Советская следственная и судебная система 30-40-х годов поражает не только своей жестокостью, но и зачастую абсурдностью, фантасмагоричностью обвинений.
Рассказывают, что среди сообщников «врагов народа» в следственных документах 30-40-х годов упоминались имена литературных злодеев, например, кардинала Мазарини. Мотивы преступлений, приписываемые обвиняемым, зачастую не поддавались никакой логике. «Старообрядческий монархический центр», например, обвиняли в подготовке возвращения к власти представителей династии Романовых.
Сегодня сайт «Русская вера» публикует статью Юрия Исаева, посвященную делам старообрядцев Трегубовых и Ешковых, в которых самым наглядным образом представлена абсурдность подобных следственных процессов 30-х годов.
«Недозволенные методы» индустриализации
В начале XX века у крестьян-фабрикантов Исаевых из сельца Богородское, как впрочем и у многих активных старообрядцев того времени, были тесные деловые связи со многими гуслицкими, московскими, рязанскими, калужскими, нижегородскими, воронежскими, самарскими купеческими и крестьянскими родами. И зачастую те же самые церковные или хозяйственные связи перерастали в родственные. Но, к сожалению, составить представление об этой живой крепкой и добротной ткани старообрядческой жизни мы сегодня можем только по страшным документам, косвенно зафиксировавшим процесс ее безжалостного уничтожения.
Большая семья Исаевых, как, впрочем, и многие другие крепкие старообрядческие семьи в XX веке, прошла через настоящие «мельничные жернова» индустриализации. О трагедии представителей своей ветви, потомках Михаила Моисеевича Исаева, я уже писал в предыдущих статьях.
На этой фотографии — потомки другой ветви, дети и внуки Федора Моисеевича Исаева. Из одиннадцати взрослых людей, запечатленных на фотографии, пять было репрессировано. Четыре из них — расстреляны. О судьбе «богомольной старушки» (по воспоминаниям односельчан во время реабилитационного процесса) Феодосии Федоровны Исаевой речь пойдет в следующих статьях. Про Ивана Никифоровича Исаева уже было рассказано ранее. Теперь пришла очередь сказать несколько слов о Трегубовых и Ешковых.
Подробности жизни Сергея Ивановича Трегубова — мужа Клавдии Никифоровны Исаевой — мы знаем теперь только благодаря страшным материалам его следственного дела.
Сергей Иванович Трегубов, сын известного попечителя Рогожской общины, купца Ивана Петровича Трегубова, родился 30 июля 1898 года в Москве. Получил высшее образование, окончив Московское высшее техническое училище. Знал два иностранных языка. В 1917 году был заместителем артиллерийского бригадира, прапорщиком царской армии. С 1918 по 1921 был начальником младших инструкторов московского запаса, сержантом бригады 3К Красной армии. Затем Сергей Иванович работал на руководящей должности на заводе «Динамо». Много работал, приходя домой частенько засиживался за полночь за лампой с зеленым абажуром. Вот и все, что мы теперь знаем о нем…
В 1937 году Сергей Иванович Трегубов был обвинен во «вредительской деятельности на заводе «Динамо». Это дело, следственное дело моего дальнего родственника, как и многие другие изученные мною дела, позволяет сквозь призму трагедии одной семьи или рода подробнее изучить и попытаться осмыслить те масштабные и травматические процессы, которые происходили в нашей стране в 30-е годы. Это дело, как и множество других похожих, дает нам возможность понять, что мрачные оруэлловские антиутопии или фильм Терри Гиллиама «Бразилия» — это не просто фантазии, а вполне реалистичные картины-предостережения. Общество, отказавшееся от Веры в Бога, общество в котором нивелируется боязнь греха, очень легко переступает грань безумия, и тогда повседневная реальность становится страшнее самого ужасного сна.
