Философия истории старообрядчества

Тема:  История и культура

Что такое старообрядчество?

Как и когда оно возникло?

Известно ли все о расколе русской церкви, сама сущность этого чрезвычайного явления?

Выяснено ли духовное различие между старообрядчеством и господствующим исповеданием, различие именно духовное, а не обрядовое, различие мысли и жизни, а не внешних случайных одеяний?

Освещена ли с достаточною ясностью и полнотою старообрядческая мысль и отведено ли ей надлежащее место во вселенском вечном незыблемом православии?

Эти и другие важные для православного старообрядчества вопросы ставил Гавриил Васильевич Сенатов в своей работе «Философия истории старообрядчества», опубликованной в журнале «Церковь» в 1912 г.

Но стали ли они менее актуальны сегодня, столетие спустя?

Часть первых исследований старообрядчества и его истории принадлежит лицам господствующего исповедания. Всех этих исследователей-историков смело можно разделить на две половины, точнее на две школы миссионерскую и народническую.
Миссионерская школа имеет своего родоначальника в лице Димитрия Ростовского и заканчивается современными преподавателями семинарий и профессорами академий, обучающими юношество "истории и обличению старообрядчества".

Для всех них история старообрядчества есть история невежд и само старообрядчество есть невежественное явление, могущее иметь место только среди грубого, дикого и непросвещенного народа. Многие из этих лиц до сих пор устно и печатно высказывают убеждение, что стоит лишь всех старообрядцев запрятать на три-четыре года в церковно-приходскую школу, обучить приемам чистописания, четырем действиям арифметики, начальным правилам грамматики и сокращенному катихизису митрополита Филарета, — всему старообрядчеству наступит конец.

Для миссионерской школы старообрядчество ясно и определенно. Окрестив вековое историческое явление именем невежества и сумасбродства, эта школа воображает, что она совсем и решительно разделалась со старообрядчеством и никакой ни идеи, ни мысли в нем не усматривает.

Иным представляется старообрядчество для школы народнической. Ученые люди начинают заниматься старообрядчеством только с половины прошлого столетия. Щапову принадлежит часть этого почина, или открытия старообрядчества для исторической науки. С семидесятых годов число исследователей старообрядчества все увеличивается.

Все труды беспристрастных исследователей сводились в сущности, только к одной цели, — к развенчиванию, осуждению отношений к старообрядчеству господствующей церкви. Церковные и гражданские власти, а также и высокомерное общественное мнение пред старообрядчеством не совсем правы: старообрядчество неповинно в тех преступлениях и проступках, какие желают взвалить на него властители церкви и государства, неповинно оно и в той темноте, в умственном убожестве, некультурности, в каких обвиняет его так называемое высокое, интеллигентное общество. Вот только в установлении этих положений состояла вся заслуга ученых людей, подходящих к старообрядчеству просто, непосредственно, без миссионерских целей.

Все они принадлежали к господствующей церкви, так или иначе воспитаны были в ее религиозном духе, инстинктивно, полусознательно или даже прямо бессознательно связаны были этих духом. Благодаря этому, при всем своем желании, при самом благородном нравственно чистом рвении они не могли вникать в самое существо старообрядческой жизни, духа и мысли.

Необыкновенно даровитый молодой ученый Н.Н.Гиляров-Платонов, по окончании курса в Московской духовной академии в 1848 году, был оставлен здесь же приват-доцентом и получил поручение образовать кафедру по истории старообрядчества. С изумительною энергией засел он за старообрядческие книги, за разработку истории старообрядчества. Какой же создался труд? Человек переводил Гегеля, философию которого в самой Германии поняли всего три-четыре человека, а на старообрядчестве запнулся.

Позже Н.Н. рассказывал об этих первых своих шагах в истории старообрядчества: "Бродил все время, словно в потемках, дух и характер исторически исследованных религий, философские и богословские системы самых различных направлений и оттенков, при самом первом прикосновении к ним казались мне доступными для исследования и определений самой их сущности. Совершенно иное чувство возникло во мне при первом же столкновении со старообрядчеством.

Существенное, несущественное, в чем внутренняя подкладка, жизненная сила отдельных событий, общая связь с общим историческим явлением, психология мнений, лиц и всего обширного народного класса, — все это для меня было неясно, настолько туманно, что нигде и ни в чем я не видел просвета. Чувствовалось, что здесь есть идея, что во всех мелочах живет и бушует какая-то огромная творческая сила, единая цельная в своем существе, на протяжении двух веков, в почти бесчисленном множестве дробных, по-видимому, не имеющих никакой связи между собой явлений и событий. Но в чем самое существо этой идеи, каково ядро этой силы, каковы особенности психологии людей, действующих этой силою, все это для меня было непонятно".

