Протодиакон Андрей Кураев. Прямые ответы на неприукрашенные вопросы

Протодиакон Андрей Кураев, безусловно, — самый известный нестарообрядческий богослов среди старообрядческих читателей. На старообрядческих форумах существуют десятки и сотни самых разных тем обсуждений, где упоминается имя этого богослова и миссионера РПЦ. Его высказывания заставляют размышлять и улыбаться, соглашаться и жестко критиковать, негодовать и удивляться. Одно лишь остается неизменным: равнодушно относиться к миссионерской и общественной деятельности о. Андрея не получается.

Отношение  к старообрядчеству и вообще к древнерусской церковной традиции у о. Андрея весьма сложное и неоднозначное. В разных его выступлениях и публикациях звучали оценки порой диаметрально противоположного характера, которые, тем не менее, становятся на долгое время предметом пересудов и спекуляций на старообрядческих сайтах и форумах. Можно сказать, что о. Андрей неслучайно прозван оппонентами «протодиаконом Всея Руси», мастерски владеющим приемами апологетики и  полемики. Он может нанести кинжальный удар неожиданным аргументом, может грациозно и не без доли юмора парировать атаку оппонентов, а может (разумеется, при крайней необходимости) и вовсе отказаться от схватки и скрыться.

Однако вопреки человеческому естеству, когда человек с возрастом становится все более осторожным и боязливым, о. Андрей с годами все чаще выходит за рамки традиционно казенного синодального миссионерства и готов искренне отвечать на самые острые, самые животрепещущие вопросы. И в этот раз о. Андрей Кураев отвечает прямо и неприукрашенно на столь же прямые и неприукрашенные вопросы сайта «Русская вера».
 

Познакомились мы с ним за решеткой. Эта решетка отделяла общедоступное университетское пространство от святая святых тогдашнего МГУ — библиотеки кафедры научного атеизма философского факультета. Дело в том, что эта кафедра, в отличие от остальных, занимала не одну комнату, а целых три: кабинет зав. кафедры, преподавательская комната, а отдельно, в самой большой комнате 1003 — спецбиблиотека. Основу библиотеки, судя по штампам на книгах, составляла конфискованная библиотека Оптиной пустыни. Она, конечно, с каждым годом худела, книжки куда-то с течением лет испарялись, то, что не считалось ценным в 1960-е годы, в 1980-е уже воспринималось иначе.

Не знаю, как сейчас, но тогда там было, что почитать. В эту библиотеку пускали только студентов, специализирующихся на этой кафедре, и редко-редко когда из других факультетов. Так что у нас были три библиотеки: библиотека кафедры, библиотека гуманитарных факультетов и фундаментальная библиотека на Моховой, в старом здании МГУ. Вот за этой решеткой, где было очень мало студентов, однажды я и увидел новое лицо, читающее что-то вовсе не научно-атеистическое. Это совпало с периодом моего богоискательства. Познакомились. Разговорились. Как было принято в те годы, сошлись на какой-нибудь антисоветской теме и соответствующих анекдотах. А потом уже заговорили о более важных вещах, о религии. Выяснилось, что у нас не только научно-критический интерес к этой тематике.

В ту пору Сергей хотел креститься у баптистов, он ходил к ним в Малый Вузовский переулок, сейчас Трехсвятительский. Этот адрес я тоже от него узнал, и мы даже вместе там были. Но меня не впечатлили баптистские посиделки. У меня тогда было убеждение, что если Бог есть, то, наверное, я не первый счастливчик, которому пришла в голову эта мысль. Наверное, Господь, если Он есть, открывал себя людям и до меня, и, значит, надо искать другие следы присутствия Бога в человеческой истории.

И поэтому для себя, еще будучи атеистом, я решил, что если уж поверю, то пойду в самую консервативную традицию, то есть в Православие. Сережа в конце концов сделал такой же вывод. Но ему уже, я помню, баптисты назначили день крещения, он к ним на катехизацию ходил. И со своих баптистских крестин он все-таки убежал. Думаю, чутье историка сработало в нем, чутье человека, у которого есть понимание того, что не бывает «бессмысленных догм и обрядов».

У любого обряда есть какой-то смысл и есть осмысленный генезис. Если книга написана на китайском языке — это не значит, что она бессмысленна. Просто я не знаю китайского, и как варвара она меня не удостаивает разговора. Но сказать, что и для китайцев она бессмысленна, нельзя. То же самое касается и церковной традиции, обрядов. 