30 апреля 1937 года состоялся первый допрос, в ходе которого Сергей Иванович себя виновным не признал: «без предъявления мне конкретных фактов моей контрреволюционной вредительской деятельности я виновным себя не признаю». На следующем допросе обвиняемый уже полностью оговаривает себя: «да, я признаю себя виновным в том, что проводил контрреволюционную вредительскую работу на заводе «Динамо». К проведению вредительской деятельности на заводе «Динамо им. Кирова» я был привлечен в августе-сентябре месяце 1935 года техническим директором завода Толчинским Ароном Анатольевичем». Что произошло в этот короткий промежуток времени с допрашиваемым, мы не знаем.
Вредительская деятельность якобы состояла в «затяжке с выпуском электровагонного подвижного состава с Мытищинского вагоностроительного завода, умышленном невыпуске производством запасных частей для электровагонного подвижного состава, умышленной отбраковки некоторой продукции» и т.п.
Начинается история, вполне вписывающаяся в жанр мрачной антиутопии.
К делу Сергея Трегубова подшит протокол допроса Толчинского от 19 марта 1937 года, где Толчинский с характерным для тех лет пафосом оговаривает себя и своих подчиненных: «Твердо решив порвать со своим контрреволюционным прошлым, полностью разоблачить перед органами НКВД, как технику вербовки троцкистских агентов, так и технику самого вредительства, разоблачить себя и людей, работавших со мной на этом контрреволюционном поприще, я даю следующие показания».
Далее следует целая детективная история, за фантазийной тканью которой мы можем разглядеть реальные проблемы советского машиностроения тех лет. Проблемы, судя по всему, были серьезные, но решение их началось в СССР с поиска коллективного «козла отпущения»:…Все разговоры на конкретные деловые темы сводились Пятаковым (начальник Толчинского, прим. И.Ю.) к контрреволюционным разговорам о неудовлетворенности руководства Наркоматом со стороны тов. СЕРГО (в деле заглавными буквами).
Вначале они объяснялись его болезнью, а затем, в связи с моим одобрением выставленных Пятаковым контрреволюционных положений и неправильностью общей политики СЕРГО, непониманием им значения машиностроения, невозможности провести через СЕРГО какой-либо важный вопрос. Пятаков указывал, что такая политика тормозит развитие тяжелой промышленности, и при этом была выдвинута формула, что для того, чтобы продвинуть какой-либо неблагополучный вопрос, необходимо довести его до катастрофического, абсурдного состояния.
Пятаков предложил мне форсировать решения этих вопросов, «довести их до абсурда». Это предложение, являющееся по существу и по форме троцкистско-вредительским актом, направленным против члена Политбюро тов. ОРДЖОНИКИДЗЕ, наносящим вред народному хозяйству страны, было мною принято и приведено в исполнение.
…В беседах с Пятаковым он неоднократно подчеркивал, что «никакого вредительства в тяжелой промышленности нет, и что теперь всякое головотяпство, всякую ошибку немедленно объясняют вредительством, что запутывает невинных людей, наиболее активно ставящих большие вопросы работы тяжелой промышленности».
Далее Толчинский называет всех своих подчиненных, исполнявших, по его словам, его указания: «В состав моей контрреволюционной троцкистской группы, осуществляющей вредительскую деятельность, входили: Прохоров, Крейцберг, Шейнин, Трегубов и Додеев… Кроме них с моей контрреволюционной группой никто связан не был».
Затем Толчинский продолжает: «Вмешательство органов НКВД заставило меня полностью разоблачить себя. Я прошу органы НКВД предоставить мне возможность практической работой полностью ликвидировать нанесенный мною урон и доказать, что несмотря на совершение мною преступления, я остаюсь преданным стране и партии человеком».
Несмотря на пафосное «раскаяние» и «нужные» показания, технический директор завода «Динамо» Толчинский был расстрелян 10 марта 1937 года.
