Границ нет, но при этом вы сохраняете свою уникальность, неповторимость и так далее. Можно сказать, подумаешь, какой пример! Но я могу вам привести другой пример. Я считаю, что этот тин индивидуализации имеет место в нашей сегодняшней жизни, мы просто его не замечаем. Сейчас я представляю свою точку зрения, или Алексей представляет свою точку зрения. Вы все здесь слышите мою точку зрения. Она одна на всех.
Но то, что вы услышали, даже если вы согласились, я не говорю о тех, кто не согласился, если вы вышли из этого помещения, вы думаете, что вы унесли мою точку зрения, каждый ушел со своей, а ведь она была общей на всех. Этот тип индивидуализации проявляется сплошь и рядом во всех сферах жизни, связанных с творчеством и восприятием творчества – чтение книг, слушание лекций, посещение театров, музеев, восприятие музыки и многих многих других, без которых немыслим человек.
В любви и вере тоже появляется именно этот тип индивидуализации. Вы сохраняете уникальность и неповторимость своего «я» при этом максимально открываясь другим. Этот тип индивидуализации был органичен для старообрядцев.
Александр Морозов: Дальше не надо продолжать, мы все примеры понимаем. Но то, что вы говорите, очень уязвимо, так как мы все читали Н. Лосского и понимаем, что то, о чем вы говорите, это не нечто специфически старообрядческое, но просто базовое представление для восточного богословия как такового.
Лев Игошев: Есть еще одна тонкость. Наличие размытостей каких-то границ взаимопроникновения и разного отображения в разных головах, это не есть еще основание отменить структуру. Это просто пограничные явления, но не основания. Хотел поговорить побольше, постараюсь поменьше. Просто из того, что я услышал, запомнились некоторые вещи. Во-первых, то, что такие понятия, как старообрядчество, православие, и так далее часто подаются некоторым абстрактным образом. То есть оторванным от контекста, от реальной житейской борьбы, от всего того, как это реально воплощалось в жизнь. А между тем дьявол часто кроется в мелочах.
Тут-то мы и видим, что, допустим, нельзя трактовать предраскольную историю, не говоря о жесточайшей, свирепейшей подковерной борьбе Константинополя и Москвы. Просто нельзя. Потому что когда мы говорим, кризис церкви оттого-то и того-то, надо всегда смотреть. Кризис в какой церкви, от чего, где, как? Например, произошел после избрания первого русского патриарха, прошедшего далеко не гладко, очень интересный патриарший собор в Константинополе, на котором константинопольский патриарх, очень раздосадованный тем, что появился пятый патриархат, высказал такую идею, и она была, в общем-то, принята этим собором, что теперь в православии полностью завершена обрядность, православная церковь полностью приняла совершение.
И поэтому тот, кто прибавит или отнимет хотя бы единую альфу, (вот откуда «единый аз»), анафема, анафема, анафема, он отлучен, он не свой, кто переменит хоть одну букву обряда. А основанием для этого полагался текст, который относился не к обрядам, а к символу веры. То есть, там буквально, на этом патриаршем соборе, была проведена довольно-таки ехидная подмена.
И вот с этого момента не было никакой возможности даже хотя бы теоретически избежать раскола. Потому что разные обряды у всех. И кто-то, непременно уцепившись бы за одну и ту же букву, начал бы яростно спорить, что именно эта буква правильная, остальные бы вступились за свою букву. То есть, это было уже зашито. И не случайно. Вскоре после этого, допустим, после Смутного времени возник знаменитый спор о прилоге «и огнем». Такие споры были в XVI веке, да и в конце XV века споры были яростные, двугубить или трегубить аллилуйю. Но к таким яростным стычкам они не приводили. Тут уже качественно новое, потому что это уже утверждено патриаршим собором. Это была уже заложена мина. Это к одному вопросу.
Что касается другого вопроса, я бы сказал так, что старообрядчество, конечно, внесло огромный вклад в развитие капитализма. Можно его по-разному оценивать, но вклад огромный. Действительно, здесь сыграло роль и невозможность самовыразиться и получить какие-то права в чем-то другом, в какой-то другой области. И то, что старообрядцы держались и держатся друг за друга очень хорошо, но есть еще третье.