У Сергея тогда тоже что-то такое сработало, и он отшатнулся от баптизма с молодой, юношеской решительностью — и сразу ушел в староверие, не побывав в «никонианстве». Я с ним на эту тему никак не спорил, тем более тогда, когда я был не никонианин, а простой богоискатель. Для меня это было просто интересной, необычной и довольно опасной авантюрой. Я открыл тогда для себя новый и личный смысл в песне Высоцкого «Мой друг уехал в Магадан». И я просто желал Сергею, чтобы в этой авантюре ему было хорошо. 

Сережа, когда крестился у староверов, ходил такой счастливый, что породил во мне чувство зависти. Это была весна 1982 года. Я тогда был на третьем курсе, а он может даже и младше, на втором, не помню точно, но на истфаке. Я был на философском, а он на пять этажей ниже — на историческом учился. Из-за чувства зависти я сказал себе, что я тоже хочу пережить хоть один такой светлый день, такую ясную неделю. Пусть это даже все неправда, но я тоже хочу, чтобы и у меня однажды были такие счастливые глаза, как у Сережи.

Крайнюю дату этого своего волюнтаристского крещения я назначил себе на осень того же года. Я свой характер знаю: бросить курить можно «с понедельника» лет двадцать подряд. Поэтому я назначил четкую дату: я крещусь этой осенью или никогда. Мое крещение пришлось уже на самый финал этого срока, на 29 ноября. Это отдельная история. Но в тот день после своих крестин я поехал в университет, после пар нашел Сергея. Других людей, с которыми я мог бы беседовать на столь сокровенную тему, тогда вокруг меня просто не было. И вот я его нахожу, и мы по традиции идем обедать в «восьмерку» (8-ую столовую МГУ, которая поддерживала жизнь в студентах гуманитарных факультетов). Не помню, что мы ели, но под конец, раз такой праздник, я взял мороженое в вазочке. И вот в ту минуту, когда я аккуратно доел последнюю каплю этого мороженого, Сергей сказал мне: 

— Ну что, поздравляю тебя с первым грехом. 
— Каким грехом? 
— Ну ты пост нарушил. Сегодня 29 ноября, а 28-го пост начался Рождественский. 

Вот ведь университетская ехидная натура! Дождался, пока я доем, и лишь затем предупредил.

Потом у нас была уже другая почва для общения. Нет, никогда за нашу жизнь мы не спорили на тему разногласий между никонианами и староверами. Но однажды мы сидим вечерком в его комнатке в общежитии, что-то такое обсуждаем. И вдруг он говорит:

— Ты знаешь, я бы епископом хотел стать.

Из внезапного нокаута я молвлю:

— Как? Никогда тебя в карьеризме не подозревал.

Он:

— При чем тут карьеризм? Это ни при чем. Просто понимаешь, епископу спастись легче.

Я:

— Почему легче?

Он:

— Я историк, я изучаю сейчас историю Православной Церкви, и я вижу, что епископу легче спастись, потому что епископу для канонизации не нужно творить чудеса, ему достаточно просто остаться порядочным человеком, и его обязательно канонизируют.
 

Что он сложил сан и не стал прятаться, вести двойную жизнь, у меня опять вызывает только уважение. Он не прятал от комсомольцев свою веру и не стал прятать свою любовь от благочестивцев. Сергей всегда был человеком, способным на серьезные поступки. Вот и в данном случае он поступил по совести. Опять же важно, что из краха своей «карьеры» не сделал далеко идущих мировоззренческих выводов, не стал говорить: «теперь я атеист» или «старообрядческая идея не верна». Не стал борцом против своей Митрополии. И снова я вижу в его позиции добротность, достойную уважения.
 

Дело в том, что никакой книгоиздательской политики в нашей Церкви не существует. От Патриархии исходит только одна установка: издавать и репрезентировать книги, рассказывающие о лучшем миссионере современности — патриархе Московском и всея Руси Кирилле. Установка на пиар первого лица есть. А все остальное руководству вполне фиолетово.

Совершенно спокойно одни официальные представители Церкви будут целоваться, скажем, с армянскими иерархами, а при этом их же епархиальные издания могут тех же армян смешивать с грязью, анафематствовать и т.д. Так же с католиками. Нельзя ругать только Кремль и власть (такого запрета, кстати, не было при патриархе Алексии II). Остальных, в том числе староверов, можно. Не по заданию сверху, а просто по убеждению автора.