Чтобы лучше, глубже вникнуть в психологию старообрядчества, Гиляров-Платонов собственноручно с первой строки до последней переписал огромный том Поморских ответов. Выводя строчку за строчкой этого исторического сочинения Н.Н. хотелось войти в духовный мир автора, пережить то настроение, которое пережил он, созидая этот литературный оплот старообрядчества.

"Чем дальше подвигалась эта работа, — рассказывал он, тем понятнее мне становился дух этого умнейшего и даровитейшего из старообрядцев, и иногда мне казалось, что я сам превращался в настоящего старообрядца. Писала рука, а поверх этих писанных строк или вне их ум выводил свои сложные узоры, предо мною открывалось внутреннее богатство этого отдаленного от нас мира".

Каков же результат этой изумительной по своей силе работы? Старообрядчество есть совершенно своеобразный мир, со своею собственною идеей, со своею культурой, со своими историческими или даже мировыми задачами.

В этом выводе указываются все исследования о старообрядчестве народнической школы, школы, признающей в нем действие живых и исторических сил и отводящей ему историческое значение в прошедшем и будущем. Вывод этот приятен уму старообрядца и туманен по своему существу. В чем же именно заключается своеобразность старообрядчества, какова природа его идеи, культуры? На все это нет ответа. Ведь смешно же думать, что все дело, вся эта своеобразность ограничивается лишь одною видимою обрядностью.

Так, если миссионерская школа заклеймила старообрядчество печатью невежества и некультурности, то школа народничества сознала в нем духовную силу, и, вместо объяснений самого существа этой силы, поставила над нею огромный вопросительный знак.

Отношение к старообрядчеству господствующего исповедания, как синода, епископов, так и отдельных лиц, не представляется твердо определенным и устойчивым. Иногда для одних старообрядцы представляются чуть ли не врагами Христа, для других же они наиболее глубоко верующая и преданная истинной вере часть единого православия.

Вполне ясные и определенные отношения к старообрядчеству существовали только в царствование императора Николая I при общем руководстве церковными делами московского митрополита Филарета. Тогда старообрядчество признавалось преступностью, как с церковной точки зрения, так равно, не больше и не меньше и с государственной. Эта преступность в глазах церковных и государственных деятелей получала особо яркое выражение через то, что старообрядческая вера иначе не мыслилась, как верою невежд. По этим воззрениям старообрядчество решительно и бесповоротно относилось к типу невежественных преступников, и старообрядцы причислялись к людям, ничего и ни в чем не смыслящим, возмущавшим народную мысль и преисполненным всяких преступных замыслов.

Что необычайно презрительное отношение к весьма обширному классу народа, волновавшему обширнейшее государство, начиная от престола и кончая последним казаком, шло рука об руку с необычайными же общими условиями жизни.

Вынужденное бегство старообрядцев в заонежские тундры, на берега Белого моря, в дремучие (Брынские) леса, их движение на запад — в Польшу, юго-запад — Буковину, Румынию, Австрию и Турцию, на восток — в Сибирь и юг — к Кавказу, — все это бегство сотен тысяч, если не миллионов, русского народа всюду сопровождалось колонизацией — оживлением дотоле безжизненных мест — и служило стихийно-народным подготовлением к будущему расширению государства.

Тем не менее это движение старообрядчества во все стороны от родных земель, свидетельствовавшее о культурном разбрасывании великорусского населения далеко за пределы собственной области, не шло ему в честь и служило только поводом к лишним укоризнам: за старообрядцами не только не признавалось никаких культурных заслуг, но они сами считались "перебежчиками" и "изменниками" родной земли, несмотря даже на то, что им пришлось населить вечно замерзшие тундры, завоевать болотистые устья Дуная, добраться до берега Мраморного моря.

Старообрядчество первоначально выражалось исключительно в убеждении, что истина содержится в старой книге и праведная церковность — в исполнении всего предписанного этою книгою. В первые годы у старообрядцев не было никакой мысли о новом положении, новом быте. Все их надежды сосредоточивались в одном — вернуться к тому церковному порядку, который был раньше установившегося при патриархе Никоне.