Дело в том, что когда говорят о термине тоталитаризм, модном некогда, вот в чем дело. Если мы посмотрим на то самое время перелома, раскола, назовите его, как угодно, и немного позднее, то появится схема, извиняюсь за очень грубое упрощение. XVII век в России можно назвать деспотичным, кровавым и так далее. Правильно. Но XVIII век и далее в России тоталитарен. Тоталитаризм в России появляется именно тогда. Почему? Не последнюю роль в появлении тоталитаризма сыграло вот такое яростное западничество. Оно могло быть не обязательно западничеством, могли заимствовать от кого угодно, но главное, что власть постаралась быть учительской по отношению к народу. Йозефинизм, если уж на то пошло. Это часто бывает, что первых представителей явления не называют. Как, скажем, первым был Кромвель, а называли Бонапарта, бонапартизм. Так же и тут, первый был Петр, но назвали Йозефа Второго, йозефинизм.
Этот йозефинизм, когда правительство берет на себя двойную власть. В некоторых старообрядческих писаниях, по преимуществу беспоповских, сказано, что антихрист, почему они считают власть за антихристову, что власть восхитила власть царскую и власть святительскую. Одним из признаков йозефинизма состоит в том, что власть восхищает власть царскую и власть учительскую. Он – учитель, он – луч света в темном царстве. Как луч света в темном царстве он обязан лезть во все углы, куда его не просят, куда не нужно. С другой стороны возразить нечего, он ведь вроде как носитель просвещения, он – луч света. И появляется качественно новое явление. Уже не деспотизм, а тоталитаризм.
К чему я это все затеял, может быть, несколько рискованно? К тому, что старообрядцы среди прочих оказались вне вот этой ментальной зоны. Они оказались вне этого страшного тоталитарного давления. И поэтому во многом какие-то старообрядцы, опять же не подчеркиваю, все, это будет упрощенчество, какие-то старообрядцы, какая-то их прослойка где-то более сохранилась, как люди. Здесь употреблять, по моему мнению, модное словцо индивидуализм незачем. Просто люди, которые не подавлены и не закручены тоталитаризмом.
Алла Глинчикова: Да что же модного в индивидуализме?
Лев Игошев: Без конца им шпыняют.
Алла Глинчикова: Можно я задам два вопроса по итогам обсуждения? Если старообрядцы, исходили из этого православного типа индивидуализации, как базового, того, что я назвала восходящим, альтруистическим, объединяющим типом индивидуализации, то как он сочетался с капитализмом и с частной собственностью? К вопросу об общинном типе капитализма И второе. Кризис, о котором говорил Александр Пыжиков, не был ли он связан с искусственным навязыванием западной модели частнособственнического капитализма, не он ли стал причиной разложения старообрядческого капитализма? Это просто вопрос.
Александр Марков: Касаемо капитализма и частной собственности. Действительно, при некотором невнимательном чтении знаменитой книги Макса Вебера складывается впечатление, что капитализм это, прежде всего, определенный способ разделить некое бытие на некие частнособственнические владения. Если капитализм отличается от старых систем привилегий, неких статусов и так далее, то лишь тем, что все статусы аннулируются и все, соответственно, производства статусов организуются буквально на месте из некой нейтральной среды, и капитал как доминирующий актор производит себе свои статусы в условиях отмены старых статусов.
Но если мы посмотрим, какая антропология стоит за книгой Макса Вебера, то мы увидим, что по сути дела, книга Макса Вебера представляет собой спор с антропологическим проектом XIX века, который был одинаков у Конта, у Маркса и многих других поборников прогресса. Этот антропологический проект – проект полной релевантности синтаксиса намерений и действительности. Исходным пунктом является то, человек – существо разумное, обладающее определенным синтаксисом освоения реальности, и поэтому он имеет право осваивать реальность и делать с ней все, что захочет. Прагматическая установка, понимаемая как всеобщая, объединяет первичные функции нашего когнитивного аппарата нашу деятельность по освоению окружающего мира. Система полного соотнесения синтаксиса сознания и синтаксиса бытия была, конечно, взломана в первой половине XX века.
