Алексей Муравьёв, Дмитрий Урушев. Прение о бороде

Облик человека издавна был предметом нормативных усилий со стороны общественных институтов. Одежда, прическа, обувь становились периодически в категорию определяемого нормами. Однако именно борода была предметом специальных законов и вызывала порой бурные споры и разногласия.

Словарь Даля определяет ее просто: «Волос на щеках и подбородке» [1]. Но для иудеев, христиан и мусульман это был не просто «волос». Особую роль сыграла борода в истории России. Здесь она занимает важное место, становясь в разные периоды времени запретной вещью, религиозным символом и даже предметом богословских дискуссий.
 

Борода как архаическая норма

Благоговейно-религиозное отношение к бороде было свойственно многим архаическим культурам. На Ближнем Востоке, в Месопотамии, например, а также у хеттов и персов она считалась нормой для мужчины, ее всегда берегли и холили, отращивали, завивали и красили хной. Там она была признаком мужественности и силы, царственности и мощи. Лишение бороды считалось тягчайшим оскорблением, позором, символом поражения и унижения, а также скорби и раскаяния.

В месопотамских памятниках можно отметить одну любопытную особенность. Согласно воззрениям жителей Шумера и Аккада любые волосы на теле жреца препятствовали его общению с богами, поэтому древние месопотамские жрецы выбривали все тело и лицо перед особо ответственными сакральными действиями и жертвоприношениями. В Древнем Египте, где у жителей, вообще говоря, плохо росли волосы на лице, довольно рано установилась норма, согласно которой только фараон мог носить бороду, да и то искусственную. Простые же египтяне, как правило, сбривали несколько волосков, выраставших на подбородке, хотя и для жрецов, и для аристократов, и для простых египтян борода была сакральным объектом, вместилищем особой эссенциальной силы.

В еврейской Библии борода считается нормой для мужчины в силу «естественности». За идеей о «естественной бороде» стоит особая библейская натурфилософия, смысл которой определяется концепцией благости естественного порядка. Лишение бороды понимается в контексте противопоставления истинных богопочитателей, евреев, и почитателей ложных богов, язычников. Пророк Иеремия грозит жителям страны Моав карами за идолопоклонство:

Я истреблю в Моаве, говорит Господь, приносящих жертвы в капищах и кадящих богам своим… Богатства, ими приобретенные, погибли. У каждого голова обрита и у каждого борода срезана (Книга пророка Иеремии 48, 35—37).

Псалтырь упоминает в 132 псалме о бороде первосвященника Аарона, на которую стекает священный елей.

Бог Ветхого Завета, даруя на горе Синай пророку Моисею Тору — закон новой веры, дает израильскому народу и символ новой свободы — бороду, по-древнееврейски закон זקן или шапам. В Торе, в «Книге Левит», в которой можно найти различные нормы жизни для верующего еврея, содержится божественное повеление не брить и не стричь волосы на лице:

Не порти края бороды своей (Левит 19, 27).

Вообще говоря, обритая борода в Ветхом Завете приравнивается к потере чести. Царь Аннон оскорбляет слуг царя Давыда:

И взял Аннон слуг Давыда, и обрил каждому из них половину бороды, и обрезал одежды их наполовину, до пояса, и отпустил их.

Израильский царь, узнав об этом, велел слугам не возвращаться в Иерусалим, «ведь они были очень обесчещены», но приказал:

Оставайтесь в Иерихоне, пока отрастут бороды ваши, и тогда возвратитесь (2 Царств 10, 4—5).

В Библии описан еще один древний обычай — мужчины при встрече не пожимают друг другу руки, а берутся за бороды и целуются:

И сказал Иоав Амессаю: здоров ли ты, брат мой? И взял Иоав правой рукой Амессая за бороду, чтобы поцеловать его (2 Царств 20, 9—10).

Весь архаический период существования еврейства прошел под знаком строгого запрета на бритье или стрижку бороды — эти действия были признаком отпадения от веры отцов. За три тысячи лет, прошедших со времен царя Давыда, образ набожного иудея, соблюдающего заповеди Торы и не бреющего бороду, был многократно воспроизведен в литературе и искусстве от Шейлока в «Венецианском купце» Шекспира и Исаака в «Айвенго» Вальтера Скотта до немецкой драмы «Еврей Зюсс» (1940) и американского мюзикла «Скрипач на крыше» (1971).

В знак траура бороду прикрывали или сбривали, как, например, при разрушении Иерусалима. Можно сказать, что в еврейской Библии ношение мужчинами бороды возведено в ранг непреложной нормы в силу почитания Единого Бога (Яхве), который сотворил естественный порядок мира. Этот порядок есть что-то вроде школы для верующего, который стремится постичь, что хорошо, а что плохо. Все, что портит порядок, становится противным Богу. Это своего рода экология, норма, построенная на идее изначального благого порядка и человеческой воли, нарушающей его. Такой взгляд перешел и в раннее иудеохристианство. Несомненно, апостолы, ученики Христа и первые проповедники Евангелия, бороды не брили и не стригли, то же относится и к первым христианским епископам. С тех пор ношение бороды стало на христианском Востоке благочестивым обычаем и нормой, соблюдение которой отличало христианина от язычника.