Заявления упомянутого выше 1-го заместителя наркома тяжелой промышленности СССР, члена ЦК ВКП(б) Юрия Леонидовича Пятакова, зафиксированные в следственном деле по «Параллельному антисоветскому троцкистскому центру», звучат еще более пафосно, чем последние слова Толчинского: «Не лишайте меня одного, граждане судьи. Не лишайте меня права на сознание, что и в ваших глазах, хотя бы и слишком поздно, я нашел в себе силы порвать со своим преступным прошлым» (1).
Реальный образ Пятакова, который мы легко можем воссоздать по множеству сохранившихся источников, превосходит по размаху безумия и абсурда литературные образы Оруэлла и Кафки. Мы знаем, что 11.08.1936 г. в беседе по делу Каменева и Зиновьева с секретарем ЦК Н.И. Ежовым, Пятаков говорил, что «назначение обвинителем рассматривал как огромнейшее доверие ЦК и шел на это от души»», и «просил предоставить ему любую форму реабилитации, в частности, со своей стороны вносил предложение разрешить ему лично расстрелять всех приговоренных к расстрелу на процессе, в том числе и свою бывшую жену».
Его письмо разочаровавшемуся в большевизме соратнику — Николаю Владиславовичу Валентинову (Вольскому) — кажется откровенно патологическим:
«Большевизм есть партия, несущая идею претворения в жизнь того, что считается невозможным, неосуществимым и недопустимым… Ради чести и счастья быть в ее рядах мы должны действительно пожертвовать и гордостью, и самолюбием, и всем прочим. Возвращаясь в партию, мы выбрасываем из головы все ею осужденные убеждения… Небольшевики и вообще категория обыкновенных людей не могут сделать мгновенного изменения, переворота, ампутации своих убеждений… Мы — партия, состоящая из людей, делающих невозможное возможным: проникаясь мыслью о насилии, мы направляем его на самих себя, а если партия этого требует, если для нее нужно и важно, актом воли сумеем в 24 часа выкинуть из головы идеи, с которыми носились годами…
Подавляя свои убеждения, выбрасывая их, нужно в кратчайший срок перестроиться так, чтобы внутренне, всем мозгом, всем существом быть согласным с тем или иным решением, постановлением партии. Легко ли насильственное выкидывание из головы того, что вчера еще считал правым, а сегодня, чтобы быть в полном согласии с партией, считать ложным? Разумеется, нет. Тем не менее, насилием над собой нужный результат достигается… Я слышал следующего вида рассуждения: она (партия) может жестоко ошибаться, например, считать черным то, что в действительности явно и бесспорно белое… Всем, кто подсовывает мне этот пример, я скажу: да, я буду считать черным то, что считал, и что могло казаться белым, так как для меня нет жизни вне партии, вне согласия с ней». (Н. Валентинов. Пятаков и большевизм. Новый журнал. № 52, N.Y., 1958, стр. 148)
Комментируя слова Н.В. Пятакова, Валентинов писал: «я допускаю и даже склоняюсь к тому, что Пятаков писал свои глупости, делал свои признания, шел к смерти с убеждением, что все это нужно для победы коммунизма. Это делает историю Пятакова до кошмара страшной, тем более, если знать, что «великий вождь», которому он почти на коленях присягал, сознательно превращая себя в «органный штифтик», находился в это время в самом разгаре сумасшествия, утихшего лишь в 1939 г… Таких фанатиков, как Пятаков, ныне в коммунистической партии СССР, я думаю, больше уж нет». (Торчинов В.А., Леонтюк А.М. Вокруг Сталина. Историко-биографический справочник. Санкт-Петербург, 2000.).