Диалог Патриархии и староверов — это все равно, что диалог православных и католиков или католиков и армян. Понимаете, нам, православным, может казаться невероятно важным, что у католиков кто-то из их богословов что-то доброе сказал о нашем православии. Мы начинаем пускать слюнку: вот-вот и весь Ватикан поймет нашу правду, историческую, догматическую и т.д. А для них это настолько периферия, что католический мир даже и не замечает, что такого сказал кто-то из его прелатов или профессоров. На их епископских конференциях совсем другая повестка дня.

Представьте, что соседский пацаненок звонит в вашу квартиру. Он забыл ключи, а его мамы нет дома, и он просит принять его на полчасика. Если у вас ненароком оказался недоеденный пирог, то почему бы и не угостить им ребенка. Можно и телевизор дать посмотреть… Но сказать, что я всерьез озабочен судьбой этого ребенка и занимаюсь его воспитанием, было бы нечестно.

Вот так же католики относятся к нам. Может, и есть у них три-четыре человека, которые профессионально занимаются диалогом с нашими чиновниками. Есть еще десять человек, которые столь же профессионально заняты изучением православия. И еще сотня, которые испытывают к этому личностный интерес в разных монастырях или университетах. Но еще больше католических профессоров испытывают интерес к диалогу с буддизмом. А еще в десять раз больше интерес к диалогу с лютеранами или англиканами.

В диалоге со старообрядчеством точно такая же ситуация. Я думаю, в нашем «системном духовенстве» есть только один человек, который ложится спать с мыслью: «А как там староверы?». Это отец Иоанн Миролюбов. Для него это и личная проблема, и профессиональная. Я не думаю, что митрополит Илларион и митрополит Ювеналий хотя бы раз в жизни засыпали с этой мыслью. (Илларион (Алфеев) — митрополит Волоколамский, председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата. Ювеналий (Поярков) — Митрополит Крутицкий и Коломенский, управляющий Московской епархией, постоянный член синода РПЦ — прим. ред.). 

Любую проблему можно решить только с этим условием, что ты засыпаешь, думая об этой проблеме, и просыпаешься, думая о ней же. Тогда твой мозг и твоя молитва направлены на ее решение. У наших иерархов мысли направлены совершенно на другие темы. Не знаю, хорошие или плохие. Но точно не на проблему, «что со староверами?».
 

Первое, должен сказать вам, — не надейтесь, и второе — не бойтесь. 

Не надейтесь, что кто-то в Патриархии схватится за голову: «Боже мой, что этот гад Никон натворил в XVII веке, сейчас мы все срочно поменяем, вернем всё, как было до раскола!». И не бойтесь — никто не хочет вас скушать. Нет никаких специальных планов.

Даже слияние с Зарубежной Церковью получилось ненароком, случайно, а вовсе не потому, что в Патриархии был разработан хитрый план. Просто есть у нас такой неспокойный человечек, о. Тихон Шевкунов, а у него есть свой ключ к кабинетам высшей российской власти. Ему лично диалог с РПЦЗ был интересен. Но уверяю вас, и патриарх Алексий, и митрополит Кирилл были скорее обеспокоены этой его активностью. Во-первых, кто это имеет право входить к Президенту мимо нас? А, во-вторых, зачем это вообще нам надо? Нам интереснее диалог с католиками. У отца Иоанна Миролюбова нет таких ключиков и такой пассионарности, как у о. Тихона. Поэтому спите спокойно. 
 

Там все было гораздо сложнее. Сроки работы были крайне сжаты. В феврале 2009 года избирается патриарх. В июле он уже достигает договоренности с президентом Дмитрием Медведевым о том, что будет начата работа над учебником ОПК. В конце июля создается редколлегия во главе со мной, но при этом сроки не оговариваются. Я думал, что на такую серьезную работу надо будет потратить лет пять. Просто нельзя написать учебник за полгода. Предполагал, что за три года я познакомлюсь со специалистами, соберу имеющиеся материалы, попробую найти наиболее интересных людей, которые и напишут книжку. Не думал, что придется самому писать этот учебник. 

И вдруг в начале октября патриарх мне говорит: «А где учебник?» Оказывается, он нужен уже сейчас. И тут я понимаю, что если учебник нужен через месяц, его никто кроме меня не напишет. Я понимаю позицию митр. Меркурия, тогда епископа (глава синодального Отдела религиозного образования и катехизации митрополит Меркурий Ростовский и Новочеркасский — прим. ред.), он тоже, как всякий нормальный человек, считал это невозможным — за месяц написать учебник, тем более, не будучи в этом профессионалом. Просто он не представлял себе степень моей  ненормальности

Я же ни дня в школе не работал, никаких учебников ранее не писал. Естественно предположить, что если я что-то и напишу, мой текст может быть интересен в лучшем случае в качестве книги для учителя, но не как то, с чем можно идти в класс.