Борода как мужественность и философия: античный мир

В Древней Греции задолго до распространения христианства архаическая борода была мужской нормой и знаком отличия мужчины от мальчика. В гомеровском эпосе борода (πωγών) является священным атрибутом воина.

Обряд посвящения в юноши (эфебы) совпадал с ростом первых волос на губе и подбородке. Одновременно с этим борода становилась свидетельством полноценности мужчины. Это проявлялось курьезным образом в том, как греки глядели на педерастию (любовь к мальчикам). Как только у юноши появлялась борода, всякие половые контакты с ним взрослых мужчин становились уголовно наказуемым деянием. В этом смысле борода была у греков нормой именно для взрослого мужчины. Однако свидетельства о бритье бороды в Греции имеются, т. к. некоторые effeminati, женоподобные мужчины, стремились походить на юношей.

В Риме начиная с III века до н. э. распространилось бритье бороды, что привело к появлению важной профессии брадобрея. В царское и республиканское время римляне, так же как и греки, носили бороды. Но в Римской империи чиновники и военнослужащие уже брились. Бритье стало рассматриваться как признак принадлежности к средним и высшим сословиям, которые могли тратить время и деньги на уход за лицом. Обычно первое бритье (depositio barbae) происходило в 21 год. Сбритые волосы посвящались богам. Бороду носили крестьяне (для них это было естественной нормой). Второй случай — соблюдающие траур, а третий — философы. В разные эпохи истории Рима отношение к бороде менялось. Со времени императора Адриана, приверженца философии и соответствующего бородатого образа, римляне перестали бриться. Сначала подданные императора носили пышную бороду, потом она начала «мельчать», пока у «солдатских императоров» не стала едва заметной. При тетрархии Диоклетиана бороды еще носили, но император Константин опять начал бриться.

Третья история с античной бородой связана с тем, что она стала рассматриваться как норма для интеллектуала, особенно философа. Греческие мудрецы и мыслители — Сократ, Архимед, Платон, Аристотель, стоики — носили философские бороды. В Риме философы обычно тоже были бородаты. Император Юлиан-Отступник, хотя и был из императорского рода, считал себя неоплатоническим философом и носил бороду, о чем написал даже особое сочинение «Ненавистник бороды», в котором он противопоставил себя — неопрятного философа, в бороде которого водятся мыши и птицы, — бритым жителям Антиохии, чуждым истинной премудрости. Попытки римских императоров бороться с философскими бородами путем приказов о брадобритии отразил Эпиктет в своей максиме «[Сбривай] бороду, но не голову». Император Адриан возродил было моду на бороду, но при Константине, как говорилось выше, все вернулось назад. В Риме борода, по сути, не была предметом жесткой нормативизации, оставаясь локальной нормой для отдельных категорий граждан, но не для большинства.

Христианство и борода

С «бородой квадратной», как определял еврейский обычай одессит Багрицкий, пришло к римлянам христианство. В культурном смысле оно легло на так называемую ориентализацию римских обычаев (проскинеза, восточная одежда, азианский стиль в риторике). До того как восточные обычаи распространились в империи, римляне предпочитали бриться.

На иконах и фресках с ликами древнехристианских мучеников мы видим безбородых мужчин, что указывает не на их молодость, а на положение в обществе. Например, великомученики Димитрий Солунский и Георгий Победоносец, казненные за веру в начале IV века, изображаются без бород не из-за молодости, а потому что состояли на государственной службе при императоре Диоклетиане. Димитрий был проконсулом (правителем) Фессалоникийской области, а Георгий — военачальником.

От разницы в обычаях греков и римлян проистекает разница в отношении к бороде в восточном и западном христианстве. «Волос на щеках и подбородке» не интересовал Римскую церковь. Римские прелаты рассуждали так: хочешь — ходи с бородой, не хочешь — брейся. Средневековые католические ученые извели море чернил на написание разнообразных богословских, философских и юридических трактатов, но не удостоили бороду (по-латыни barba) таким вниманием, каким она была окружена на православном Востоке. В то же время Высокое латинское Средневековье являет нам бритого клирика как норму, а бородатого капуцина — как своеобразного архаиста.

В греческой церкви в позднеантичное время ношение бороды всегда было обязательным для священнослужителей и монахов, но необязательным для мирян: видимо, сказывалась римская традиция. Это различие можно наблюдать на прославленной мозаике императора Юстиниана в церкви Сан-Витале в Равенне (VI век). Священнослужители, епископ Максимиан и два диакона, изображены с небольшими бородками. Воины и чиновники из свиты императора выбриты, усаты или бородаты. Сам Юстиниан изображен без бороды.

