Писец-каллиграф в традиционной культуре

Труд каллиграфа-переписчика являлся одним из краеугольных камней средневековой культуры. Таким же оставался он и среди старообрядцев. Благодаря христианству на исходе Античности буквы обрели не только символический, но также самостоятельный эстетический вес; и вплоть до последнего времени связь рукописного, красивого и божественного еще прослеживалась в сознании отдельных представителей старшего поколения крестьян, переписывавших синодики и молитвы.

И рече Господь ко мне: приими себе свиток нов велик
и напиши в нем писалом человечим…

Ис. 8:1

В Библии Сам Творец предстает в качестве вышнего Писца, Начертателя, вписывающего и вычеркивающего имена из «книги живых»: Исх. 32:32–33; Пс. 55:9; 68:29; 86:6; 138:16; Ис. 4:3; Дан. 12:1; Мал. 3:16; Лк. 10:20; Флп. 4:3; Откр. 3:5; 13:8; 17:8; 20:12, 15; 21:27, 22:19. Он же дважды начертал на высеченных Моисеем каменных скрижалях Десять заповедей, ниспосланных пророку на горе Синай: Исх. 31:18; 32:15–16; 34:1–4; Втор. 10: 1–5.

У входа в храм со свитком и тростью в руках часто изображается архангел Гавриил, при этом надпись на свитке гласит: «держа в руке трость скорописца, отмечаю приношения входящих; усердных храню, а неусердных наказую скоро» [1].

По слову прп. Ефрема Сирина, к каждому человеку приставлен незримый писец, который записывает в свиток все его слова и деяния на Судный день [2].

Согласно преданию, отраженному в «Хронике» Георгия Амартола (IX в.), изобретателем письма (еврейских букв) и, соответственно, первым писцом среди людей был Сиф — третий сын Адама, от потомков которого (сифитов) ведет свой род современное человечество [3]. Традиция, приписывающая изобретение «художества письмен» «чадам и роду» праведного библейского праотца Сифа, весьма древняя и фиксируется еще Иосифом Флавием в его знаменитых «Иудейских древностях» (I в.) [4]. Предание о Сифе как о первом писце-составителе алфавита мы также находим в «Сказании о письменах» болгаро-сербского книжника XIV–XV вв. Константина Костенецкого, в «Сказании о сложении азбук и составлении грамот» и в «Послании митрополиту Макарию о составлении алфавитов» старца Иосифа (XVI в.).

Последний, в частности, пишет: «Жидове убо книги писаху, готову сложену грамоту вземше от Сифа сына Адамля; еллином же о жидовские некто Панамид философ и Кадом Милисии и со инеми прочими счиниша азбуку и съставиша грамоту»; «Сиф <…> преж всех Богоу наставляющоу и грамотоу състави. <…> прежде всех грамот бысть жидовская грамота; с тое сняша еллиньстии граматичницы; таж по сих римская и прочии инии мнози; по мнозех же летех — роусьская; после же всех — пермьская» [5]. Причем «словеньскаа азбука <…> честна и свята есть и богоизбрана», ибо составлена святыми, тогда как «жидовскую» и «еллинскую» изобрели «нечистые».

Писцом являлся и потомок Сифа, седьмой ветхозаветный патриарх Енох; более того, в Книге Юбилеев, входящей в канон эфиопской Библии, Енох назван первым «из сынов человеческих, рожденных на земле, который научился искусству письма, знанию, и мудрости» [6]. В «Книге о вознесении Еноха Праведного» сказано, что когда пророк предстал пред Ликом Господа, Бог призвал Веревеила, «единаго архаггела своего», что записывал все дела Господни, повелев ему взять «книгы от хранилниц» и дать Еноху писчую трость, дабы пророк мог писать с гласа архангела. Принеся испещренные мирром книги и вручив Еноху калам, Веревеил на протяжении 30-ти дней и ночей, не умолкая, диктовал ему «вся дела Господня»; а затем приказал Еноху переписать начисто все, что было ему поведано. После этого Енох просидел еще 30 дней и 30 ночей, исписав 360 книг [7].

Так или иначе, согласно традиционным текстам, возникновение письма предстает как одномоментное явление, а само письмо — продуктом деятельности культурного героя, первописца.

В Библии слово «писец» (евр. sopher, греч. γραμματεύς) тождественно слову «книжник». Однако, как отмечает А. П. Лопухин, значение «писец» является более древним [8]. «Название софер, — пишет Ф. Г. Елеонский, — <…> носил со времени установления царской власти один из высших государственных сановников, самых близких к государю, исполнявший при нем в мирное время обязанности секретаря (2 Цар. VIII, 17; XX, 25; 1 Пар. XXVIII, 32; 3 Цар. IV, 3; 4 Цар. XIX, 2 и др.), а в военное — принимавший участие в устроении войска, как это видно из 2 Пар. XXVI, 11» [9]. Первое упоминание о писцах мы находим в песне Деворы (Суд. 5:14). Высокая частотность употребления данного термина лишний раз свидетельствует о той огромной роли, которую писцы-книжники играли в жизни древнепалестинского общества.