Судя по всему, работа с подобными патологическими типами из ВКП(б) мало отличалась от заключения в ГУЛАГе и пыток, которым подверглись осужденные по этому делу. Стоит ли добавлять, что в ходе этого дела обезумевший коммунист Пятаков оговорил всех, кого только мог…
Хочется еще раз обратить внимание читателя на то, что патология Пятакова и ему подобных — явление не субъективное, а скорее объективное и социальное. Это не случайная, а намеренная трансформация личности, пытающейся занять место одной из ключевых шестеренок гигантской индустриальной машины, мыслящей уже не человеческой логикой, а логикой самой машины, ее процессами, ее целями. Удержаться на занимаемом посту по-другому было невозможно. Близкие люди, жена, собственные убеждения, ценности, даже жизнь — все это ничто по сравнению с бесперебойным и эффективным функционированием гигантского бездушного индустриального аппарата, в который ты встроен.
Нельзя сказать, что люди, подобные, Пятакову, были неэффективны. Процесс модернизации, занявшей в Европе около 300 лет, в сталинской России был произведен за 30. Внешние результаты были колоссальными. Но,
что пользы человеку, если он приобретёт весь мир, а душу свою потеряет?
Что пользы обществу в достигнутых рекордных статистических показателях, когда оно рассыпается через 30 лет после завершения модернизации и начинает вести паразитическое существование, проедая накопленное такой жестокой ценой материальное богатство?..
15 июня 1937 года в Протоколе заседания Военной коллегии Верховного суда Союза ССР было зафиксировано: «Дело заслушано в закрытом судебном заседании, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, в порядке постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года».
16 июня Сергей Иванович Трегубов был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу, и 17 июня 1937 года приговор был приведен в исполнение на Донском кладбище в Москве. Имущество расстрелянного было конфисковано.
В ходе реабилитационного процесса в 1955 году и дополнительной проверке по делу С.И. Трегубова было установлено «…что во время расследования дел на группу руководящих работников завода «Динамо» производившими следствие сотрудниками УНКВД Московской области к некоторым арестованным применялись недозволенные законом методы следствия, в результате чего отдельные арестованные оговаривали себя и других.
Проверив материалы дела и учитывая, что вышеизложенные обстоятельства, свидетельствующие о невиновности Трегубова, не были известны суду при рассмотрении в отношении его дела, Военная коллегия Верховного суда СССР, руководствуясь ст. 373 УПК РСФСР, определила: Приговор Военной коллегии Верховного суда от 16 июня 1937 год в отношении Трегубова Сергея Ивановича по вновь открывшимся обстоятельствам отменить и дело о нем, за отсутствием состава преступления, дальнейшим производством в уголовном порядке прекратить».
В 1955 году дело было прекращено, но это вовсе не значило, что превратившая теперь уже саму фигуру Сталина в козла отпущения партийная элита СССР и ее следственные органы внезапно и окончательно прекратили лгать. Почти в каждом изученном мною или моими родственниками и коллегами деле повторяется еще одна инфернально-мистическая особенность. Органам НКВД почему-то необходимо было создать расстрелянным «вторую жизнь». Жизнь реально создавалась серией документов, которые шли в разные инстанции.
Дело Сергея Трегубова также не является исключением: в свидетельстве о смерти, выданном уже после реабилитации, в 1956 году записано: «умер 15 мая 1940 года, причина смерти не установлена, место смерти — Тульская область, г. Щекино». Подобные сведения, запутывающие историю, дали повод некоторым исследователям утверждать, что на самом деле на Бутовском полигоне были расстреляны лишь слабые старики и женщины, а полные сил мужчины, живьем записанные в мертвецы, стали самой бесправной рабочей силой ГУЛАГа. Кто знает, как было на самом деле…
И дети, и отцы, и жены…
В те страшные времена ходила поговорка, что дети, дескать, за отцов не отвечают. На самом деле отвечали все: и дети, и отцы, и жены.
21 февраля 1938 года был расстрелян отец Сергея Ивановича — Иван Петрович Трегубов. Но это дело — материал для самостоятельной истории.