Этого не случилось, и само по себе, без помощи высшего правительства, старообрядчество не могло удержать прежнего церковного порядка во всей его полноте и внешнем блеске: верные старине, духовного и иноческого чина люди растаяли как воск в течение трех десятилетий. И старообрядчество осталось с одной старой книгой. Черпая свои знания исключительно из старых книг, не содержащих ни невежества, ни грубых языческих суеверий, старообрядцы давным давно покончили и с народными суевериями: колдуны, заговорщики среди них явление исключительное. Эта же самая грамота дала старообрядцам и экономический достаток: лучшие плательщики господского оброка, откупившиеся на волю, были в большинстве случаев старообрядцы.

Все указанные выше черты способствовали старообрядцам выработать особый упругий характер как в жизни бытовой, так в религиозной и общественной. Эта же самая упругость и стойкость в "отеческих" исторических преданиях сказывается и в характере образованных старообрядцев. Старообрядцы не только не гнушаются высшим образованием, но и свой религиозный домашний быт умеют спаивать, соединять с высшей наукой. Есть старообрядцы-юристы, техники, ученые химики: бывали из них даровитыми лаборантами в университетских лабораториях, например, у профессора Менделеева. Эти изведавшие высших в европейском смысле слова, полетов мысли, обнаруживают удивительное явление.

"Православные", достигая такой умственной высоты, в большинстве случаев вместе с этим порывают свои прежние связи с верой, с храмом, с религиозным укладом жизни, старообрядцы же в данном положении сказываются неприкосновенными, остаются страшно устойчивыми. Приезжает старообрядец из университетской лаборатории, знакомый со всеми данными естественных наук, у себя дома надевает косоворотку, кафтан и читает часы на клиросе своей родной моленной, поет по старым крюкам: он чувствует себя своим в кругу своих попов, наставников, разных уставщиков, с гордостью примет на себя обязанности попечителя моленной, не побрезгует сделаться общественным деятелем среди этих своих родных бородатых кафтанников и двуперстников.

В старообрядчестве живет, чувствует, мыслит и действует весь народ: юноши и старцы, девушки и женщины, бедные и богатые, — все по своим способностям и силам участвуют в общей жизни, в общем движении, все они воспринимают учения и участвуют в усвоении и переработках их, никто из них не лишен права высказать новую мысль н никто не будет оскорблен невнимательным молчанием только потому, что он беден или незнатный человек.

Изучая историю старообрядчества, наблюдаешь борьбу между господствующей церковью и старообрядчеством, борьбу — в некоторые моменты кровавую и огненную, часто весьма жестокую и почти всегда хитрую с той и другой стороны. Вместе с этим почти вовсе не приходится изучать факты столкновения между чисто народными массами и господствующею и старообрядческою. Даже духовная литература, сравнительно хорошо разработавшая "историю старообрядчества", не подмечает таких явлений, которые свидетельствовали бы о разделении русского народа на два враждебных лагеря, что бы массы господствующая и старообрядческая стояли друг против друга в каком-либо подобии кулачного боя.

Московский собор 1666 года постановил наказывать старообрядцев "не только церковным наказанием, но и царским — сиречь градским законом и казнением". На это соборное постановление протопоп Аввакум отвечал: "Чудо! Как-то в познание не хотят прийти: огнем, да кнутом, да виселицею хотят веру утвердить!".

Что соборное постановление вытекает из глубокого сознания, что именно без "казнения" нельзя провести в народ утвержденные собором церковные реформы, из убеждения, что народ привык жить и веровать несколько иначе, чем предписывается теперь.

В момент появления старообрядчества и народ не усматривал никакой разницы между собою и приверженцами старины. Одни прямо и открыто шли за вождями старообрядчества, другие сочувствовали им втайне. Эти делили свою привязанность к видимому храму с преданностью старой вере: на старую веру они смотрели как на чистое и благодетельное житие, а на новую — как на немощь греховную.

Старообрядчество далеко не ограничивается группой тех людей, которые числятся старообрядцами, сами себя сознают таковыми и принадлежат к определенным сформированным старообрядческим согласиям. Оно значительно шире и огромнее этих согласий; оно входит в господствующую церковь как ее неотъемлемая часть. И это входящее в господствующую церковь старообрядчество и является в ней наиболее деятельною и одухотворенною, сознательною частью. Все эти добрые качества эта часть основывает и развивает на почве старообрядческой, на его началах, хотя церковные власти вовсе не признают этого и хотя сама эта часть лишь смутно и только в отдельных лицах подозревает свою связь со старообрядчеством.

Некогда Н.Н.Гиляров-Платонов высказал мысль, что в старообрядчестве слышится православие. Признаем всю глубину этой мысли и видим непреоборимые основания вывернуть ее на изнанку: в православии (т.е. господствующем исповедании) слышится старообрядчество, оно-то именно и дает жизненные силы всему исповеданию и предохраняет в смысле религиозном и в смысле историческом.