Книгописцами были библейские пророки-составители ветхозаветного канона, первый из которых — Моисей. Однако лишь единственный пророк — Варух, сподвижник и секретарь Иеремии, — являлся писцом по профессии, представителем знатного иерусалимского рода царских писцов. Писцами (не по профессии, но по призванию) были евангелисты — фиксаторы новозаветного Откровения.

В Средние века семантическая связь между писцом / письменами, грамотой / мудростью и пророчеством / откровением акцентируется особо. Так, в одном из первых памятников, повествующих об изобретении славянских букв (глаголицы), «Житии Константина (Кирилла) Философа» (втор. пол. IX в.), мы читаем, что славянская азбука явилась результатом божественного откровения св. Кириллу, ниспосланного ему после усиленной молитвы [10]; он же в своем «Прогласе» (60-е гг. IX в.) «страстно призывает славян воспринять слово божественной Премудрости, <…> пришедшее к ним со славянскими буквами» [11].

На фреске Успенской церкви в Грачанице представлен один из вариантов иконографической композиции «Премудрость созда Себе храм» (источником для нее послужил отрывок из Книги Притчей Соломоновых (9:1–6), понимаемый в традиции как пророчество об установлении в Церкви евхаристического богослужения): на фоне полукруглого портика с 7-ю колоннами, над которым помещена соответствующая надпись, расположен престол с лежащими на нем писчими принадлежностями; за престолом восседает ангел; в правой руке он держит трость для письма, а в левой — полуразвернутый свиток.

В одном из произведений Романа Сладкопевца (кон. V в.–ок. 556) Христос, обращаясь к апостолу Петру, говорит: «Я макаю калам и пишу грамоту о даровании милости на вечные времена» [12]. «Христе Боже наш, <…> тростию креста обагрением червленым своя персты окровавив, оставителная нам царски подписати человеколюбствовав», — поется в стихире-славнике на «Господи воззвах» Крестопоклонной недели [13]: в отличие от предшествующей ветхозаветной традиции, где письмена и писчие атрибуты обезличены и автономны, в христианстве калам, чернила, хартия и сама фигура Писца предельно антропоморфизируются и персонализируются, выступая главными участниками вселенского метакосмического акта.

Христианство буквально перевернуло царившее прежде в античном мире представление о труде переписчика как о чем-то низком и недостойном. А буквы обретают здесь не только символический, но и самостоятельный эстетический вес. Изменилось и значение слова «каллиграфия» (καλλιγραφία): если раньше этим словом называли изящество слога, то к исходу III в. стали называть красоту письма.

Ко второй половине IV столетия искусство письма становится «действительно искусством в собственном смысле этого слова — одним из прикладных искусств, получивших такое значение в системе византийской культуры» [14]. Теперь не одно лишь содержание, но и сам внешний вид письмен, их красота и изящество, способны доставить своему владельцу «сладострастное наслаждение (ἡδονή)» [15]. «Пиши прямо и строки води прямо, чтобы рука не заносилась у тебя вверх, и не спускалась стремглав вниз. Не заставляй перо ходить извилинами, подобно Езопову раку, но пусть идет по прямой линии, двигаясь вперед как бы по нитке, с помощью которой плотник во всем наблюдает ровность и избегает всякой кривизны. Косое неблаговидно, а прямое приятно на вид, <…>. Итак пиши прямо и не вводи ум в заблуждение косым и кривым своим писаньем», — наставляет свт. Василий Великий (329/30–370) [16].

Труд книгописца обретает невиданный дотоле престиж, и одним из первых византийских профессионалов на этом поприще был знаменитый Евагрий Понтийский (ок. 345–ок. 399). Многие византийцы, невзирая на происхождение, стали носить с собой тростниковые перья и чернильницы [17].

На протяжении I тысячелетия по Р. Х. в областях, находившихся под культурным влиянием Империи ромеев, происходит становление региональных алфавитов, напрямую связанное с распространением христианства, и, как следствие, становление искусства рукописной книги. Причем если в Западной Европе грамотность оставалась по преимуществу прерогативой монашества, из представителей которого и рекрутировались переписчики, то на востоке христианского мира картина была гораздо более пестрой: среди переписчиков и оформителей книг встречаются выходцы не только из духовного, но и из дворянского, торгового, ремесленного и даже крестьянского сословий — здесь грамотность оставалась доступной для различных слоев населения. Например, среди книгописцев Древней Руси мы находим представителей всех социальных слоев — от крестьян и казаков до великих князей и царей. Воистину «царским делом» была каллиграфия и в Византии: уже в V в. в качестве талантливого переписчика прослыл св. блгв. император Феодосий II Младший (401–450), получивший прозвище «Каллиграф».

