Климент Федорович Путилов теперь уже редко приходит в церковь: годы берут свое. Но и в 93 года сохранил он бодрость духа, ясный ум и чувство юмора. Когда он смиренно приходит молиться, мало кто знает, что он полковник в отставке, фронтовик, да к тому же участник боев на территории Калужской области, в которых получил тяжелое ранение. В преддверии дня Победы мы попросили его рассказать о себе, о судьбе, о войне, включая борьбу с бандеровцами в конце 40-х — начале 50-х. Пусть эта публикация станет выражением нашей глубокой признательности его подвигу.
«Нас приучали к молитве»
— Моя жизнь связана с Богом, и благодаря Ему, наверное, это чудо, что я, слабый здоровьем от роду, прожил столько лет. Сейчас мне 89-ый идёт. В 1922-ом году я родился. Перенёс много таких случаев, когда мог бы умереть, мог бы погибнуть, но вот живу пока. Родился я на Урале, в Пермской области, километрах в двадцати от Перми. Там деревня такая есть, Улиты.
Мой дедушка, Онисим Фокиевич, молодец. Безграмотным был ещё, когда увлёкся изучением Священного Писания. Грамоту выучил, книги приобрел, и сам дошёл до того, что его избрали там наставником. Церквей в округе не было. Дед часовню небольшую открыл и проводил крещение, похороны тех, которые были староверами. Приезжали из других деревень, молились там. Где-то в 1930-ом году, наверное, отец — до этого домик у нас был небольшой — начал строить новый дом, двухэтажный. Дом построили как раз к тому моменту, когда стали преследовать зажиточных, перед самой коллективизацией. И мы первыми кандидатами были, чтобы нас отправить на самый север Урала, а брата бабушкиного отправили туда всей семьёй. Но нас эта участь тогда миновала, несмотря на то, что в округе двухэтажных домов не было ни у кого.
Что дед наш наставником был, все знали об этом. Я считаю, что Бог услышал молитвы наши, наших родителей, дедушек, бабушек. Мы неустанно молились. Нас, маленьких, приучали тоже. Молитву «Богородице Дево, радуися» ещё до школы знал; и «Достойно есть», «Отче наш», и самую первую молитву — «Господи Исусе Христе, Сыне Божии, помилуй мя грешнаго». Но нас позже всё равно выгнали из дома, отобрали его у нас. Хорошо, что отец сразу ушёл на «Камлесосплав», мать ушла в Пермь, у неё брат был там, купили свой домик, отец тоже помогал. У матери было четверо братьев, и только один из них в деревне остался. А остальные все туда поехали в разное время, и мать тоже с сестрой моей старшей. А мы с бабушкой Анной Алексеевной и братом остались. В самые трудные годы. Бабушка тоже знала Писание. Когда дедушки не стало, она ходила к людям: помянуть кого-то или ещё что. И её благодарили. Она кормила семью нашу.
— Кроме меня, была сестра старше года на четыре. Звали ее Екатерина. И брат младший, 1928 года рождения. Малахия — его настоящее имя. Когда паспорт получал, то его ребята травили этим именем, он принял имя Михаила. Сейчас в Москве живёт, неплохо там проявил себя: получил степень кандидата технических наук, занимался разработкой нефтеперерабатывающего оборудования. Работал до 81 года! Я эту специальность не получил — три курса проучился, на практику пошёл, и меня призвали в армию. Мне тогда было 19 уже.
— Помню, я учился в четвёртом классе. Пришла новая учительница. Предыдущая была нашей знакомой, поэтому мы поддерживали с ней отношения. А новая оказалась коммунисткой и начала меня травить. Занятия в кузнице идут. У меня не всё получается. А она: «Он же не привык работать. Эксплуатирует чужой труд! У него не получается!». А ещё был у неё ученик, Жоркой звали. Он учился неплохо, и у меня почти везде всё хорошо было, показал себя прилежным учеником. А она возревновала что ли, что я успевал не хуже него. И вот давила на меня: «Вот вы не учитесь, а он хорошо учится. Он вырастет, опять будет вас эксплуатировать, будете рабами у него». Давали нам каждый день тарелку картофельного супа. Однажды я ем, смотрю, там червяк плавает. Я соседу показал. А он: «А чего нас червяками кормят?!». А учительница: «Кому с червями попало?». А он на меня показывает: «Вот, Климке». Учительница: «А! Ну, конечно, он же привык барскую пищу кушать».
