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».
Обращение к прозе — три главных романа
В 1925-1928 годах поэт обращается к прозе: издает один за другим три романа — «Сахарный немец», «Чертухинский балакирь» и «Князь мира», всколыхнувшие литературную общественность. Горький, которому Клычков послал «Сахарного немца» с дарственной надписью, писал автору: «Прочитал «Сахарного немца»» с великим интересом. Большая затея, и начали Вы ее удачно. Первые главы волнуют… Всюду встречаешь отлично сделанные фразы, меткие, пахучие слова веселый и целомудренно чистый великорусский язык».
В 1926 году увидел свет второй роман «Чертухинский балакирь». Крестьянская Русь «Чертухинского балакиря» — это Русь сказочников и прибауточников, праведников и погибающих душ, Русь мечтателей и правдоискателей, отдающих делу время, но не забывающих и отвести час для потехи. У Клычкова Русь — ума палата, Русь — на все руки мастерица, Русь — хохотунья, игрунья, певунья, плясунья, статная, ладная, ненаглядная красавица Русь. Яркий мир клычковской прозы далек от молитвенной тишины потаенных скитов, которые он обходил в молодости. Происходит борьба праведного христианского начала, под видом измышленных староверских толков и мистической колдовской силы. Порой обряды и действия обеих сторон перекликаются и маскируются друг под друга, поэтому в итоге трудно определить, какая из сил одержала верх.
Три последовательно вышедшие романа в задуманной эпопее располагаются в обратном хронологическом порядке. От сборника к сборнику и от романа к роману идет волнообразное движение: запутанная картина мира мятущегося человека, испытавшего страх смерти и сладкий ужас убийства в «Сахарном немце» (убитый в этом романе Зайчиком немец — сахарный, Клычков использует здесь двойную символику: сахар греховен в старообрядческой традиции), переходит к волшебной идеальной мечте о единстве с природой в «Чертухинском балакире».
Эпическая картина жизни в дореформенной деревне («Князь мира», 1928 г.) наоборот, лишена какой-либо идеализации. Сложная ткань этого романа, где персонажи появляются и исчезают, исчезают и перерождаются, где крещение производится кнутом, а воля оказывается украденной, где зло правит всеми и оказывается заключенным в каждом: ведь черт служит батраком в крестьянском доме, — вместе с тем создает глубокий динамический образ, живую картину разлагающейся крестьянской общины. Эта картина написана мастером, знающим материал изнутри, досконально и в подробностях, которые приближают этот фантастический роман к историческому документу.
Подобно своему известному земляку М. Е. Салтыкову-Щедрину, Клычков в своей прозе («Князь мира») глубоко затрагивает тему крепостнической неволи русского мужика. Подневольный изнуренный народ суров и груб. Но в морщинах измученного старика и усталом взгляде деревенской бабы, изможденной поденщиной, Клычков видит родного, доброго русского человека: хранителя веры отцов, мистического осмыслителя жизни, творца огромного фольклорного наследия.
Идеологическая травля
Несмотря на одобрительный отзыв, Горький, недолюбливавший «крестьянских» писателей, поддерживает программу борьбы с «крестьянской опасностью». Предлагалось действовать не административными мерами, а обрушить на автора всю мощь нещадной критики. В 1927 году развернулась борьба с «есенинщиной», отразившаяся на живых друзьях мертвого поэта.
Мне сорок лет, а я живу на средства,
Что не всегда приносят мне стихи,
А ведь мои товарищи по детству —
Сапожники, торговцы, пастухи!
А я за полное обмана слово,
За слово, все ж кидающее в дрожь,
Все б начал вновь и отдал бы все снова
За светлую и радостную ложь…
В апреле 1927 года писатель подает в Госиздат заявку на собрание сочинений в пяти томах, куда предполагает включить трилогию «Сорочье царство»: «Чертухинский балакирь», «Князь мира», «Последнее время»; «Щит сердца» — книгу стихов и роман «Проданный грех». Заявка будет отклонена.
Последняя книга стихотворений С. Клычкова «В гостях у журавлей» вышла в Москве в 1930 году, когда автор стараниями пропаганды уже носил на шее бирку «бард кулацкой деревни». Годом раньше, отвечая на анкету одного журнала, Клычков признавался, что за последние два года «почти ничего не написал: критика для меня имеет сокрушительное значение». В одном из стихотворений, которые теперь отнюдь не напоминали его прежних песен, он позволил себе мрачное пророчество:
Брови черной тучи хмуря,
Ветер бьет, как плеть…
Где же тут в такую бурю
Уцелеть!
Только чудо, только случай
В этот рев и гуд
Над пучиною зыбучей
Сберегут!