В «Евхологии Барберини», византийском богослужебном сборнике VIII века, имеется молитва, озаглавленная Εὐχὴ εἰς πογωνοκουρίαν — молитва на подравнивание бороды. Она помещена после двух молитв на пострижение волос у младенца. Священник символически остригал первые волосы у ребенка, желая ему «преуспевать в возрасте и достичь седой старости». Над отроком, у которого начинала расти борода, читалась следующая молитва: «Господи Боже наш Вседержитель, благослови дело рук наших, и как благословление, сошедшее на голову Аарона и на бороду его, и как роса ермонская, сходящая на горы сионские, так и Твое благословение да снизойдет на гoлoву Твоего раба и на его бороду» [2]. Молитвы на пострижение волос сохранились в современных церковных книгах в чине крещения, а молитва на пострижение бороды вышла из богослужебного употребления. Ко времени окончательного разрыва между православными и латинянами у греков повсеместно существовал обычай духовенству носить бороды.

Греки осуждали бритые подбородки западных священнослужителей и мирян. В XI веке ученый монах Никита Стифат из Студийского монастыря написал «Рассуждение против франков, то есть латинян». В славянском переводе оно включено в Кормчую книгу — свод правил и законов Русской церкви. Никита писал:

Что же о пострижении брады, не писано ли есть в законе: не постригайте брад ваших. Се бо женам лепо, мужем же неподобно… На том бо вси знаяху, яко еретические слуги суть, им же брады постризаны. Вы же се творяще человеческого ради угодия противящеся закону, ненавидимы будете от Бога, создавшего вас по образу Своему [3].

Византийцы вновь ввели бороду в область нормы. Так, канонист и историограф Иоанн Зонара строго осуждал брадобритие:

Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся, говорит великий Павел (Гал. 3, 27); а облекшиеся чрез божественное крещение во Христа должны <…> сохранять всякую невинность и целомудрие, и чистоту, а не прилепляться к вещественной суете и не украшать своего тела с излишеством и мелочностью… Так ныне по большей части <…> по отношению к бороде поступают совершенно наоборот; ибо как только у кого появится юношеский пушок, тотчас сбривают его, чтобы не перешел в волос, но чтобы бросалась в глаза гладкость их лица и они, так сказать, могли бы уподобляться женщинам, и казаться нежными. А у кого с течением времени волоса на бороде растут уже постоянно, те, чтобы не носить длинной бороды, хотя и не употребляют бритвы, но вместо того, раскалив на угольях кусок черепка, подносят его к бороде и выжигают им все длинные волосы на бороде, а оставляют их в такой мере, чтобы казалось, будто волос едва начинает пробиваться, и чтобы мужчины, достигшие уже зрелого возраста, походили на юношей, у которых в первый раз показывается борода. А это делается не у простых только людей, но и у людей высшего состояния. Почему это зло, распространившись, сделалось всенародным, и, как какая-нибудь эпидемическая болезнь, заразившая носящих Христово имя, пожирает почти всех; и это делается не смотря на то, что божественная и древнейшая заповедь говорит во Второзаконии: не сотворите обстрижения кругом от влас глав ваших, ниже бриете брад ваших» [4].

Латиняне не оставались в долгу. В XII веке Лев Тосканец написал полемическое сочинение «О ересях и лицемерии греков». Кроме всего прочего он обвинял православных в том, что «их священники по иудейскому обычаю отращивают бороды» [5]. На Западе в Высокое Средневековье длинные волосы на голове символизируют пороки (желание нравиться женщинам), но в отношении бороды Бурхард Базельский («Апология бороды») все еще осуждает выщипывание или бритье, а в XVI—XVII веках потихоньку происходит возвращение бород у протестантов. Так, Иоанн Кальвин и отец англиканства Генрих VIII носили бороды, бывшие для них не модой, но символом христианского закона. Однако, несмотря на эти отдельные факты, борода на Западе практически уже перестала как-то соотноситься с нормой как decus, а стала «слабой нормой», желательным. В 1630—1640 годах в Западной Европе окончательно утверждается безбородый стандарт, так что борода воспринимается как признак восточного христианства. К началу II тысячелетия н. э. на Востоке борода де-факто стала нормой для священников и мирян, а на христианском Западе в такую норму было возведено брадобритие.
 

Борода как норма на Руси

Нельзя однозначно утверждать, брились ли славяне Киевской Руси или предпочитали ходить с бородой. Известно, что у викингов-варягов борода считалась нормой для воина и, в согласии с архаической схемой, признаком мужественности. Однако в 971 году киевский князь Святослав загадочным образом предстал перед византийским императором Иоанном Цимисхием в дохристианском славянском виде без бороды. Греческий летописец свидетельствует: «Показался и Святослав, приплывающий реку на скифской ладье. Он сидел на веслах и греб вместе с остальными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос — признак знатности рода» [6].

