Поволжских буквиц велия краса

А Патап Максимыч любил на досуге душеспасительных книг почитать, и куда как любо было сердцу его родительскому перечитывать «Златоструи» и другие сказания, с золотом и киноварью переписанные руками дочерей-мастериц. Какие «заставки» рисовала Настя в зачале «Цветников», какие «финики» по бокам золотом выводила — любо-дорого посмотреть!

П. И. Мельников. «В лесах».

Исстари купеческие городки и села Верхнего и Среднего Поволжья славились своими многочисленными ремеслами. Здесь и окутанный тайнами сказочный Городец, и загадочный, сокрытый в лесной чаще Семенов, и дышащий стариной Хвалынск, и многие другие старообрядческие анклавы, живописно раскинувшиеся вдоль брега великой русской реки: Горбатов, Балахна, Вольск, Балаково… Среди местных ремесел одно из первостепенных значений всегда занимало искусство переписки и оформления сакральных книг. Населявшие эти края трудолюбивые крестьяне, сметливые купцы, набожные иноки и инокини оставили нам колоссальное по объему и разнообразию книжно-рукописное наследие, многие образцы которого и сегодня пленяют нас своей красотой, оригинальностью и мастерством исполнения.

С конца XVII столетия основными центрами создания и оформления манускриптов в данном регионе были старообрядческие скиты, расположенные по реке Керженец, а позже — также по рекам Иргиз и Черемшан.     

Керженские скиты (ныне в Семеновском районе Нижегородской области) явились одним из крупнейших центров поповского старообрядчества. Именно здесь, в манящих лесных далях Заволжья, в сокрытых от непосвященных потаенных кельях, разворачивались основные события романтической дилогии П. И. Мельникова «В лесах» и «На горах». К концу XVIII в. по реке Керженец насчитывалось более 50 старообрядческих скитов с суммарным населением порядка 8000 человек. Первым из них был основанный еще в XV столетии иноками Желтоводского монастыря Оленевский скит (ныне деревня Большое Оленево). Другим древним скитом, возникшим еще до раскола, являлся беспоповский Корельский скит — у его истоков стояла родственница митрополита Филиппа (Колычева) Анфиса Колычева, сосланная сюда по повелению Иоанна Грозного. Позже были основаны Старый Шарпан, скит Семь дев и Комаровский скит — наиболее известный и крупный из них. В XVIII–XIX вв. возникли Гордеевский, Благовещенский и некоторые другие скиты.

Расцвет Керженца связан с Высочайшим Манифестом Екатерины II от 4 декабря 1762 г., призывавшего всех подданных императрицы, некогда бежавших за пределы России, к возвращению на родину, обещая государевы «щедроты» и «благоденствие»: после издания Манифеста на Керженец переселилось значительное число старообрядцев, ранее обосновавшихся в Речи Посполитой. В конце 40-х — первой половине 50-х гг. XIX в., при Николае I, многие из Керженских скитов были закрыты, однако фактически скиты функционировали вплоть до конца 20-х гг. XX-го века, когда были расселены коммунистами: в 90-х гг. прошлого столетия еще встречались старушки, обучавшиеся здесь азам чтения, каллиграфии и пения. Сегодня от Керженских скитов остались, главным образом, лишь скитские кладбища, эпизодически посещаемые паломниками…

Другим значительным очагом поволжской книжно-рукописной традиции были возникшие в 60-х–70-х гг. XVIII столетия скиты по реке Иргиз (сегодня в Саратовской области). Предприимчивость насельников, экономические выгоды, предоставленные екатерининским Манифестом, а также покровительство последующих императоров — Павла Петровича и Александра Павловича, превратили Иргиз в богатейшую старообрядческую обитель своего времени, чье финансово-хозяйственное состояние могло сравниться лишь с аналогичными показателями крупных синодальных монастырей. «На Иргизе, — пишет И. В. Полозова, — в конце XVIII — первой половине XIX вв. происходит процесс формирования своей рукописной школы, которая не только снабжала монастыри и окрестные села певческими книгами, но и обучала мастерству создания книг насельников и учеников. Последние, выйдя из монастырей, продолжали переписывать книги, сохраняя иргизские традиции книгописания» [1]. В 1828–1841 гг. Иргизские скиты были частью закрыты, а частью преобразованы в единоверческие. Хотя традиция скитского книгописания продолжала существовать и в условиях единоверия, однако качество иргизских рукописей значительно снизилось.  