Состав писцов рассматриваемого региона был неоднороден не только в социальном, но и в гендерном отношении. Так, по сообщению Евсевия Кесарийского, в распоряжении Оригена (ок. 185–254), имевшего собственный скрипторий, были специально обученные писцы-девушки (коры), к услугам которых он прибегал в случае необходимости переписать что-либо особо красивым почерком [18]. Впрочем, на Ближнем Востоке женщины-писцы известны еще со времен Вавилонского царства. В Средние века женщины-переписчики встречались среди коптов и ромеев, болгар и русских… В частности, рукой св. императрицы Феодоры (815–867), супруги императора Фиофила, было написано роскошное Четвероевангелие на пурпурном пергамене.

Перепиской книг также занимались св. княжна Евфросиния Полоцкая (1101–1173) и княгиня Ольга Романовна (ум. после 1289 г.), супруга волынского князя Владимира Васильковича. Доля русских каллиграфов-женщин значительно увеличивается в XVIII–XX вв., когда традиционное книгописание практиковалось преимущественно в среде старообрядцев. Эта тенденция прослеживается, прежде всего, у беспоповцев. В частности, женщины составляли бóльшую часть книгописцев Выголексинского общежительства: «Знатныя писицы, всяк в своей светлицы, / Оне перьями черкают, книги составляют» — поется в «Псальме выголексинских девиц» [19].

На Руси «писцом» впервые назвал себя Захария — переписчик Псалтири 1296 г. [20]. Помимо термина «писец», в источниках также встречаются слова «книгописец» (высокий стиль), «писарь», «писака», «пищик», «мастер» и «доброписец». Последнее определение, представляющее собой перевод (кальку) греческого «καλλιγράφος», весьма показательно: переписка и украшение книг — дело богоугодное («доброе»), и всякий писец, кем бы он ни был, вкладывал в него все свое мастерство и чувство прекрасного.

Ключевой для любого традиционного общества принцип ритуального повторения превратил книгописное ремесло, истоки которого лежат в древнейших слоях ближневосточной культуры, в органичную часть восточнохристианской традиции. Переписывая рукопись, писец-каллиграф соотносил себя (пусть даже на подсознательном уровне) с соответствующим первообразом («благочестивыми предками», «отцами», персонажами священной истории), находясь «в гармонии со своим архетипом» [21]. Так, например, летописец вел свое повествование от начала земной истории того или иного народа до ее апокалипсического завершения, подобно тому, как Творец ведет «Книгу жизни» всего человечества, а «незримый писец» записывает в свиток деяния каждого из «сынов человеческих». Представляя собой «вечный семантический фонд» [22], Священная история заново переживалась (переписывалась) здесь и сейчас, проецируясь в жизнь каждой отдельной личности, рода и государства. Данная концепция воплощалась, в частности, и в непосредственном копировании древних книгописных образцов.

Учитывая вышесказанное, представляется не случайным, что в Новое время книгописное ремесло активно бытовало преимущественно среди русских старообрядцев и представителей Эфиопской Церкви. Данные общины, хотя и отдалены друг от друга географически, однако во многом схожи в сферах обрядово-ритуальной и идеологической: обе ориентированы на старину, идею сохранения «неповрежденного православия» в его наиболее целостном и бескомпромиссном виде [23]. В обоих сообществах рукописание (чин писца) выступало санкционированным свыше, отвечало задаче реинтеграции в трансцендентное. Переписка и украшение книг не только удовлетворяли потребность в творчестве и ретрансляции тех или иных текстов, но и давали чувство сопричастности заветной старине, «преданию отцов», божественной Премудрости, иными словами — включенности в пространственно-временной континуум собственной общины и, как следствие, надежной нравственно-психологической опоры и защищенности.

Рукописная книга часто мыслилась более ценной не только в материальном, но и в духовном плане; а профессиональный книгописец как хранитель традиции, восходящей к пророческим временам, неизменно пользовался всеобщим уважением и почетом. В Эфиопии подобное отношение к рукописям и их создателям наблюдается до сих пор.

И по сей день шрифты читаемых за богослужением печатных книг, — будь то славянских, эфиопских, сирийских, грузинских и прочих, — представляют собой имитацию рукописных, подобно тому, как имеющиеся во многих храмах электрические светильники имитируют восковые свечи, указывая на архетипический идеал.