Это описание соответствует не образу древнерусского князя, а скорее образу запорожского казака. Считают, что Святослав и его дружинники брили бороды по обычаю одного из тюркских народов, печенегов, половцев, с которыми они в значительной степени перемешались. В «Повести временных лет» рассказывается, что и Владимир, будущий креститель Руси, установив в Киеве изображения языческих богов, поставил и «деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами» [7]. В образе Перуна воплотились представления славян-язычников о правильном князе и воине, мужчине с усами, но без бороды.

После 988 года, когда состоялось крещение Руси, отношение древнерусского народа к бороде переменилось. Вместе с христианством в Киеве установилась византийская норма ращения «волос на щеках и подбородке». При князе Ярославе Мудром, сыне Владимира, составляется «Русская правда» — древнейший отечественный свод законов. В «Русской правде» борода рассматривается как важный элемент облика мужчины, за порчу которого предусмотрен немалый штраф в 12 гривен. Такой же штраф полагался за выбитый зуб, за украденного бобра, за удар батогом, чашей, рогом или тыльной стороной оружия. Отныне лишение бороды почитается тяжким оскорблением. Недаром в 1071 году воевода Ян Вышатич, поймав в Ростовской земле двух волхвов, подстрекавших народ к восстанию, повелел «бить их и выдергивать им бороды» [8]. Выдергивание бород, впрочем, было наказанием еще в Древней Спарте — как символическое лишение мужества. Со времен Владимира Великого и Ярослава Мудрого у русских борода становится нормативным атрибутом христианина. Через пятьсот лет борода на Руси уже считается обязательным знаком мужественности, взрослости и мудрости. Со временем борода приобрела еще одно значение — по ней отличали православного от католика и мусульманина.

Необходимо отметить еще один важный аспект: русские люди глубоко пережили еврейский Закон, данный в Библии как норма, продиктованная самим Богом. И строгое правило брадоношения стало для русских людей, как и для евреев, признаком покорности Богу и уважения к его благому плану творения мира. Но для русских православных христиан в бороде был еще и смысл религиозно-ограничивающей нормы. Православный человек самоидентифицировался через эту норму брадоношения.
 

Брадобритие как «антинорма»

Русский народ посвятил «волосам на щеках и подбородке» множество поговорок. Обыкновенно в них обыгрывается глупость некоторых взрослых мужчин, их недостойное поведение:

борода выросла, а ума не вынесла;

на аршин борода, да ума на пядь;

по бороде Авраам, а по делам Хам; дом вести — не бородой трясти.

Народ видел в бороде норму, говоря: «Борода в честь, а усы и у кошки есть». На Руси практически все сословия до середины XVII века бороду не брили и не стригли.

Однако постепенно началось проникновение западной нормы брадобрития на Русь. Как это часто бывает, началось с quod licet Jovi, non licet bovi (что позволено Юпитеру, не позволено быку). Если простой мужик не мог вообразить себя бритым, то знатные лица, защищенные от осуждения народа высоким положением, иногда позволяли себе стричь и брить бороду. Яркий пример — великий князь Василий III, отец царя Ивана Грозного. Василий был на 30 лет старше своей второй жены Елены Глинской. «Любя юную супругу, Василий желал ей нравиться не только ласковым обхождением с нею, но и видом молодости, которая от него удалялась: обрил себе бороду и пекся о своей приятной наружности» [9]. Примеру великого князя следовали некоторые бояре.

Однако Иван Грозный пресек эти вольности. В 1551 году в Москве в государевых палатах заседал знаменитый Стоглавый собор, созванный царем и московским митрополитом Макарием. Председательствовали сам государь и митрополит в присутствии восьми архиереев, множества архимандритов и игуменов. Собор принял важные постановления, призванные способствовать развитию духовного просвещения, укреплению в стране благочестия, искоренению пороков. Собор повторил рассуждения византийского писателя Никиты Стифата и осудил тех, кто вопреки древнему преданию брил бороды:

Священная правила православным христианам возбраняют не брити брад и усов не постригати, таковая бо несть православным, но латинская ересь.

Относительно ослушников, дерзающих преступать церковные установления, соборяне подтвердили правило, приписываемое апостолам:

Аще кто браду бреет и преставится таковой, недостоит над ним служити, ни сорокоустия пети, ни просвиры, ни свещи по нем в церковь, с неверными да причтется [10].