Один из первых, кто ее взломал, это, конечно, Макс Вебер. Наравне с Фрейдом, наравне со многими другими исследователями законов сознания, показавших как раз их нерелевантность по отношению к социальному бытию и к осваиваемому окружающему миру. Итак, что делает Макс Вебер? Вебер во многом нас возвращает к тому парадоксу, который в своей время прописал Адам Смит, парадокс, согласно которому все участники капиталистической трансакции, капиталистической сделки не являются альтруистами, но, в результате, получается некое альтруистическое действие. Самая знаменитая цитата из Адама Смита, что булочник, когда печет булки, не заботится о том, чтобы накормить людей, и мы, когда покупаем булки, не заботимся о том, чтобы профинансировать булочника, каждый действует из эгоистического интереса. Тем не менее, в результате, получается система, в которой и волки сыты, и овцы целы.
Вебер возвращает нас к этому парадоксу, потому что он описывает и поведение рабочего, и поведение капиталиста. По сути дела, большая часть книги Макса Вебер – это психологическое исследование психологи рабочего и психологии капиталиста. В общем, рабочий вовсе не стремится к тому, чтобы работать много. Сама идея о необходимости интенсивного труда, которую Макс Вебер связывает с протестантской этикой, эта странная идея, представляет собой своего рода преодоление когнитивного диссонанса, преодоление разрыва между ценностной шкалой и реальностью. По сути дела, чем занимается веберовский рабочий?
Он постоянно преодолевает когнитивный диссонанс, связанный с тем, что сам мир не соответствует его представлениям о том, какова должна быть честная трансакция, какова должно быть честное отношение собственности. Для того, чтобы выработать честные трансакции, необходимо постоянно быть механиком, постоянно механизировать мир для дальнейших честных трансакций. Великая заслуга Макса Вебера состоит в том, что он показал, что не столько капиталисты созидают капитализм, сколько рабочие созидают капитализм.
Вопрос: Так все-таки капитализм без частной собственности возможен?
Александр Марков: Со времен социалистов принято считать, что частная собственность это главное зло в мире.
Реплика: Нет, источник капитализма, вот в чем вопрос.
Александр Марков: Да, источник капитализма. Известен тезис у Брехта, что это за преступление ограбление банка по сравнению с открытием банка. Имеется в виду, что многие банки были созданы на работорговле, на ограблениях колоний и прочем криминальном капитале. Но речь идет вот о чем. XVII век – это как раз время конца старой многовековой феодальной системы, которая держится на том, что собственность существует в условиях почти всеобщей бедности. Общество бедное, в котором все являются, так или иначе, гастарбайтерами. Все готовы работать за минимальные деньги.
XVII век – это как раз время, когда появляются первые крупные капиталы, обеспеченные большой военной силой, которые сами поддерживают вот эту систему военной силы, позволяющей, в общем-то, скупить буквально всё, прийти куда-либо, завоевать войной какую-либо территорию, либо скупить все с потрохами.
По сути дела, XVII век это век невероятного развития наемнических армий; фактически все войны ведутся не сословиями, а наемниками. В действительности сложение первого глобального рынка. Заметим, это не товарный рынок, а рынок высвобожденной военной силы. Это даже не рынок частной собственности, легальные, легитимные основания которой складываются позднее. Очень сложные процессы, идущие со второй половины XVII века, весь XVIII век, и завершающиеся лишь в первой половине XIX века авторским правом и юридическими началами, описаны например Дж. Коммонсом.