Поэтому окончательный поворот к новым церковным порядкам даже среди высшей иерархии определялся медленно, складывался с колебаниями, то что же сказать о народных массах? В них этот самый процесс мог совершиться, смотря по местным условиям, в десятилетия и даже целые столетия. Медлительность эта свидетельствуется уже тем, что, например, в Саровской пустыни или в московском Успенском соборе церковные порядки так мало похожи на богослужение в приходских храмах и так же во многом напоминают седую старину, что и старообрядцу подчас кажутся родными и любезными сердцу. При входе в Успенский собор вам кажется, что вас со всех сторон охватывает воздух московской дореформенной старины, вы чувствуете, что на вас смотрят грозные лики святых, изображенные при царе Грозном или даже раньше него.

При представлении здесь, так сказать, в очаге старины обычного приходского храма невольно возникает мысль, что церковная реформа здесь застыла, остановилась в начале дороги и дальше не пошла. Вы смотрите здесь на святых, — могучих, сверхчеловеков, тогда как в приходских храмах они уже давным-давно переделаны в людей обычных, таких же немощных, как и мы сами. Смотря здесь на священнослужителей, можно подумать, что они постоянно видят какие-то грозные видения, которые руководят их движениями, в приходских же храмах священники уже давно усвоили или властно-барскую осанку, или шаловливо-игривую походку. То, что наблюдается в Успенском соборе, и есть как бы закристаллизованный остаток старины, не уничтоженный реформами и привлекательный для старообрядцев и свято хранимый ими в своих храмах и моленных.

Наша справка:

CЕНАТОВ Гавриил Васильевич (иногда в публикациях писался с инициалами В.В., но речь идет о том же человеке) — бывший наставник федосеевского согласия, разуверившийся в беспоповстве. Отрешен от должности духовного отца общим решением федосеевцев 16 авг. 1883 г. за упорство в защите бессвященнословных браков. Перешел в господствующую церковь и ок. 20 лет занимался противостарообрядческим миссионерством. Печатал полемические статьи в разных изданиях

Между 1905 и 1910 гг. Сенатов, раскаиваясь в своей деятельности, присоединился к Древлеправославной Церкви Христовой. В 1910 г. его статью "Беспоповцы-противообщинники" напечатал журнал "Церковь" (1). В 1912 г. там же вышла серия статей по истории старообрядчества. Тогда же двумя отдельными брошюрами вышли две части "Философии истории старообрядчества" (ч. 1 переиздана в 1995 г.). (С.Г.Вургафт, И.А.Ушаков «Старообрядчество. Лица, предметы, события и символы. Опыт энциклопедического словаря»).

«Православное Старообрядчество» продолжает знакомить своих читателей с работой Гавриила Васильевича Сенатова «Философия истории старообрядчества», опубликованной им в журнале «Церковь» в 1912г. и предлагает задуматься о том, что вовсе не случайно, а по Божественному Промыслу , 12 января с.г., в день памяти святителя Макария, митрополита Московского(1482-1563, при царе Иоанне Васильевиче Грозном), в Успенском соборе Московского Кремля была отслужена Божественная литургия по дораскольному (древлеправославному) чину.

Ибо, как пишет Г. В.Сенатов «Пожелает ли какой-нибудь русский вспомнить, что с амвона в Успенском соборе, наполненного в блестящих облачениях патриархами и освященным собором, перед лицом царя и народа 250 лет (а сегодня уже 350 – ред. сайта) назад раздались проклятия на крестившихся двуперстием? Станет ли кто утверждать о святости этого события?».

«Введение никоновских новшеств в народной церковной жизни подвигалось весьма медленно, а по местам и вовсе застывало, ограничившись самым малым. Реформа, задуманная Никоном патриархом и как бы законченная собором 1666 года, на самом-то деле, в полном виде, не привилась к народу даже до сих пор. Очевидно, что в самой толще народной так же живо и действенно начало старообрядческое. Так, например, святость Московского Кремля в религиозном и историческом смысле определяется великими именами великих святых деятелей и созидателей православия: Петр, Алексий, Иона, Филипп. Вслед за этими именами вспоминаются и другие имена, хотя и меньших, но все же великих лиц. Рядом с именами приходит на память и целый ряд событий: русский народ во времена давно прошедшие здесь обнаруживает крепость, несокрушимую мощь своей веры как в минуты государственных торжеств, так и в моменты народных и государственных бедствий, тогда же и здесь же русский народ вместе со своими святителями является единою нераздельною паствою перед Богом, а вместе с князьями и царем единым народом перед миром.