Еще раньше, 4 августа 1937 года, то есть через три месяца после ареста Сергея Ивановича, в дверь квартиры 2 дома 36 по Товарищескому переулку, где жили Трегубовы, снова постучали. Теперь нежданные гости предъявили ордер на обыск и арест жены Сергея Ивановича — Клавдии Никифоровны Трегубовой-Исаевой. Ее обвинили в том, что она являлась соучастницей контрреволюционной троцкистско-террористической деятельности своего мужа, и в том, что, зная о троцкистско-террористической организации, членом которой состоял ее муж, не донесла об этом органам советской власти.
Клавдия Никифоровна заявила: «Виновницей себя не признаю. Лично никакого соучастия в контрреволюционной деятельности мужа не принимала и о контрреволюционной его деятельности не знала». Но это уже не имело никакого значения. Дальше — обычный путь: Бутырская тюрьма, Особое Совещание и приговор (через 17 дней после ареста). По прибытии в Темниковский ИТЛ (Мордовия), она узнала, на сколько лет и за что осуждена. Как и большинство заключенных лагеря ЧСИР, она получила 8 лет.
Во время ареста Клавдия Никифоровна еще не знала о смерти мужа. Гораздо позже ей сообщили, что муж умер на тяжелых физических работах. Сохранилось следственное фото Клавдии Никифоровной, а также фото, сделанное незадолго до ареста. Скорее всего, между двумя фотосъемками молодой женщины (на момент ареста ей было 31 год) прошло не так много времени. Но создается ощущение, что прошел не один десяток трудных и скорбных лет.
Мы не знаем, что довелось пережить Клавдии Никифоровне Трегубовой-Исаевой в лагерях. Можно лишь догадываться, изучая мемуары епископа Геронтия Лакомкина, прошедшего все эти круги земного ада, и свидетельства других заключенных. Судя по всему, подобно этому великому епископу Древлеправославной Церкви, в этих нечеловеческих условиях Клавдии Никифоровне удалось сохранить человечность и волю к жизни.
После освобождения с августа 1944 по декабрь 1948 она остается работать в ИТЛ «АК» МВД мастером лагпункта, затем начальником цеха, затем начальником производства. Возможно, здесь также, как и в случае с владыкой Геронтием, зарекомендовавшим себя ценным работником и организатором-рационализатором, много значила воля лагерного начальства, не желавшего даже после освобождения отпускать из лагеря такие ценные кадры.
Эти люди для меня остаются загадкой. Клавдия Никифоровна, моя бабушка Елена Лукинична… Советское государство уничтожило самых дорогих и любимых людей, надругалось над их семьями, заклеймило «врагами народа», а они продолжали честно и самоотверженно трудиться. Моя бабушка стала победителем стахановского соревнования, была награждена несколькими медалями за самоотверженный труд во время войны. Клавдия Никифоровна, несмотря на несправедливое осуждение и страдания, выпавшие на ее долю, своим трудом и ответственным отношением к работе заслужила доверие начальства и стала начальником производства в лагере.
Что чувствовали эти люди, где они находили силы для подобной самоотдачи? Они жили так, как было заповедано святыми Отцами, и всегда работали не для государства, а для Бога.
С декабря 1949 Клавдия Никифоровна окончательно покидает лагерь и посвящает свою жизнь детям (своих детей у Трегубовых не было). С этого времени и по апрель 1953 года она работает в Мурафском деттубсанатории, затем полгода на Днепродзержинской швейной фабрике, потом в трудовой книжке перерыв, и в июне 1959 она работает в Москве, снова медсестрой в детском санатории.
И только в ноябре 1955 года с Клавдии Никифоровны было снято клеймо «врага народа».
В прятки со смертью
С каждым новым следственным делом, с каждой восстановленной по крупицам судьбой у меня все больше нарастает ощущение, что я, зацепившись однажды за судьбы своих репрессированных родственников, прикоснулся лишь к малой части трагедии. До сих пор в свободном доступе нет списков всех осужденных в те годы по политическим статьям. Но по воспоминаниям старожилов сельца Богородское, осужденных было очень много.