Как здравый руководитель, владыка Меркурий посчитал, что создание учебника надо поручить профессионалам. Вот у Л. Шевченко (Л. Л. Шевченко, доктор педагогических наук, профессор, автор ряда учебников и учебных пособий — прим. ред.) уже есть линейка учебников ОПК для разных классов, так пусть она напишет и новый вариант. 

Таким образом, профильный отдел патриархии пришел к выводу, что я к учебнику не должен иметь отношения. Меня не включили в соответствующую рабочую группу при министерстве образования, куда входил Муравьев. От Отдела там была Л. Шевченко, и считалось, что она будет писать учебник. 

Так что мне приходилось немало усилий тратить не только на написание учебника, но и на то, чтобы получить возможность презентовать его тому же министерству образования, чтобы убедить, что это реальный текст, который может сработать. 
Вскоре выяснилось, что учебник Л. Шевченко получил негативные оценки специалистов. И причина провала была именно в том, что у человека уже были собственные наработки. Ну нельзя создать новый учебник методом ножниц: взять один урок из третьего класса, другой из шестого, совместить их в одной книге, которая будет считаться учебником для пятого класса. Не получается так.

Текст, который написал я, прошел публичное, сетевое обсуждение. Я каждый урок вывешивал на форуме, затем, учитывая мнения людей, вносил многократную правку. Получилось «соборное творчество». Вышло интересно и, главное, патриарху это понравилось. И после этого Отделу пришлось давать обратный ход: вместо учебника Шевченко рекомендовать мой.

Но кроме этого была и вторая линия сопротивления — атеистические чиновники из Министерства образования нервничали из-за моей репутации как миссионера. И мой учебник они окрестили именно миссионерским.  Компания потомственных профессиональных атеистов во главе с госпожой Шахнович из Петербурга (Марианна Михайловна Шахнович — российский религиовед и философ религии, специалист в области истории античной философии — прим. ред.) по версии Минобра была главным идеологом этого проекта, и она считала, что учебное пособие по ОПК должно быть написано сухо. В нем ничего не должно быть живого, что могло бы увлечь детское сердце.

Вот так и возник странный союз атеиста и старовера. Это была идея Шахнович: пусть Муравьев напишет учебник вместо Кураева. В этом и была суть конфликта. Так что тут не было ни как такового «староверческого» фактора, ни моего личного отношения к Алексею Муравьеву.

Сегодня та страничка уже закрыта. Есть множество учебников по ОПК. Есть мой учебник, есть учебники десятка других авторов, в том числе Муравьева. Пусть учителя сравнивают и выбирают. Я все равно считаю, что моя позиция получилась лучше, чем у коллег, хотя и понимаю, что она пристрастна. 
 

Дело в том, что нормального богословского обсуждения этого вопроса на принципиальном уровне не было. Вопрос страшно интересен, потому что в нем реально сталкиваются два церковных предания — каноническое и догматическое. Это вопрос признания вообще инославного священства, например, старокатолического, беглопоповского, филаретовского (священства Украинской Православной Церкви Киевского Патриархата — прим. ред.) в конце концов. 

Догматически Церковь одна: Чаша одна, Литургия одна. Но беглопоповцы исповедуют, что таинства могут совершаться и действительны за пределами истинной Церкви. По идее такова и официальная позиции Патриархии, и именно поэтому беглопоповцы принимают в сущем сане наших попов, а мы — католических. Хотя догматически инославные священники вроде вне церкви: вне церкви только цирк, по которому бродят ряженые актеры. Богословски совместить эти догматическое «нет» и каноническое «да» трудно. Еще сложнее объяснить это совмещение и сделать его общепризнанной доктриной Церкви. 

Тут к усилию мысли и дискуссии надо пригласить всю Церковь, ее коллективный богословский разум. Но мне кажется, сейчас у Патриархии нет вкуса к серьезным дискуссиям и решениям, а потому и нет желания решить этот вопрос принципиально. Поэтому староверы не дождутся от нас серьезных перемен.
 

Несомненно, такие черты есть, и позитив есть. Вопрос только, с чем этот позитив связан? Дело в том, что изрядную часть позитива я могу видеть и в изолированных православных группах вне России. 