Никоновские реформы, хотя они и проходили здесь именно, вот на этом месте, хотя они и провозглашались с некогда небывалою в Кремле помпезностью, вовсе не вмещаются в ряде этих воспоминаний. Пожелает ли какой-нибудь русский вспомнить, что с амвона в Успенском соборе, наполненного в блестящих облачениях патриархами и освященным собором, перед лицом царя и народа 250 лет назад раздались проклятия на крестившихся двуперстием? Станет ли кто утверждать о святости этого события? — Вся святость сложилась раньше Никона, выразилась в такой духовной мощи, что уже никакие силы к ней прибавить ничего не могут.

Любой из современных архиереев согласился бы повторить любое из деяний великих святителей, произнести любую из сказанных ими здесь речей, отслужить по их служебнику, в их облачении, с их посохом, выслушать двойное аллилуйя, как они сами слушали и произносили, перекреститься двуперстно, как крестились они. Почувствует ли кто во всем этом какой-либо зазор, или какую-либо погрешность? Едва ли. Кто уклонился бы от подражания великим русским святым? Потому произнесенные положенные собором клятвы ни в ком не возбуждают чувства святости, ни в чьих глазах не умножили они святости Кремля.

В Кремле русский человек чувствует себя в области той веры, того религиозного быта, что были раньше Никона, и о деяниях последнего скорее старается забыть, чем вспомнить, иначе по самому существу чувствует себя старообрядцем.

Вот в этом чувстве нужно искать и оснований для оценки так называемых исправлений, совершенных при патриархе Никоне. Все признают и свято чтут дело святых Кирилла и Мефодия, Ольги и Владимира и других. Идет ли в какое-либо сравнение с этим дело Никона? А ведь оно по замыслу, по помпе, с какою совершено, по упорству, с каким проводилось и до сих пор защищается, должно бы найти для себя место среди главнейших, плодотворнейших и святых событий на земле русской. Вера не права, церковные чины искажены, книги испорчены, — с такою мыслию Никон приступил к реформам, с такою же мыслию эта реформа была принята.

Судя по этому, следовало бы ожидать, что в мысли православных должно бы быть сознание: до Никона русский народ был в заблуждении, погрешил в вере и церковной жизни, а при Никоне истина воссияла, вера процвела; он совершил великое и святое дело, без которого народ пребывал бы во тьме и религиозном невежестве. Такое сознание должно бы быть. Но его нет ни в простом народе, ни в высших чинах, ни в ком, разумеем православных, нет признания святости в деле Никона. При представлении о прошедших событиях церкви, человеку свойственно, перешагнув через реформы Никона патриарха, прильнуть умом и душою к Петру, Филиппу, … к этим несомненным двуперстникам, и в единстве с ними искать опоры в своей религиозной жизни. Мимо этих реформ, присоединимся к предшествующим святителям, — таково общее чувство русского человека, чувство, создающее и взгревающее веру и деятельность.

Так в самых глубочайших основаниях веры нет места для никоновских реформ. Самая мысль об этих реформах с корнем вырывается из тайников верующего сердца. Вера Петра, Алексия, Ионы, Филиппа — вот существеннейшее основание веры каждого из русских. Именно на этой вере, как на незыблемом камне, зиждется церковная жизнь всего многомиллионного русского народа. Выньте это основание и все здание русской исторической церкви развалится и рассыплется прахом. И чувство каждому свидетельствует, что никоновские реформы в это основание вовсе не входят; они не что иное, как покрышка на церковном здании, проржавленная в глазах старообрядца и позолоченная в глазах миссионера.

Разберитесь в тайниках души "православного", очистите ее от всего наносного, случайного и временного — перед нами окажется старообрядец чистейшей воды. (Курсив – ред. сайта).

Весьма трудно определить начало церковного перелома, начало старообрядчества и начало господствующего исповедания.

В ученых рассуждениях принято говорить о происхождении старообрядчества, его времени и причинах: "Существовала церковь единая, неделимая, без всяких расколов и раздоров, вдруг, по тем или другим причинам, некоторая часть от этой церкви отделилась и образовала старообрядчество". Если говорить о времени и причинах происхождения старообрядчества, то, какое именно и когда произошло событие в самой церкви, событие, побудившее очень многих отделиться от нее, толкнувшее их на путь раскола?