Житель сельца Николай Калинин, занимающийся историей родного края, рассказывает: «В то время во «врага народа» можно было, наверное, записать и грудного ребенка. Кто не спрятался, тот и попался. По рассказам, многие так и делали, когда приезжала милиция. Кто в пруду, кто в лесу, кто у родственников и друзей, кто в трубе русской печки. Один спрятался в пруду с островом и простудился, после у него болели ноги. Другие вообще переехали подальше от родных мест, где о них не знают, и мы теперь вряд ли о них когда-нибудь узнаем»…
Сейчас мы можем только взять в руки старые, чудом дошедшие до потомков фамильные фото, посмотреть в глаза своим предкам и попросить у них прощения за наше беспамятство. На этих фото они еще живые, улыбаясь, смотрят на нас и не предполагают, какая страшная судьба ждет всю их дружную семью.
На этом фото (крайние справа) запечатлены Анна Никифоровна Исаева и ее муж Никита Васильевич Ешков. И хотя лично их репрессии не коснулись, род Ешковых пострадал в эти годы немало.
Никита Васильевич был сыном фабриканта из села Губино. Братья Ешковы (Василий, Кирилл, Платон и Иван) имели четыре ткацкие фабрики с 400 механическими станками. У Василия Ешкова было 5 детей (Иван, Никита, Николай, Мария и Антонина). Средний из братьев Никита взял в жены Анну Никифоровну Исаеву.
После революции «революционно настроенные» пьяные сельчане сожгли одну из фабрик Ешковых. Губинские старожилы до сих пор посмеиваются над этим случаем, вспоминая, как, протрезвев, местные горе-революционеры поняли, что теперь им придется каждый день ездить на работу за несколько верст в деревню Ликино. Местная власть, видя «революционный» настрой губинских «масс», недолго думая, перевела Ешковские фабрики «от греха подальше» в село Митрохино Куровского района. В 1964 году Губинская прядильно-ткацкая фабрика вошла в состав Ликинской прядильно-ткацкой фабрики как цех. А сама деревня Губино из зарождающегося промышленного центра в советское время постепенно превратилась в настоящее провинциальное захолустье.
Семью Ешковых сталинские репрессии, как уже говорилось, не обошли: в списках расстрелянных на Бутовском полигоне можно увидеть родного брата Никиты Васильевича и других его родственников:
Иван Васильевич Ешков (1877, Московская обл., Орехово-Зуевский р-н, дер. Губино — 1938.07.10, Москва, † Бутово), русский, образование: низшее, б/п, палатка Таганского промторга: заведующий, житель: Московская обл., Мытищинский р-н, ст. Лосиноостровская. Арест: 1938.03.19 Осужд. 1938.06.20 тройка при УНКВД СССР по Московской обл.. Обв. в высказывании повстанческих настроений с террористическими намерениями, сожалении о <врагах народа> Расстр. 1938.07.10. Место расстрела: Москва. Реаб. июль 1989 [Москва, расстрельные списки – Бутовский полигон].
Иван Никитич Ешков (1878, Московская обл., Орехово-Зуевский р-н, д. Губино — 1938.07.01, Москва, † Бутово), русский, образование: низшее, б/п, без определенных занятий, житель: Московская обл., Орехово-Зуевский р-н, д. Губино. Арест: 1938.03.14. Осужд. 1938.06.07 тройка при УНКВД по Московской обл. Обв. антисоветской агитации Расстр. 1938.07.01. Место расстрела: Москва. Реаб. апрель 1959 [Москва, расстрельные списки — Бутовский полигон].
Николай Никифорович Ешков (1911, Московская обл., Орехово-Зуевский р-н, с. Губино — 1938.02.26, Москва, † Бутово), русский, образование: низшее, б/п, завод <Лозод> в пос. Ликино: десятник, житель: Московская обл., Орехово-Зуевский р-н, дер. Кудыкино. Арест: 1938.01.30. Осужд. 1938.02.19 тройка при УНКВД СССР по Московской обл.. Обв. высказывании террористических намерений среди рабочих завода. Расстр. 1938.02.26. Место расстрела: Москва. Реаб. июль 1989 [Москва, расстрельные списки — Бутовский полигон].