В середине XIX в. вблизи города Хвалынска Саратовской губернии возникает новый центр поволжского книгописания — Черемшанские скиты. Именно сюда перебрались многие обитатели ранее закрытых скитов по реке Иргиз. С 80-х гг. XIX столетия духовным и экономическим центром Черемшана становится Верхне-Успенский (Серапионов) мужской монастырь, значительно разросшийся и преобразившийся после Манифеста «Об укреплении начал веротерпимости» от 17 апреля 1905 г. В 1918 г. монастырь был разорен чекистами. К началу 30-х гг. перестала существовать и постепенно угасавшая женская Введенская обитель.

Помимо скитских жителей, перепиской книг занималась значительная часть обычных крестьян, отчасти мещан и представителей купеческого сословия, многие из которых прошли через скитские школы, обучались у различных начетчиц, «мастериц» или получили азы грамотности непосредственно от родителей. В данной связи уместно вспомнить описанную в романе П. И. Мельникова (1875) практику обучения славянской каллиграфии дочерей поволжских купцов, для которых местные скиты являлись своего рода аналогом дворянских пансионов. Так, дочери одного из главных героев произведения, купца-тысячника Патапа Максимыча, в образе которого автор запечатлел известного нижегородского предпринимателя П. Е. Бугрова (1785–1859), «гостили» в скиту «без мала пять годов, <…> выучились уставом писать и <…> немало “цветников”, да “сборников” переписали и перед великим праздником посылали их родителям в подаренье» [2].

Книжно-рукописная традиция Иргизских и Черемшанских скитов была весьма эклектичной, но в целом опиралась на произведения Выга и Гуслиц, особенно последних. Иргизские манускрипты характеризуются яркостью и богатством красок, светлым колоритом. От соответствующих гуслицких аналогов их отличает большее цветовое разнообразие, применение золота и серебра.

Инициалы певческих книг в начале разделов, как правило, многоцветные, во весь лист, сочетают в себе элементы растительного и геометрического происхождения. Встречаются и монохромные, киноварные инициалы, однако и они заключают в себе многочисленные художественные элементы: вьющиеся стебли, травы, бутоны, листья, фантастические цветы. Характер написания иргизских инициалов развивает традиции Ветки. Местный полуустав более всего напоминает поздний выговский. Довольно часто буквицы украшались виньетками. Что касается орнамента, то в некоторых работах он даже еще более сложен и торжественен, чем выговский.

Не уступает выговскому и мастерство исполнения миниатюр, с их тонкими линиями штрихов и тщательностью прорисовки мелких деталей. Произведения иргизских каллиграфов и миниатюристов вообще отличаются чрезвычайно высоким качеством, которое характерно как для материала (плотная бумага и практически невыцветающие чернила), так и для письма. Кроме того, иргизские книги имеют добротный прочный переплет. Впрочем, встречаются и весьма посредственные рукописи, но, как правило, это уже не монастырская, а более поздняя, крестьянская продукция.

Черемшанские манускрипты по своим художественным характеристикам уступают иргизским. Качество их материалов также более низкое. Обычно они написаны на желтоватой бумаге (иргизские, как правило, — на серо-голубой). Их письмо более крупно, нежели у иргизских, а оформление на порядок скромнее. Черемшанская традиция ближе уже не столько к иргизской, сколько к гуслицкой. 