В отличие от всех отделявшихся от церкви и раньше и после, старообрядцы сами в себе не имели никаких причин, ни повода к отделению. Какой бы раскол, какую бы ересь мы ни взяли, всюду легко отыскать целый ряд предшествующих явлений, которые постепенно, изо дня в день, на протяжении целых лет, даже десятков и сотен лет, выращивали семена раздора, подготовляли деятелей и, наконец, завершались открытым мятежом. Пусть эти подготовительные явления происходили в самой церкви, пусть в них были повинны и сами церковные власти, — все же в них ярко выражается неправославное, противоцерковное направление человеческой мысли, и чем ближе ко времени открытия раздора, тем яснее и яснее. От древнего Ария до новейшего Толстого все еретики и раскольники имели своих предшественников.

Таков естественный порядок возникновения и расцвета ересей и расколов. Ничего подобного при самом тщательном исследовании нельзя отыскать в самом первом старообрядчестве. Даже ученые господствующей церкви при всем своем желании не могут поставить возникновение старообрядчества на такую определенную и ясную историческую почву, признавая старообрядчество за раскол, т.е. за погрешительное отделение от непогрешительной и непорочной Церкви, эти ученые однако не могут указать предшественников этого раздора и явлений, способствовавших его возникновению, точнее — не могут указать зародышей раскола во времена предшествующие. Говорим именно о зародышах раскола, о первых семенах противления церкви.

Укажут ли на старопечатные книги, на обряды, обычаи и весь церковный быт, господствовавшие в московской церкви до Никона патриарха… Но разве во всем этом есть какие-либо семена, способные породить церковный раскол? Разве это не было вполне здоровыми явлениями действительной церковной жизни, высокой и цветущей? Восьмиконечный крест, двуперстное сложение, сугубая аллилуйя и т.д. Все это было и действовало; все это не хранилось под спудом, как зародыши будущего раскола; все это обнаруживалось не случайно и временно, как первые проблески церковного противления, а было выражением самой церковной жизни, ее цветом господствующим, всем народом почитаемым и свято хранимым.

Укажут ли на Стоглавый собор, утвердивший двуперстие. Но разве в Стоглавом соборе можно найти какие-либо зародыши церковного раскола?

Во-первых, во всем своем объеме он явился расцветом русской церковной жизни на протяжении нескольких столетий, он содействовал подъему этой жизни, ее очищению от многих пороков и недостатков. Ни до него, ни после в истории русской церкви не было таких напряжений к обновлению церковному, не было другого такого момента, когда бы русская церковь сияла таким блеском, такою духовною мощью и красотою.

О Стоглавом соборе должно сказать то же самое, что о его председателе и руководителе Митрополите Макарии. А о нем знаменитый в наше время историк русской церкви Е.Е.Голубинский отозвался так: "Своим великим замыслом совершить, возможно, полное обновление русской церкви, так, чтобы последняя во всем объеме ее жизни была очищена от всех недостатков и пороков, Макарий занимает совершенно выдающееся положение между всеми высшими пастырями русской церкви, бывшими прежде него и после него, как исключительно знаменитый между всеми ими".

Как бы ни отзывались о Стоглавом соборе, — собор ли 1666-1667 годов, или новейшие миссионеры, как бы ни считали его погрешительным, во всяком случае он сам по себе выше этих критиков, и от него никто не в силах отнять то, что он действительно является славою русской церкви, славою, далеко не поблекшею до наших дней. Позволительно даже сказать, что будущий собор господствующей церкви должен начать с того, на чем остановился Стоглавый собор и, минуя тем или другим образом собор 1666-1667 годов, обязан ради блага церкви и народа явиться достойным преемником Стоглавого собора. Какие же семена раскола можно усмотреть в общих деяниях и постановлениях Стоглавого собора?

Во-вторых, Стоглавый собор утвердил двуперстие, разве он не основывался на всей предшествующей многовековой истории церкви? Разве не двуперстие было господствующим столетия до него на русской земле? Разве кто-либо из современных ученых может ограничить историческое бытие двуперстия определенным или неопределенным указанием, что глубочайшая христианская древность его не знала?
Стоглавый собор утвердил то, что уже века до него было господствующим, непререкаемым, святым, что казалось и на самом деле было цветом церковной жизни, что способствовало иногда удивительно высокому развитию духа человеческого.

Не крест ли восьмиконечный охранил русскую церковь от католичества? Не двуперстным ли сложением осеняли себя в своих великих подвигах все святые земли русской? Церковная жизнь, как и жизнь вообще, выражается мелкими, иногда едва уловимыми чертами, но эти незаметные черты, эти микроскопические штрихи слагаются в правильное, отчетливое, легко читаемое очертание, в один удивительно сложный и возвышенно жизненный организм-тело.