Бритье бороды вслед за Византией стало квалифицироваться как «латинская ересь», а общество Московской Руси приняло антилатинские и антимусульманские тезисы, осуждающие среди прочего бритье как нарушение нормы. Брадоношение осталось нормативным, ему был придан противительный смысл, оно стало своего рода идентифицирующей нормой. Если у татар-мусульман было нормой бритье головы и усов и оставление бороды, то такой вид в Московской Руси считался чуждой нормой, отличающей чужих от своих.

В середине XVII века при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне произошло трагическое разделение Русской церкви. Московское православие, с его приверженностью византийским и древнерусским традициям, под напором украинизированного государственного православия почти без остатка ушло в старообрядчество, как тогда говорили, в «раскол». При дворе царя Алексея Михайловича вводились иноземные обычаи. По примеру европейских правителей он завел себе увеселение — придворный театр. Его сын Феодор Алексеевич также ориентировался на вкусы Польши. Он в совершенстве владел польским и латинским языками, писал на них вирши, носил польскую одежду, чему подражали и придворные. Постепенно нормой при дворе становится укороченная, а то и подбритая борода.

Царь Петр Алексеевич, вернувшись из Великого Посольства, смотрел с некоторой брезгливостью на обычаи народной старины, устраивая «всешутейшие и всепьянейшие соборы», что, впрочем, не помешало ему объявить себя главой государственной Церкви. Стремясь модернизировать страну, он пытался приблизить Россию к Европе даже в бытовом смысле. Государь не только завел курение табака, но ополчился на длинные бороды и народную одежду. В 1698 году царь вводит бородовую пошлину, позже разделенную на четыре разряда: за право носить бороду царедворцы ежегодно уплачивали 600 рублей, богатые купцы — 100, прочие купцы — 60, горожане, ямщики и извозчики — 30. Уплатившим пошлину выдавали знаки с надписями: «С бороды пошлина взята», «Борода — лишняя тягота». Крестьяне пошлиной не облагались, но при въезде в город с каждого бородача взималось по копейке. Эту сторону петровских реформ сатирически отразил граф Алексей Толстой, описавший нашу историю «от Гостомысла до Тимашева».

Заботясь о порядке в стране, Петр молвил:

Мне вас жалко,
Вы сгинете вконец.
Но у меня есть палка,
И я вам всем отец!

Не далее как к святкам
Я вам порядок дам!»
И тотчас за порядком
Уехал в Амстердам.

Вернувшися оттуда,
Он гладко нас обрил,
А к святкам, так что чудо,
В голландцев нарядил [11].
 

Староверская борода как консервативная норма

Особым налогом были обложены староверы. С 1716 года их обязали платить двойной подушный оклад. Сегодня это было бы равносильно тому, что с людей, отличающихся от большинства вероисповеданием или национальностью, брали не 13 % подоходного налога, а 26 %. Так новые нормы подкреплялись отрицательным экономическим стимулированием.

В 1700 году Петр издал указ, направленный на борьбу с русской одеждой. У городских ворот вывешивались образцы «правильной» одежды — венгерские и саксонские камзолы и шляпы. Рядом стояли солдаты, следившие за выполнением указа. Если через ворота проходил человек в длинном кафтане, солдаты ставили его на колени и обрезали кафтан вровень с землей. На площадях и улицах наших городов появились первые щеголи, одетые по-европейски. Старинная былина описывает их так:

Два братца родимые
По базару похаживают,
А и бороды бритые,
Усы торженые,
А платье саксонское,
Сапоги с раструбами [12].

Портным запретили шить русское одеяние, а купцам — торговать им. Староверам же, наоборот, было приказано ходить в народной одежде. По существу, это было введение антинормы, направленной на озападнивание общества в надежде на модернизационный скачок. Старая норма был оставлена для староверов как образец маргинального и «вымирающего». В 1722 году царь повелел старообрядцам носить особые наряды старинного покроя со стоячими красными воротниками — зипун, ферязь и однорядку. Через два года вышел дополнительный указ: женам староверов и бородачей носить опашни (старинную накидную одежду с длинными рукавами) и шапки с рогами. Именно тогда для староверов борода стала религиозным символом, знамением истинной веры. Члены государственной Церкви, желавшие перейти в старообрядчество, должны были читать особое отречение от «никонианской ереси», в котором говорилось: «Отметающие священное и святоотеческое писание, воспрещающее брадобритие, да будут прокляты» [13]. Так старообрядцы «держали» нормативность, связанную со старым укладом.

В то же время старообрядцы, по сути, боролись за место старой нормы как одной из возможных, то есть за нормативный плюрализм. Это была практически революция в философии нормативности, которая противопоставляла петровской схеме «отсталый человек = бородач vs. прогрессивный, новый человек = брадобреец» другую. В рамках старообрядческой идеи нормативности противопоставлялись человек «традиционный, но прогрессивный» человеку «нетрадиционному, но также прогрессивному». Прогресс науки и культуры под вопрос старообрядцами не ставился, для них вопрос стоял о быте и вере.