В том-то и дело, что частная собственность, это было первое начало, которое, на самом деле, прервало вот это темное черное безобразие, когда любые трансакции поддерживаются войной; когда все равно что, купить, ограбить, завоевать или скупить и так далее. Ситуация войны всех против всех, сложенная с первым глобальным рынком наемников и военной силой. По сути дела, частная собственность, которой выдвигаются определенные легальные основания ее защиты, во многом положила какие-то нравственные пределы вот этого разгула. Как раз защита частной собственности, в частности, со стороны, старообрядцев в противовес абсолютно разбойничьему поведению российского государства, которое было главным агентом военной капиталистической силы и до сих пор остается, во многом говорит о нравственном начале старообрядческой экономики, а отнюдь не о том, что частная собственность есть начало кражи.
Михаил Дзюбенко: В принципе, само старообрядчество присутствовало в нашей беседе скорее как некий повод. Ничего специфически старообрядческого мы не услышали, а слышали разные интересные соображения на разные темы. Но давайте все-таки задумаемся о том, что старообрядчество – это конкретное историческое явление, которое можно рассматривать трояко.
Во-первых, как в целом религиозное движение. Этот сторона вопроса сегодня была элиминирована вообще. Во-вторых, со временем оно уже стало культурным явлением: поповцы и беспоповцы сознают свою культурную общность. И только в-третьих, старообрядчество – это экономическая общность.
Вот эти три стороны совершенно не совпадают друг с другом, они расслаиваются. Это не одно и то же. Теперь, мне кажется, стоило бы иметь в виду следующие вещи. Задавался вопрос о том, насколько старообрядцы повлияли на события февраля семнадцатого года и так далее. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы делать революции. Это в некоторых случаях единственно возможный выход. Только это надо делать правильно, толково, доводить до конца.
Но дело заключается в том, что вопрос был задан неисторично. Давайте вот о чем вспомним. Лев Александрович говорил о постановлениях константинопольского собора. Это конец XVI века. Но давайте немного еще раньше отмотаем. Старообрядчество в целом ориентируется на деяния Стоглавого собора 1551 года. Это некий идеальный образ церкви. Но сами деяния Стоглавого собора возникли не просто так.
Во-первых, при Иване IV, пока он не стал еще Грозным, прошла целая серия так называемых реформационных соборов. И эти соборы явились итогом развития русского общества первой половины XVI, даже еще с конца XV века. В этом развитии значительную роль сыграли выходцы из Новгорода Великого, который был тогда присоединен (оставляем в стороне всю мифологию, связанную с так называемым заговором жидовствующих).
Факт заключается в том, что на территории Руси, как страны, возникло несколько изводов православия. Новгородское православие существенным образом отличалось от московского. Хотя новгородский архиепископ и подчинялся московскому, но особенности новгородского самоуправления распространялись и на церковь. Достаточно сказать, что архиепископ избирался на вече, и только потом его везли рукополагаться в Москву.
Москва и Новгород осознавали свое церковное своеобразие. Так, после присоединения Новгорода к Москве назначенный из Москвы новгородский архиепископ (кажется, это и был борец с ересями Геннадий) отказался поклоняться мощам местных новгородских святых. Особенности новгородского православия, хотя они были в значительной степени урезаны в связи с вхождением Новгорода в Московское княжество, сохранялись и были в деяниях Стоглавого собора отражены. Хочу напомнить еще одну интересную вещь.
После присоединения Новгорода прошел ряд массовых депортаций, и новгородцы были переселены во внутренние области России. Наибольший приток новгородцев происходил в нижегородские пределы. Именно там, в нижегородских пределах, потом по модели новгородского ополчения в 1612 году было создано ополчение Минина и Пожарского. Купцы создают ополчение и приглашают князя – это новгородская модель. И именно в нижегородских пределах все деятели событий середины XVII века либо росли, воспитывались, либо служили, как Иван Неронов, патриарх Никон, протопоп Аввакум и другие. Эта модель оказывала большое воздействие на русскую церковь.
Что происходит затем? Мы всегда рассматривали ситуацию следующим образом: Москва присоединяет другие государства. Но ведь что происходит при этом в Москве? Москва хочет инкорпорировать в себя все государства, все русские земли, считать себя единственной русской землей. Но ведь это приводит к тому, что внутри самой Москвы возникают конфликты разных версий Руси. Ведь Русь-то разная: есть Русь новгородская, есть Русь киевская, – Русь же не только московская. И вот когда инкорпорировали Русь новгородскую, она повлияла так. А потом интегрировали Русь киевскую в середине XVII века, и началось это столкновение. Это столкновение внутрирусское. Оно, в принципе, было вызвано именно обширностью территории, ее расчлененностью и попытками всё соединить в одном центре.