Не только вероучение, как непреложная истина, но даже едва уловимая форма букв, которыми переписано изложение этого вероучения, свидетельствует о вере, о духовно-нравственном проникновении в веру. Не только богослужебная книга, но и обращение с нею или как с предметом святым, или как с обыкновенным служит показателем смысла и силы богослужения. Не только обряд, но и едва уловимое движение при его совершении является символом веры. (Курсив – ред. сайта).

Со всех сторон, да и вообще во всех отношениях жизнь русской церкви еще задолго до Никона патриарха сложилась в величественное одухотворенное тело. В течение столетий явились святые великие подвижники веры и народности и складывались уставы, предания, обряды, обычаи; росли и крепли мысль и чувство, свидетельствующие о сохранности Христовой веры в чистоте и неприкосновенности; воспитывалась единая народная верующая душа.

Можно ли в этой народной душе искать каких-либо зародышей раскола? Нет, и на это никто дерзнуть не осмелиться, кто верует, что и до Никона патриарха на Руси была святая непорочная Христова Церковь, что народ был предан чистой вере, что он созидался в великий храм Духа Святого. Этой вере, этой Церкви старообрядцы никогда не были изменниками. Все то, на защиту чего они восстали, было освящено самой церковью и засвидетельствовано великими святыми, одухотворенно народною мыслью.

Возьмем ли епископа Павла или протопопа Аввакума или других, — никто из них не внес ни единой мысли, ни одного чувства, которые не были бы освящены в церкви господствующими и в народе жизненными. Все их доказательства, все убеждения сводились к одному: "вернитесь к тому, что было в церкви вчера, год назад, столетия, что ею освящено и признано, в чем выразилась и из чего сложилась ее собственная жизнь, во что до вчерашнего дня, до этих новшеств, веровал весь народ".

Таким образом, исчезает самая возможность вопроса о начале происхождения старообрядчества. Не при Никоне патриархе оно возникло и окрепло, а раньше его, так что изначальный момент старообрядчества должен быть отодвинут в глубь веков, он простирается в страшную историческую даль, доходит до самых цветущих времен восточной церкви и апостольского века. Раньше же Никона старообрядчество развивалось в удивительный пышный цвет, оно торжествовало на Стоглавом соборе, его исконным представителем является митрополит Макарий, его исповедали и князья, и цари московские, и целые сонмы русских святых, оно именно было господствующим исповеданием на русской земле до Никона патриарха, воспитавшегося в нем же и имевшего силу изменить ему.

При Никоне патриархе старообрядчество не началось, не зародилось, а было смещено, заменено чем-то иным, новым, старообрядчество же раскидано было по всей русской земле. То, что обыкновенно называют старообрядчеством, или расколом, в сущности есть не что иное как часть некогда великой и цветущей церкви, искони живой, растущей, одухотворенной. (Курсив – ред. сайта).

Можно говорить не о причинах происхождения старообрядчества, а о причинах разделения древней старообрядческой церкви, о причинах сохранения ее духа в народе русском, о причинах и свойствах церковного перелома, совершившегося при патриархе Никоне, и безжизненности, полной неудачности при всем видимом блеске этого перелома.

С какой точки зрения ни смотреть — со стороны старообрядческого или господствующего исповедания — все равно необходимо признать, что все произошедшее совершилось по особому Божественному Промыслу, и не в целях окончания мира и разрушения на земле Церкви Христовой, а в целях наибольшего и наивысшего прославления Церкви, в целях возрастания на земле дела Христова и прославления Его имени в роде человеческом. (Курсив – ред. сайта).

Иначе пришлось бы признать, что Бог окончательно отступился от русской земли и народа и отвергнуть необыкновенно высокую мысль, о том, что Церковь никогда не стареет, но присно юнеет. Смотря с этой стороны, необходимо думать, что в самом бытии собора 1666-1667 годов, как бы он ни был ложен сам по себе, в самом допущении его Провидением была какая-то высшая цель, несомненно, ведущая Церковь и народ русский к особому прославлению хотя и через болезни и страдания. Также необходимо думать, что небесцельно и последовавшее затем разделение русского народа, раскроившее его на две половины, и одну из них — господствующую — ввергшее в дебри западной религиозной и философской мысли и подчинившее ее ужасной бюрократической власти, а другую — старообрядческую — рассеявшее на отдельные согласия, убеждения и подвергшее страданиям и гонениям.