Павел Кириллович Ешков (1903, Моск. обл., Орехово-Зуевский р-н, д. Губино — 1938.07.01, Москва, † Бутово), русский, образование: низшее, б/п, губинские торфоразрабоки: слесарь, житель: Моск. обл., Орехово-Зуевский р-н, д. Губино. Арест: 1938.03.11 Осужд. 1938.06.07 тройка при УНКВД по Московской обл. Обв. антисоветской агитации и участии в контррев. Группе. Расстр. 1938.07.01. Место расстрела: Москва. Реаб. апрель 1959 [Москва, расстрельные списки — Бутовский полигон].
Часть Ешковых после раскулачивания в 20-годах переехали в Москву и обосновались на Таганке.
В книге «Пути Русской Голгофы» в связи с губинским старообрядческим монастырем упомянут бухгалтер местной промысловой артели И.И. Ешков, который «обвинялся в том, что он необоснованно восстановлен в избирательных правах по фиктивным документам и в тесной связи со старообрядчеством и проведении вместе с инокинями монастыря антисоветской агитации».
Репрессии в деревне Губино, относящейся к историческому региону Патриаршина, также требуют самостоятельного серьезного исследования. Но даже по этой фрагментарной информации можно составить представление о масштабах террора по отношению к старообрядцам в этой местности.
Старообрядчество в Гуслицах и близлежащих районах было практически вырвано с корнем. В XX веке старообрядцев не спасли ни леса, ни топи, ни формировавшиеся веками защитные механизмы общины. На гигантской унифицированной фабрике, в которую в ходе советской модернизации превращалась Россия, не нужны были старообрядцы, да и люди, в принципе, не были нужны. Нужны были винтики: похожие, легко заменяемые и легко управляемые, бездушные.
К счастью, прогрессистский эксперимент, проведенный на 1/6 суши, не удался. Но от этого радостнее на душе не становится: неэффективные в постиндустриальную эпоху промышленные модули, за которые наш народ заплатил такую безумную цену, покрываются ржавчиной или перестраиваются в рестораны и торговые площади. На смену фанатичным «индустриалистам» пришли ленивые и вороватые «сырьевики».
Подрастает новое, уже полностью постсоветское поколение, которое вряд ли понимает, почему позднесоветский «Электроник» из знаменитого детского фильма так отчаянно хотел стать Человеком. Никакого настоящего осмысления прошлого, никакого Покаяния, о котором с таким пафосом говорили во время Перестройки, так и не произошло. Созданные из изнасилованного в XX веке «человеческого материала» винтики изменили форму, встроившись в менее жесткий, но не менее тоталитарный механизм новой Системы.
Но чтобы на этом оскверненном месте вновь появились настоящие Люди, чтобы возникли настоящие древлеправославные общины, должна пройти еще, наверное, не одна сотня лет. Не одна сотня лет искреннего Покаяния и восстановления утраченной в XX веке Памяти.
Большая благодарность за помощь в подготовке цикла статей: Родным и близким репрессированных богородцев и жителям села: Е.Л. Исаевой (+1990), Е.А. Исаеву, М.А. Исаеву (+2013), А.И. Исаеву, С.В.Мозалеву, А.Н.Пименовой, Е.Поляковой, О.Бичаговой, Н.Н.Мерзликиной, Е.Евтеевой, Н. Калинину, краеведам М.Е. Рыбину, Евгению Голоднову, сотрудникам Государственного Архива Российской Федерации, а также Е.А.Агеевой, Глебу Чистякову, Олегу Хохлову и Мелитине Макаровской.
Продолжение следует.
Комментариев пока нет