Теперь отдельные замечания. Относительно роли старообрядцев в определенной точке истории. Разумеется, развитие промышленности было вызвано исключительно тем, что от земли, от возможности земельных отношений старообрядцы были оторваны, по сути. Хочу обратить внимание и на такой мало осознанный факт. Как раз ровно двести лет назад Москву оставил Наполеон. Старообрядцев потом, спустя много лет после войны, когда уже и очевидцы перемерли, вдруг стали упрекать в том, что они грабили церкви, встречали Наполеона и так далее. Но о чем говорят факты?
Городским головой в Москве, которая была разорена и сожжена, стал Прокопий Дмитриевич Шелапутин – старообрядец Рогожской общины. Москва была обезлюжена: люди ушли, лишились своего жилья, и многие не вернулись. А возвращались восстанавливать Москву именно старообрядцы. Их приток именно при Шелапутине и после Шелапутина – это важный фактор восстановления первопрестольноц. И именно с этого момента на месте разрозненных купеческих имен (Ковылин и прочие) возникают целые династии, появляется, говоря языком дореволюционных миссионеров, целое гнездо раскола.
Морозовская стачка знаменитая. Это была не стачка, на самом деле. Это был погром, если вы знаете детали. Просто рабочие на фабрике Морозова устроили настоящий погром. Стачкой это не называется. Но кто устроил этот погром? Ведь на соседней фабрике Викуловича не было ничего такого. Почему? Потому что Тимофей Савич стал брать на работу не старообрядцев. И именно активные участники этого процесса, будущие ветераны большевистского движения (кое-кто из них еще дожил до революции), были не старообрядцы, это были люди внешние, посторонние, для которых восприятие фабрики как единого некоего дела, эти все церкви – это все им было не нужно. Они боролись чисто за рабочие права. А Викуловичи посторонних не принимали, да, они все-таки еще старались не вовлекаться в эти капиталистические отношения, они старались отгораживаться от внешних, и там ничего подобного не было.
И последнее, отвечаю на вопрос господина Пыжикова. Все-таки действительно старообрядцы участвовали в либеральном движении, потому что это движение отвечало старообрядческому образу Церкви, который предполагает соборность, выборность священства, епископов. Другой образ церкви, нежели у синодалов.
Вообще, когда мы говорим о расколе, то почему-то думаем, что дело в двух перстах. Раскол заключался в том, что был изменен образ церкви, другие церковные порядки были введены. Полностью другие порядки. Поэтому старообрядцы не могли сочувствовать синодальным церковным порядкам и тому государственному строю, который был выстроен на их основе. Но я хочу заметить такую вещь. Если миряне, активные миряне типа Рябушинского, действительно активно участвовали в либеральном движении, то епископы и священники очень прохладно относились, они были монархисты. Известно, что архиепископ Иоанн еще в девятьсот шестом году на старообрядческом съезде очень пенял Рябушинским и прочим за то, что они во всем этом участвуют. Он им сильно пенял и грозил даже запрещением вообще участия в таинствах.
Александр Пыжиков: Они его содержали.
Михаил Дзюбенко: В канонической Церкви миряне всегда содержат священных лиц. А Вы бросаете это как обвинение. Они его содержали. Ну и что? То есть, получается, что священники делали, что им скажут? Такого не было. Читайте протоколы съездов. Он им прямо говорит, что это не позволительно. Точно так же есть письма священников семнадцатого года, которые говорят, что надо было поддержать монархию, а не радоваться ее свержению. Так что, этот процесс очень противоречивый. Но, в принципе, да, это естественно. Образ монархического государства, особенно в том виде, в каком оно существовало, просто противоречил тому образу церкви, который был в старообрядчестве принят. По-другому быть не могло.