Заключение

Собор 1666-1667 годов окончательно вдвинул господствующую русскую церковь в русло обрядов и обычаев церкви греческой, современных ему. Вместе с этим по необходимости он окончательно отрекся от исторических преданий и вековых обычаев церкви русской. Русская историческая церковь в его глазах превратилась в церковь невежд.

Властно и жестоко разделавшись с представителями отринутой и опороченной церкви, разослав их по монастырям и подвергнув "гражданскому" казнению, собор не менее властно и жестоко бросил свое слово осуждения и на всю историю русской церкви. Лучшего, умнейшего и величайшего из русских архипастырей, митрополита Макария, собор не постеснялся заклеймить позорным и оскорбительным именем "невежа". На Стоглавый собор он глянул слишком высокомерно и желал растоптать и уничтожить его, произнеся такой приговор: "Тую неправедную и безрассудную клятву Макариеву и того собора разрешаем и разрушаем и тот собор не в собор и клятву не в клятву, но ни во что вменяем, яко же и не бысть".

Вся история русской церкви в глазах собора имела лишь одно определенное значение — "яко же и не бысть". Церковь получила свое бытие только как бы со дня открытия собора или, самое большее, с предшествовавших ему деяний патриарха Никона.

В указанном отрицании или зачернивании русской исторической церкви и заключается весь смысл и вся жизнь церкви господствующей. Этим отрицанием определяется вся ее дальнейшая история.

"Пусть будет греческое, лишь бы не было прежнего своего исторического русского" — таково руководственное начало церкви при патриархе Никоне, при соборе 1666-1667 годов и в последующие десятилетия, до времен Петра, до возглавенствования иерархов, получивших западноевропейское просвещение.

"Пусть будет латинско-каталическое или немецко-протестантское, лишь бы не было народного русского" — таково начало церкви с петровских времен до наших дней. Против этого отрицания русских народных исторических начал восстал русский народ в лице старообрядцев. Старообрядчество в его общей исторической массе никаким образом нельзя определять как отщепенство от церкви господствующей, как только разлад или раздор с нею. Несмотря на все жизненные сплетения старообрядцев и лиц господствующего исповедания, несмотря на всю видимую борьбу старообрядческой Церкви с церковью господствующею, старообрядчество живет и развивается само по себе, без отношений к господствующему исповеданию.

В течение веков до Никона патриарха русский народ накопил очень большие запасы церковных знаний и веропонимания. В своей народной толще он далеко не был таким невеждою, каким изображали его историки до последнего времени. Хотя отсутствовало образование официальное, зато широкими волнами разливалось по всему народу просвещение в самой жизни. Монастыри, приходы, почти бесчисленные по своему количеству, являлись истинными рассадниками истинно народного просвещения. Монастырские библиотеки, а нередко и приходские храмы в старину были более богаты книжными сокровищами и произведениями высокого церковного художества, чем в наше время, в расцвете книгопечатания.

Процветала не одна обрядность, но и истинные религиозные знания. В духовных повестях чисто русского происхождения нередко даже в наше время можно любоваться и глубиною богословского и философского мышления. Московские богословы при своем, так сказать, доморощенном образовании, случалось, вели очень тонкие словопрения с представителями западной богословской науки, и не только не пасовали перед ними, но и побеждали их глубиною своего собственного разумения. Отношения иерархии и мирян, чисто культурное значение церкви нашим предкам были более глубоко известны, чем даже современным богословам.

Никоновские реформы имели то значение, что ими русский народ отстранялся от непосредственного участия в делах церковных, и накопленные в течение долгих веков религиозные знания откладывались куда-то в сторону. Наряду с этим главенствующее значение получала бесконтрольная воля и власть иерархии, и взамен народного веропонимания выдвигалось на первое место понимание иное, принесенное из чужих стран. (Курсив – ред. сайта).

Эти народные знания не могли быть заглушены никакими новыми течениями, никакою властию они не могли быть исторгнуты из духа народного. Старообрядчество и есть история того, как русский народ проявляет свои веками скопленные религиозные знания, как эти знания, иногда совершенно неожиданно, выбиваются на Божий простор и распускаются в пышные и дивные творения.

История господствующей церкви, в сущности, представляется историей того, как заносились на русскую землю и прививались к ней инородные религиозные веяния сначала новогреческие, затем латинокатолические, и наконец, протестантские. В сообразность этому история старообрядчества есть история развития собственно русской религиозной мысли, зарожденной в глубине веков, задавленной было при Никоне, но никогда не утратившей своих жизненных сил, растущей стихийно.

Г. В. Сенатов, журнал «Церковь»-1912 г.