Однако, на мой взгляд, это не духовный, а социопсихологический механизм. Когда небольшая группа оказывается во враждебном окружении, она становится более потянутой, поджарой, в ней появляется больше дисциплины и самодисциплины, больше доверия друг к другу и к общине. Больше прав и у самой же общины, и у людей в ней. 

И это, безусловно, мне очень симпатично в жизни староверов. Но считать, что это только их эксклюзив, я не могу, потому что я такие же явления вижу в жизни Зарубежной Церкви, в некоторых приходах, по крайней мере, и даже в некоторых приходах Московской Патриархии, в приходах русской ветви Константинопольского патриархата.

В целом скажу: мне лично староверие не интересно по той причине, что те язвы, что я вижу в своем православии, вовсе не чужды и староверию. Наши болячки начались вовсе не с патриарха Кирилла или патриарха Сергия, или патриарха Никона.

У никониан и староверов очень много общей истории. И это именно общая история болезни. Рясы и саккосы у нас одинаковые. А ведь «само название "саккос" (от евр. сакк — рубище, вретище) показывает, что это одеяние взято из древнеиудейской среды, где оно представляло собою то же, что и фелонь древнейшей формы, но делалось из самой грубой власяницы, будучи одеждой скорби, покаяния, сугубого поста».

Слово «ряса» означает ровно то же самое, но по-гречески. Саккос=ряса=обноски. Ну да. А митра — образ тернового венца. Вот попробуй сказать это людям, которые видят на нас одинаково роскошные и рясы, и саккосы, и сохранить репутацию психически вменяемого человека.
 

Мы только на днях слышали, как устами Патриарха были озвучены тезисы о том, что энергия, исходящая из молящихся, освящает храмовое здание и иконы. Причем она копится в этом здании и иконах и потом отдается назад. Почитайте, что такое терафимы или эгрегоры у оккультистов, и вы получите ровно такие же дефиниции и объяснения.
 

Ну а куда исчезли эти люди? Зайдите в любой книжный магазин, и увидите, что на одну церковную книгу приходится сотня оккультных. Нередко на обложке православная иконка, а содержание вполне себе языческое. Оккультизм сегодня уже настолько пронизал всю атмосферу, что, как видим, даже у некоторых наших пастырей и даже архипастырей нет четкой разграничительной линии в этих вопросах.

Знаете, я соглашусь скорее с Мирча Элиаде. Он преподавал в западных университетах и всегда протестовал, если его кафедру или курс называли «история религии». Он говорил: «У религий нет истории». Религия рассказывает о вечных константах человеческого религиозного сознания, поэтому здесь история не властна. Ничто не уходит навсегда, ничто не умирает. Вот и те темы, в которые я оказался втянутым в 90-е годы, никуда не ушли. Можно только сравнивать, какая из них сегодня более актуальна.
 

В ближайшие годы, думаю, будет рост популярности этих феноменов, просто по причине отталкивания от официозной религиозности. 

Имитация бурной миссионерской или молодежно-работной деятельности, все эти крестные ходы и лекции по разнарядке, конечно, влияют на мироощущение прихожан. Люди ищут чего-то более искреннего, неподдельного. Поэтому тут для всяких богов Кузей, «старцев» и «святых отроков» просто открытое поле будет, благоуханное и удобренное. Все еще вернется со стократной силой. 

Что касается отношения Церкви к популярным литературным и художественным явлениям — Гарри Поттеру, «Звездным войнам» и так далее, то и эта проблема никуда не делась. До сих пор не дан алгоритм отношения к этим явлениям — когда Церковь должна ругаться с внешней светской культурой, когда игнорировать ее, где улыбнуться, а где принять и сказать «спасибо». Все эти нынешние дискуссия Чаплина и Энтео и обнаженно-оскорбленные чувства — часть все того же проблемного тематического поля.
 

Только Господь может всерьез призвать к священству, и только Он может исцелить душу перегоревшую. Никакие пастырские курсы, институты повышения квалификации, сеансы психотерапии не помогут. Это всего- навсего искусственный массаж остановившегося сердца. В реальной жизни от этих реанимационных мер будет еще хуже. Ибо вторичная имитация неофитства обернется просто цирком. 
Я думаю, что когда человеку кажется, что он потерял смысл жизни и служения, он может просто зайти в детский хоспис, посмотреть на детишек, которым гораздо хуже, чем ему, и поразиться, как они умеют улыбаться через свой страшный диагноз. 

Беседовал Глеб Чистяков