— Но хорошо, что я один год учился. Потом меня тоже к матери отправили. В Перми окончил восемь классов, а потом там открыли новый техникум. Я поступил на геологоразведочное отделение, окончил три курса и война началась. Нас сразу в армию отправили. Два парня жили в самом северном районе. Повестки всем прислали, все явились и всех забрали, а этих двух парней не нашли. Там ни радио, ничего нет. Они и не знали, что война началась. И они возвратились уже осенью на учёбу. Закончили с девчонками этот техникум. Дали им доучиться. Они в дальнюю артиллерию потом попали, всю войну прошли с Курской битвы до Берлина. Все в орденах, все майоры.
Ну а мне тоже повезло, что остался жив: это главное. Меня направили в пехотное училище. Отучили за 2 месяца. Осенью, когда началась битва под Москвой, нас расформировали в три батальона и направили на формирование 8-й гвардейской дивизии в Казахстан. Мы приехали туда. Нас хотели до сержантов повысить, дали возможность доучиться в Алма-Атинском училище. Перед Новым годом выпустили, погрузили в вагон, и мы поехали в Москву. 7-го января я попал на фронт — тогда там уже наступление шло, ещё в декабре оно началось. 2-го января Малоярославец освободили, 14-го января — Медынь. Я 14-го января, после окончания боёв за Медынь, попал в 17-ю дивизию, которая формировалась из Московского народного ополчения. Затем началось наступление по Калужской области, в сторону Мятлево, к Юхнову, Износкам. Помню деревни Доманово, Захарово. Там одни трубы торчали: немцы всё сожгли. 16-го марта под деревней Крапивка меня ранило. Сейчас это Износковский район, а деревни этой нет. До этого у меня было ещё одно лёгкое ранение — прямо под глазом пуля проскочила. Сейчас заросло, ничего не заметно. Ещё случай был, когда пуля прошла насквозь через ватные брюки, меня не задела, я сразу даже не заметил. Таких моментов, когда я мог всё потерять, было много.
Молился я постоянно. Ну как молился — как мог, больше мысленно. Перед каждым наступлением обязательно прочитаешь какую-нибудь молитву, посмотришь на небо. Ну и солдаты некоторые просили командира: «Товарищ командир, разрешите помолиться!». Были такие, особенно те, что постарше. Молодёжь не молилась: они уже были по-советски воспитаны.
Последнее наступление было в феврале или марте. Даже не знаю, зачем это так делали. Я говорю, если так пойдет, нас всех перебьют здесь. У нас пулеметов, танков на роту 1-2, а то и ни одного. Автоматы если только у кого-то из старых солдат были, и то редкость. В основном же у всех были винтовки. Винтовки… Ну вот, начинается наступление. Задачи ставят сверху: «Давайте, атакуем, в наступление! Не отступим, пока всё не захватим!». Немцы на высотах оборону занимают, а мы с другой стороны. А посередине боевое охранение. Пока идёшь туда, пули высоко летят, нормально, сто грамм давали. Ну а потом пошло: тут ой, там ой. Бывало, доходило до того, что мертвых не успевали убирать с поля боя до следующего наступления. Посылали по одному маршруту, одним и тем же маневром. У немцев там блиндажи были устроены. Они из пулеметов шпарят, все прострелено. Как вылезем, всех уложат. Командир роты у нас был, фамилии не помню, горячий такой. «Вперёд, вперёд!», — все махал рукой. Его в руку ранило, он перевязал, опять кричит: «Вперед!». Ему по телефону, видимо, угрожал кто-то: «Не можешь наступать, под трибунал пойдёшь». Снова поднимался, звал за собой. Потом, как сейчас помню, начал ругаться, хулить Бога, Христа, Богородицу. Не потому, что он против Бога был, но чтоб показать свою удаль, бесстрашие. С матом команды подавались, кто сильнее выругается. Затем он поднялся во весь рост, а в него пуля попала — упал. И никто не берёт на себя командование ротой — лежим, лежим, лежим.