Широко известен «Гимн бороде» М. В. Ломоносова, в котором высмеян «волос на щеках и подбородке». В нем, в частности, есть строки о бородовой пошлине для староверов, керженцев, как их называет поэт:

Борода в казне доходы
Умножает по вся годы:
Керженцам — любезный брат.
С радостью двойной оклад

В сбор за оную приносит
И с поклоном низким просит
В вечный пропустить покой
Безголовым с бородой [14].

Двойной оклад и бородовая пошлина позволяли чиновникам штрафовать, прежде всего, именно староверов, особенным образом. Это был исключительный случай, когда норма веры стала поводом для наказания. В Российском государственном архиве древних актов сохранилось дело нижегородского ямщика Ильи Григорьева, сына Хвальковского, его потомки-старообрядцы живы до сих пор. С 1718 года старовер Хвальковский платил двойной оклад. И в то же время с 1722 года с него дополнительно и незаконно стали собирать налог за бороду по 50 рублей в год. Это длилось до 1740 года, когда ямщик обратился с челобитной на имя императрицы. В марте 1741 года состоялся указ «об увольнении Ильи Хвалковского от платежа за бороду положенных Нижегородской губерниею денег» и «о бытии ему под платежом токмо за один раскол». Однако незаконно собранных за 18 лет денег ямщику никто не вернул. Нетрудно подсчитать, что чиновники незаконно собрали с Хвальковского 900 рублей — огромную по тем временам сумму [15].

Старообрядцы, естественно, показательно тосковали по тому, что было раньше, описывая, например заседания «преждебывшего благочестивого суда»: «Узриши на показ[анн]ом месте крест животворящий или святую икону. А судии сидят в порядке и по образу и по подобию Божию, хотя князь или судия, или болярин — все в бородах. И промежду их закон Божий, сиречь вечное Евангелье» [16]. Так в русском старообрядчестве выжила и сохранилась до наших времен архаическая норма еврейской Библии, а староверы стали в культурном и даже в правовом смысле близки к евреям, их так же притесняли, они так же получили свободу в 1905 году по царскому указу, и с тех пор в староверской среде борода считается выстраданной нормой.
 

Славянофилы, патриоты, революционеры: краткое возвращение старой нормы

Со времен Александра I, внука Екатерины, на лица русских мужчин возвращаются усы и бакенбарды. Но бритье бороды продолжает оставаться обязательным для военных и чиновников. Только в царствование Александра II чиновникам было дозволено отращивать бороды. Александр III разрешил не бриться и военным. При императоре Николае I за русскую старину выступили славянофилы, и начинается увлечение d la russe — всем русским. Входят в моду патриотизм, бороды, косоворотки, квас и каша. Мода потихоньку воссоздала брадоношение как норму. Нельзя представить себе без бород и бородок Достоевского, Менделеева, Толстого, Тургенева, Чайковского, Чехова и иных славных деятелей отечественной культуры и науки. Но смысл нормы был уже иным — если прежде он означал верность традиции и ограждение русской культуры от иноземных влияний, то теперь он стал демонстрацией независимости и противостояния западничеству.

Между тем сторонники такой защиты и стиля «а ля рюсс» черпали свое вдохновение как раз в Европе, поскольку само славянофильство было локальным изводом немецкого романтизма. Спор бородатых славянофилов-шеллингианцев с бритыми западниками-кантианцами и гегельянцами тоже имел отношение к нормативности. По мнению славянофилов Аксаковых и Киреевских, возвращение бытовых допетровских норм соответствовало исконной природе русского человека.

В споре западников и славянофилов борода стала рассматриваться последними не просто как украшение или мода, а как непременный атрибут русского традиционного человека. В октябре 1845 года Шевырев сообщил в письме живущему за границей Гоголю, что Иван Аксаков «бородой и зипуном отгородил себя от общества и решился всем пожертвовать наряду», а сам Аксаков в эссе «В чем сила России» писал: «"Стоит только русскому Императору отпустить себе бороду, и он непобедим", — сказал гениально Наполеон, проникая мыслию из своего лонгвудского уединения в тайны исторической жизни народов, — еще темные, еще не раскрывшиеся в то время сознанию просвещенного мира.

Едва ли нужно объяснять, что под символом "бороды" разумеется здесь образ и подобие русского народа, в значении его духовной и нравственной исторической личности. Другими словами, пусть только русское государство проникнется вполне духом русской народности и оно получит силу жизни неодолимую и ту крепость внутреннюю, которой не сломить извне никакому натиску ополчившегося Запада» [17]. Борода для Аксакова была не просто нормой, к которой надо вернуться, она была для него мистическим символом, который противопоставлял Россию «бритому Западу» и как будто придавал ей силу в этом противостоянии.