Уровень профессионализма и качества работ поволжских каллиграфов постепенно падает с середины XIX столетия — времени перехода скитской книгописной традиции в крестьянские дома. Украшения начинают носить более примитивный характер, возрастают неряшливость почерка и небрежность в оформлении, а цветовая палитра подчас ограничивается лишь тушью и киноварью — более того, нередко тушь с киноварью стали и вовсе заменять синими (также фиолетовыми или коричневыми) и розовыми чернилами соответственно. Симптоматично, что один из неискушенных в каллиграфическом мастерстве крестьян, переписчик «Праздников», словно оправдываясь за свою посредственную в эстетическом отношении работу, даже сделал следующую приписку: «Пишу нероман а сущу правду» [3]. Впрочем, несмотря на общий упадок, данный период не лишен и ряда интересных творческих находок: например, в селе Самодуровке (ныне Белогорное) складывается оригинальный стиль украшения инициалов фиолетовыми точками [4].

Из переписчиков Нижегородской губернии XVIII в. отметим Ивана Орехова; XIX — начала XX в. — Павла Петрова; Ивана Ивановича Комарова; Петра Аверьяновича Смирнова; Лазаря Васильевича Соколова; Максима Григорьева из деревни Наумово; Сергея Ульяновича Данилова из деревни Мордвинка; Василиса Матвеевича Новикова (ум. 1935) из деревни Большие Зеленые Луга; а также Максима Осиповича Прянишникова, Василия Клементьевича Лебедева (1859–1928) и, конечно, Ивана Гавриловича Блинова (1872–1844) из села Городца.

На Иргизе во второй половине XVIII — начале XIX столетия творили иноки Паисий и Антоний из Нижне-Воскресенского монастыря; иеромонахи Арсений и Трефилий, иноки Филарет и Исаакий Донской (ум. 1818), послушники Авраамий Авраамьев и Егор Андреев из Спасо-Преображенского монастыря. В Черемшанских скитах «списанием книг» занимались некто К. А. Петрухин (ум. 1907), также владевший мастерством переплетчика, и схимник Паисий (Мироношин, ум. 1911). Что касается «мирских» переписчиков-уроженцев Среднего Поволжья XIX — начала XX в., то до нас дошли следующие имена: самарец Георгий Андреевич Вяткин; саратовцы Федот Григорьевич Долгов, Урван Пигасович Золотарев, и Лев Феоктистович Пичугин (1859–1912); уроженец Хвалынска Семен Михайлов; Павел Склеменов (ум. 1879) из села Баланда; Клементий Иванович Чекушин (ум. 1919) из деревни Мосты; Елисей Артемьевич Лякин из села Самодуровки, Ларион Корнилов и Георгий Фомичев из села Сосновой Мазы; Василий Осокин из Труевой Мазы; Степан Иванович Кащеев из села Чунак. В середине XX столетия созданием манускриптов занимались Роман Клочков из Самодуровки и Ермил Погорелов.

Значительный интерес представляет рукописное наследие уроженки Саратовской губернии старообрядки-спасовки Анны Николаевны Путиной (ок. 1918–1990) [5]. «Изограф-самоучка» (как она сама себя называла), Путина всю жизнь занималась написанием и безвозмездной реставрацией икон, принципиально отказываясь от какой-либо работы, связанной с советскими государственными структурами, — кормилась яблоневым садом. Анна Николаевна вела активную переписку с единоверцами: среди ее писем есть лицевые, а сами тексты насыщены надстрочными знаками, как в виде традиционной христианской символики, так и различной эмблематики XX в., трактуемой в эсхатологическом ключе.

Несмотря на то, что живая книгописная традиция в вышеозначенных местах уже давно практически не существует, сегодня Верхнее и Среднее Поволжье остается, пожалуй, одним из немногих регионов, в котором археографические разыскания еще могут иметь некоторую перспективу.