Уже потом читал я воспоминания немецкого генерала. Он пишет: «Мы поражались, как можно так безжалостно посылать солдат на явный огонь. Ну ладно, один раз, а то ведь в течение месяца все новые, новые атаки. Нет снарядов, нет поддержки, нет авиации. Какое наступление может быть?! С винтовкой против пристрельного огня! Да…»
— Господь этим ранением меня спас. А то бы там и остался. Был разбит голеностопный сустав. Меня подлечили. Причём когда я проходил здесь комиссию на инвалидность в 1992 году, помогло то, что я тогда из госпиталя взял справку. Врач говорит: «Как это тебя так вылечили? Сейчас бы так не смогли». Я говорю: «Как так?» — «Ну так, не вылечили бы». А раньше на фронте в госпиталях даже бинтов не было, пенициллина не было, а лечили лучше. Мне повезло, меня так не оставили. Заставляли разрабатывать сустав, когда всё зажило. Мало того, послали меня на курорт. В то время, в 1942-ом году, на курорт! Между Омском и Новосибирском. Озеро там есть — Карачи. Там пресная вода и солёная. Очень большая концентрация соли. И вот эта вода и лечебная грязь способствуют заживлению ран. Больше месяца меня там лечили. Вышел я оттуда уже с палочкой, ходил нормально. В 1942-ом году я уехал в Пермь по статье «не годен в мирное время, ограниченно годен в военное время, 2-ой степени». Отца тоже взяли в армию. Мать осталась с младшим братом. Сестра ещё до войны замуж вышла. В Перми вместо шести месяцев я пробыл почти полтора года. В 1944-ом году снова был призван и так и остался в армии до 1978 года.
На другой войне и после нее
— Да, в кадровой службе. Курсы усовершенствования окончил. А потом в 1948-ом году приехал представитель МГБ СССР. Туда входили войска по борьбе с бандитизмом в Западной Украине, Литве, частично Латвии и Белоруссии. Там стояли соединения внутренних войск МГБ. С некоторыми удалось справиться. Много людей там погибло. Почти во всех операциях были жертвы. Там тоже много раз подвергался опасности.
— Меня вначале отправили во Львов — там располагалась 62-ая дивизия МГБ, её штаб. А потом из дивизии — в 88-ой полк в Бродах. Броды, несколько восточнее Львова, тоже были бандитским районом. Но были там и другие области: Станиславская (сейчас Ивано-Франковская), Дрогобычская… Борьба была суровой. Сначала органы вели разведку, потом нас посылали туда на операции. Мы воевали до последнего патрона.
— За «самостийную» Украину, как и сейчас. Задачи те же. Активная вооружённая борьба там велась до 1951-го года, и хотя она была и после, но уже приобрела другие формы. А сейчас Бандера и другие вроде героев стали.
— Да, но это всё равно войска, войска МГБ. Начиная с 1948-го года был в подчинении в госбезопасности. Когда атомная промышленность начала развиваться, послали меня в Челябинск-40. Все было засекречено, вся переписка просматривалась, выезд был запрещён.
Пять лет я никуда не выезжал. Дом отдыха там был, в другой охраняемой зоне. Вначале я туда один поехал, потом вернулся за семьёй. А жена с двумя детьми в Перми была. Я писал ей, чтобы она приезжала. А родители говорили: «Если надо, пусть сам приезжает». Ну вот, привёз семью. Там жили в вагончике. Ужасно холодно было. Простудились. Младшая дочь потом в больнице лежала. Через год нам всё-таки дали комнату. Обжились мы там. Но секретная зона на то и секретная: посты везде, нельзя было говорить ничего лишнего, повышенные меры безопасности. Раньше люди не знали о радиационных отравлениях, об облучении, и никто нас об опасности не предупреждал. Я уезжал через пять лет — там было полное кладбище молодёжи. Меня перевели на другой атомный объект в Челябинской области. Мы уже стали что-то понимать, быть осторожнее. А потом я уехал в Москву, поступил в Краснознамённый военный институт имени Дзержинского, через три с половиной года окончил его. После этого меня командиром полка назначили. Одиннадцать лет был командиром полка.
— В Свердловске и Удмуртии, тоже на закрытых объектах. Стрелял неплохо. Командир дивизии говорил: «Пойдём, покажешь, как надо стрелять». Играли с ним в шахматы. Как-то он партию проиграл: «Это случайно!», — говорит. Давай вторую играть. А остальные стоят все смотрят. Неудобно. А один мой заместитель говорит: «Поддайся!». Я: «Никаких!». Генерал меня за это уважал.
Время шло. Надо было увольняться. Думаешь, куда поехать? Обратно в Пермь особенно не тянуло. И как раз в 1978-ом году приезжаю из командировки, жена показывает фотографию Калуги: «Вот это место для нас». Место хорошее: и от Москвы недалеко, и лето подлиннее, зима короче. Перед Новым Годом, в 1979-ом, переехал сюда. Уволился я в звании полковника. Родители остались в Перми, отец, мать, сестра. Уже здесь в Калуге потянуло в церковь. Узнал, где наш храм, стал чаще ходить, говеть и причащаться. И дома молюсь. Благодарю Бога за все!
Материал предоставлен редакцией газеты «Калугарь»
Комментариев пока нет