Горько усмехнется он в другом стихотворении:
За стол без соли сядешь поневоле…
И пусть слова участья дороги,
Но видно, для того у нас мозоли,
Чтобы по ним ходили сапоги!…
Эти стихи — из последнего сборника. Немало там таких горьких строк, черных дум и безысходной тоски. Критика откликнулась на выход сборника колкой рецензией, проиллюстрированной Кукрыниксами. Клычков был изображен в виде злобного, отвратительного гуся, в мятом крестьянском колпаке, традиционно-карикатурной «кулацкой» одежке и с крестом, болтающимся на шее. Эпиграмма гласила:
Не рви волос,
Не бейся лбом о стену
И не гнуси: «О РУСЬ, СВЯТАЯ РУСЬ!»
Мы «журавлям» твоим узнали цену,
КУЛАЦКИЙ ГУСЬ!
Последние слова, выделенные крупным шрифтом, звучат как приговор, как анафема поэту.
В последних стихах Сергея Клычкова чувствуется острая боль за то, что борьба против красного угла оставляет крестьянина без духовной и нравственной опоры. Революция разрушала духовную жизнь народа, предлагая вместо этого разные суррогаты (например, портрет вождя вместо иконы), и народ это ясно чувствовал. В цикле стихов 1937 года «Заклятие смерти» Клычков писал:
Сколько лет с божницы старой
Охранял наш мир и лад
Золоченою тиарой
Спаса древнего оклад!
Претворял он хлеб и воду
Жизни в светлые дары,
И заботливые годы
Тихо падали с горы…
Мирно падал падал год за годом,
Дед из кросен саван сшил
И в углу перед уходом
Все лампады потушил!
С той поры отец пьет водку,
И в избе табачный чад,
И неверная походка
Появилась у внучат…
Да и сам я часто спьяна
Тычу в угол кулаки,
Где разжились тараканы
И большие пауки!
Где за дымкой паутинной
В темном царстве стариков
Еле виден Спас старинный
И со Спасом рядом штоф.
Арест и приговор
Сергей Антонович Клычков дожил до 1937 года. Его арестовали в ночь с 31 июля на 1 августа на даче в «Лесном Городке» по Киевской железной дороге. Жене (Варваре Николаевне Горбачевой) сообщили, что муж ее осужден Военной коллегией Верховного Суда СССР на 10 лет без права переписки. Тогда еще не было понятно, что формулировка «10 лет без права переписки» означала расстрел, и родственники еще долго надеялись обрести Сергея Антоновича живым.
25 июля 1956 года Сергей Антонович Клычков был посмертно реабилитирован. Только тогда стало известно, что поэт был необоснованно осужден 8 октября 1937 г. (…) по ложному обвинению в том, что якобы с 1929 года является членов антисоветской организации «Трудовая крестьянская партия». Клычков С. А. был приговорен к расстрелу. В 90-е годы появились свидетельства, позволяющие предположить, что Сергей Клычков был расстрелян следователем во время допроса 8 октября.
Честное имя писателя было восстановлено, но массового переиздания сборников стихов не случилось до 1985 года, а в 1988 году в серии «Советский писатель» вышел увесистый том прозы. В последующие годы его книги выходили маленькими тиражами, к сожалению, современных новых изданий в продаже не обретается.
Дом-музей Клычкова
Дом-музей С. А. Клычкова в д. Дубровки расположен в трехэтажном доме, построенном в конце XIX века родителями поэта Серебряного века Сергея Антоновича Клычкова. «Истинно прекрасный поэт» — так говорил о Клычкове его близкий друг Сергей Есенин, неоднократно гостивший в Дубровках и посвятивший ему свое знаменитое «Не жалею, не зову, не плачу…». В голубые глаза Клычкова была влюблена Анна Ахматова, о нем она говорила как о мужчине ослепительной красоты и называла его князем Мышкиным русской поэзии. С творчеством Клычкова знакомы даже те, кто никогда не слышал его имени — песня «Живет моя отрада» стала по-настоящему народной благодаря его литературной обработке.
Музей был основан 1 декабря 1991 года, а открыл свои двери для посетителей 19 июля 1992 года.
В ноябре 1992 года усадьба Клычковых с главным усадебным домом признана памятником истории и культуры.
Дом Клычковых построен в конце XIX — начале XX века, возможно кашинскими мастерами с участием семьи Клычковых из кирпича, сделанного вручную, в мансарде была старообрядческая домашняя молельня, которая впоследствии стала творческой мастерской поэта.
В 2017 году здесь был проведен капитальный ремонт всех трех этажей здания. На первом этаже оборудована стилизованная старинная русская чайная, здесь же появился зал для публичных мероприятий.
В музее имеются книги, альбомы, иконы конца XIX-начала XX века, прижизненные издания, рукописи С. Клычкова, в мемориальных комнатах — предметы этнографии и быта семьи Клычковых.
В июле проходит Клычковский литературный праздник «Сенокос в Дубровках», в октябре — день памяти С. А. Клычкова. Раз в два года в июне проводится Межрегиональный фестиваль авторской песни и поэзии «Серебряный журавль».
Комментариев пока нет