Александр Пыжиков: Я о своем, чем я занимаюсь, февральской революцией. Тем более, что это не мои какие-то изобретения, а я общаюсь активно с группой питерских ученых, которые доки в этой проблеме. Они совершенно соглашаются с выводом, что царизм расшатывали и московские верхи. Но, во-первых, они не хотели отказываться от монархии и выкинуть царя. Этого не было. И Рябушинский, и никто другой не хотели его выкидывать. Они хотели ограничить его, вообще, хотели избавиться от Николая Второго и его супруги. Уже это стояло поперек горла не только им, а многим слоям, кто в этом участвовал. Они хотели Алексея, сына при регентстве Михаила, Николая Николаевича великого князя, разные варианты. Лучше, конечно, Михаила, потому что там Брасова жена была. У них здесь был более твердый интерес. Они не против были монархии. И свержение монархии они не готовили.
Алексей Муравьев: Тут есть странность в том, что не прозвучало одно имя, которое в теориях о том, «кто виноват», довольно сильно звучало. Это имя Галковского, который написал кое-чего и как раз объяснил, что старообрядцы не просто так из обиды «разрушали» российское государство, а еще вдобавок были агентами британской разведки. Эти мысли получили некоторую популярность среди не очень образованных блогеров. Я считаю своим долгом указать, что пространство, задаваемое конспирологическими моделями, очень ограничено.
Рассуждая в логике конспирологии, мы неизбежно начинаем воспроизводить эту логику, как логику тотальную. Здесь есть некоторая опасность. С другой стороны, в том, что у коллеги Пыжикова прозвучало, сть определенный объясняющий смысл. И в этом смысле я бы его поддержал. Происходил некий существенный глобальный социальный неразрешенный конфликт. Он был и религиозный, и какой угодно, но, прежде всего, социальный. Последствия его оказались разрушительными. Здесь я бы согласился, что все оказались в ловушке институциональной борьбы.
Но дальше, с моей точки зрения, была ошибка, и я бы рассуждать так не стал. В рассуждении о старообрядцах и государстве возможны две логики: логика примата государства и примата свободы. Если мы говорим, что государство абсолютно и для нас оно абсолютно ценно, какие бы ни были основания у тех, кто с этим государством в той или иной степени конфликтует, тогда да, тогда точка зрения, что люди, которые работают на ограничение государства, или в логике Александра Пыжикова, «работают на революцию» и вообще на дисбаланс, это абсолютно негативная сторона. С другой стороны, есть логика примата свободы, и мне кажется, что эта логика для старообрядчества наиболее актуальна, а для современного общества она просто приоритетна. Так вот, в этой логике старообрядцы остаивали базовую фундаментальную общественную ценность.
И последнее, что я хотел бы сказать. То, что сегодня говорили, особенно то, что говорила Алла Глинчикова, это некие фасетки, складывающиеся в мозаику, они в целом позволяют понять, что же, собственно, происходило. Поэтому столкновения точек зрения – это нормально. Я хочу сказать, что старообрядчество выступило невольно даже выразителем неких идей, которые раньше было принято называть словом, которое сейчас сильно скомпрометировано, это слово – «передовые». Я бы предложил разделять авангардную роль, которую сыграло старообрядческое предпринимательство и старообрядчество в целом, и ту роль, которую оно сыграло, как участник большой социальной катастрофы. Это разные истории. Одна – большая и общая, а другая – запутанная и неясная история частного конфликта.
Алла Глинчикова: А мне кажется, что старообрядчество просто нужно выводить из такой тесной для него ниши славянофильства. Старообрядчество – это западническое явление, которое имеет национальную специфику и православную основу.
Алексей Муравьев: И последнее. Коллега Марков не даст соврать, призывы «выйти из мифологического пространства» – это призывы выйти из цивилизации. Мы из него выйти не можем: деконструируя одни мифы, мы ту же из тех же обломков моментально конструируем новые.
Трудовая этика старообрядчества и модернизация России в XIX и ХХ вв. Часть 1
Источник «Русский Журнал»
Комментариев пока нет