На светском рауте у Михаила Погодина 1 ноября 1848 года Сергей и Константин Аксаковы оба были в зипунах и с бородами. Приятель Ивана Аксакова Павел Годейн, увидев их в таком виде, «совершенно сошел с ума». В середине 1840-х годов славянофил Алексей Хомяков произвел сильное впечатление на московский бомонд, начав появляться в московских и петербургских гостиных с бородой. Впервые со времен Петра I представители благородного сословия осмелились показаться в свете в традиционном виде. Свет встретил традиционализм Аксаковых бранью и едкими насмешками. В кампании приняли участие не только Белинский, Герцен и Огарев, но также Некрасов, Тургенев и даже сочувствовавший славянофилам Аполлон Григорьев. Дело кончилось изданием в апреле 1849 года специального императорского указа о запрете дворянам носить бороды. Реакция Сергея Тимофеевича Аксакова на это решение была весьма резкой. Он отправил Алексею Федоровичу Орлову, шефу жандармов, письмо, в котором сообщал, что если его ношение бороды в Москве предосудительно для дворянина, то они с Константином «закупорятся в деревне навсегда». Но все-таки Аксаковы вынуждены были сбрить бороды и дать соответствующую расписку полиции. Этого же потребовали и от Алексея Степановича Хомякова. Уехав в Абрамцево, отец и сын Аксаковы снова отпустили бороды [18].

Видя в бороде подражание французским демократам, а в крестьянском платье на плечах дворян — угрозу сословным границам, власть, как пишет Н. Мазур, относилась к такому поведению как к «опасному», считая армяк и бороду знаками скрытой революционности [19].

В 1860— 1870-е годы размер бород несколько увеличился, но нормативности бороде это уже не вернуло. В среде революционных демократов и народников борода сохранялась уже по инерции. Она намекала на «близость» к народу, но одновременно с этим была у них, как и у славянофилов, западным романтическим и революционным явлением. В это время бороды носят как члены Британского парламента, так и оксфордские профессора, преподаватели Сорбонны и даже радикальный противник католического учения Эрнест Ренан. Среди ученых, художников и артистов того времени борода была вполне традиционным явлением: бородатыми были Дарвин и Менделеев, а также Верди и Брамс. Но в Европе, как и в России, борода все же осознавалась обществом как факультативная норма (т. е. мода), хотя и без бороды мужчина выглядел уже вполне нормально.
 

Брадобритие как советская норма

После революционных событий 1917 года установка на нового человека парадоксальным образом отразилась в возвращении старой петровской нормы брадобрития. Формально носить бороду никто не запрещал, но уже в конце 1920-х годов «шершавым языком плаката» госпропаганда внушала, что с бородой ходят враги советской власти — поп и кулак. Удивительно при этом, что бородатые Ленин, Маркс и Энгельс были выведены из вражеского круга. При бороде остались крестьяне и старомодные ученые вроде профессора Преображенского из «Собачьего сердца» Булгакова: «Он умственного труда господин, с французской остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей» [20]. Революционные усы командармов Буденного, Ворошилова или Блюхера или кавказские усики самого товарища Сталина можно рассматривать как осколки той народнической нормы. Любопытно, что «враги народа» Троцкий и Бухарин, наоборот, носили «буржуазную» бородку. После 1917 года «старорежимной», ненормативной, по-видимому, считалась лишь борода совершенно определенной формы — большая, нестриженая, «квадратная», то есть старинная.

В 1930-е годы де-факто вводится норма брадобрития, связанная как с личной неприязнью Сталина к бородачам, так и с гигиенизмом, который стал насаждаться принудительно в обществе. Даже священнослужители из обновленческой «Живой Церкви» взяли в руки ножницы и бритву, что было невероятно для традиционного православного духовенства. Сам глава обновленцев, «митрополит» Александр Введенский, гладко брился. Бороду из всех советских начальников позволено было оставить только всесоюзному старосте Михаилу Калинину. Обоснованием брадобрития как нормы стала борьба за гигиену в быту. Так новые нормы советской буржуазности и гигиенизма вновь способствовали переосмыслению бороды как ненормативного явления.

Отечественная война на время вернула бороде прежнее мужественное и героическое значение, символом которого были Минин и Пожарский. Эту военную вольницу прикрыли уже в конце 1940-х гг. После войны норма брадобрития постепенно взяла свое вместе с возродившимся «гигиеническим просвещением». Интерес к бороде возобновился только в конце 1950-х годов, во время революции на Кубе. Бородачи (barbudos) Фидель Кастро и Эрнесто Че Гевара завоевали общественные симпатии и реабилитировали бороду в качестве еще одной локальной нормы, связанной со свободой. В конце 1950-х в Советском Союзе бороду носила молодежь, преимущественно «стиляги», и творческие люди — журналисты, художники и музыканты. В 1960-е годы борода оставалась отличительным признаком свободного художника, то есть была скорее за границами общественной нормы, признаком нонкоформизма.

С бородой в рамках этой локальной нормы свободы появлялись популярный персонаж тех лет геолог (и его эпигон — турист), золотодобытчик и другие мобильные персонажи. Одновременно в 1960—1970-е годы бороды исчезли у сельских жителей. Это совпало с массовым появлением на селе телевизора как проводника городских норм. С точки зрения этих норм борода была ненормальной, ибо символизировала «грязь», неухоженность. (В 1970-е годы движение хиппи из протеста против официозного гигиенизма, или из желания стать ближе к природе, а может, и из подражания рок-суперстару Jesus Christ, возродило бороду, но уже не как норму, а как моду или антинорму: у «цивилов» бритые щеки, а человек Системы не должен бриться.)

Именно советский гигиенизм сыграл роковую роль в денормативизации бороды: открытие микромира и учение об инфекции, породившее представление об асептике и антисептике, повлияло и на нормы, регламентирующие внешний вид. Прямым образом борода никак не связана с нечистотой, но гигиенизм, постепенно воцарявшийся в умах людей ХХ века, стал рассматривать волосы на теле и лице человека как «грязь». Вероятно, свою роль сыграли стандартные процедуры выбривания операционного поля, до сих пор сохраняющиеся в медицинской практике. Современные врачи постепенно отказываются от тотального бритья, но во времена врача-гигиениста Вячеслава Левицкого и Николая Семашко именно бритый и мытый человек стал нормой, построенной сперва как антинорма (антитрадиция), а впоследствии породившей целый стандарт (совокупность нормативных представлений) современного гигиенического человека, скребущего свое лицо и тело в надежде освободиться от природной «грязности». Сегодня мы видим уже почти свершившийся переход от нормативной естественности к нормативной искусственности.

Ответ на вопрос, имеет ли наличие бороды значение для гигиены, прост: норма гигиены предполагает контроль за микрофлорой человека — зубами, волосами, кожей, слизистыми и т. д. Если эта норма соблюдается, то ее можно соблюдать как с бородой, так и без нее.

Впрочем, гигиенизм давно эмансипировался от биологических представлений, превратившись в обыденную философию, в рамках которой борода все равно видится как антинорма. Так западная норма, имевшая при Петре I характер скорее символический, постепенно перекочевала в разряд норм санитарно-гигиенических.

В современном мире борода сохраняет признаки нормативности исключительно для верующих людей, связанных с архаическими представлениями, законсервированными религиями: иудаизмом, исламом и христианством, тем самым иллюстрируя нисходящий процесс разложения естественной нормы, которая сначала ослабевает, потом диссоциирует на норму и антинорму, а затем превращается в факультативную (локальную) норму для меньшинства.

---

[1] Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1: А—З. М., 1956. С. 115.

[2] Евхологий Барберини / издание текста, предисловие и примечания Е. Велковской, С. Паренти. Омск, 2011. С. 193—194.

[3] Кормчая (Номоканон). СПб., 1997. С. 912—913.

[4] Иоанн Зонара. Толкование на 96 правило VI Вс. Собора // Правила Святых Вселенских соборов с толкованиями. Тутаев, 2001. — Ч. 2.

[5] Бармин А. В. Полемика и схизма: история греко-латинских споров IX—XII веков. М., 2006. С. 579.

[6] Рыбаков Б. А. Мир истории: начальные века русской истории. 2-е изд. М., 1987. С. 126-127.

[7] Памятники литературы Древней Руси. XI — начало XII века: Начало русской литературы. М., 1978. С. 95.

[8] Там же. С. 191.

[9] Карамзин Н. М. Предания веков: сказания, легенды, рассказы из «Истории государства российского». М., 1988. С. 519.

[10] Стоглав. СПб., 1997. С. 102.

[11] Толстой А. К. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1. М., 1969. С. 380—381.

[12] Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1977. С. 29.

[13] Чиноприятие приходящих от ересей и чин святаго крещения. Уральск, 7416 [1908]. Л. 10—12.

[14] Ломоносов М. В. Избранные произведения. Л., 1986. С. 263—264.

[15] Юхименко Е. М. Старообрядчество — «исконная ветвь русского православия» // Проблемы изучения истории Русской Православной Церкви и современная деятельность музеев. М., 2005. С. 33.

[16] Там же.

[17] «День». 1863. № 16. 20 апреля.

[18] Борисова В. В., Никитина Е. П., Терентьева Т. А. Аксаков Сергей Тимофеевич. Летопись жизни и творчества // http://aksakov.do.am/index/letopis/0-21

[19] Мазур Н. Н. Дело о бороде. Из архива Хомякова: письмо о запрещении носить бороду и русское платье // YKJ 6/1993—1994. С. 127—138. С. 128.

[20] Булгаков М. А. Собачье сердце. Ханский огонь. М., 1988. С. 6.

Источник