Книгописное мастерство часто передавалось от отца к сыну. В христианском Египте существовали целые династии диаконов-книгописцев. В Грузии также известны династии писцов, причем все они со временем оформились в книгописные школы, поскольку в каждой семье практиковался свой собственный стиль письма и оформления рукописей — так возникли каллиграфические школы Бедисмцерлишвили, Месхишвили, Чачикашвили и др. В России в конце XIX–начале XX в. на книгописном поприще прославилась вологодская семья Каликиных, принадлежавшая к согласию филипповцев. Один из ее представителей, Антон Каликин, ставший реставратором Эрмитажа, впоследствии вспоминал: «Мы с моим братом, ему было 10–11 лет, а мне 11–12, только и занимались тем, что писали лицевые цветники и Апокалипсисы, много нами было написано» [24]. Известному городецкому каллиграфу Ивану Блинову наследовал его старший сын, чей талант уже в 17 лет не уступал отцовскому.

К организации книгописных работ относились очень серьезно. Так, в Выголексинском общежительстве и окружавших его скитах они обычно начинались в первых числах октября — после окончания страды. Перед началом переписки скитницы держали недельный пост и брали благословение на труд. Весной и летом, если не было срочного заказа для благотворителя, перепиской, как правило, не занимались.

«Здесь и меня тогда запишите, когда умру…» — написал анонимный составитель одного из верхокамских синодиков [25]. Таким образом, соединив в себе прошлое, настоящее и будущее, труд писца-каллиграфа веками являлся одним из столпов традиционной культуры, у истоков которого — сакральные персонажи библейского повествования, включая Самого Творца.

***

В качестве приложения приведем тексты 4-х памятников IX–XVIII вв., посвященных организации труда каллиграфа-переписчика, — первый из них принадлежит перу прп. Феодора Студита, второй является постановлением Стоглавого собора, остальные относятся к скрипторию Выголексинского общежительства:

I. Епитимии «о каллиграфе» прп. Феодора Студита. Прп. Феодор Студит (758–826) известен как зачинатель Студийского устава; имел значительный скрипторий в Константинополе. Епитимии приводятся по изданию: Феодор Студит, прп. Монастырский устав. Великое оглашение. Ч. 1. М., 2001. С. 21–22.

II. «О книжных писцех» – 28-я глава «Стоглава». Стоглавый собор 1551 г. кодифицировал церковнобогослужебную практику Московского царства, а его постановления оставались основным нормативным актом Русской Церкви вплоть до 1652–1667 гг. Приводится по изданию: Стоглавъ. СПб, 1863. С. 96–97.

III. Наставления надзирательнице «грамотной кельи» Наумовне. Черновая рукопись «Наставлений», составленная вторым выговским киновиархом Семеном Денисовым (1682–1740), содержится в «Выгорецком Чиновнике» первой половины XVIII в. (ИР-ЛИ РАН, Завол. № 3, л 188–189) — сборнике различных уставов, чинов и постановлений отцов Выга, касающихся управления повседневной жизнью пустыни. Адресат рукописи — лексинская книжница Агафья Наумова (?), поставленная Денисовым надзирать за деятельностью «грамотной кельи» — местного скриптория. Текст наставлений приводится по изданию: Наставления надзирательнице «грамотной кельи» Наумовне // Писания выговцев: Сочинения поморских старообрядцев в Древлехранилище Пушкинского Дома. Каталог-инципитарий / Сост. Г. В. Маркелов. СПб., 2004. С. 376–377.

IV. «Чинное установление о писмах, егоже должни вси грамотнии писицы со опасством соблюдати». «Установление», регламентирующее работу выголексинских писиц, дошло до нас в списке 1760–1770 гг. (ОР БАН, Друж., № 260 (307), л. 166об.–168об.). Приводится по изданию: Чинное установление о писмах, егоже должни вси грамотнии писицы со опасством соблюдати // Юхименко Е. М. Литературное наследие Выговского старообрядческого общежительства. В 2-х т. Т. 1. С. 391–392.

Пятая часть приложения содержит воспоминания Анастасии Дмитриевны Носовой, более 20 лет переписывавшей рукописи в одном из карельских скитов под началом лексинской мастерицы Прасковьи Евграфовой. Воспоминания «писицы» были записаны в 1941 г. петербургским археографом Владимиром Малышевым и пересказаны им в статье «Как писали рукописи в Поморье в конце XIX–начале XX веков» (Известия Карело-Финской научно-исследовательской базы АН СССР. 1949. № 1. С. 73–84). Ряд советских пропагандистских клише, вставленных Малышевым и явно не принадлежащих рассказчице, нами опущен.
 

Приложение

I. Епитимии «о каллиграфе» прп. Феодора Студита

53. Если каллиграф сверх нужды приготовил клей, который от времени испортился, — пятьдесят поклонов.
54. Если он неопрятно хранит тетрадь, неосторожно кладет книгу, с которой списывает, не накрывает их своевременно, не соблюдает параллельности линий, ударений и знаков препинания, то налагается епитимия в тридцать и сто поклонов.
55. Если кто пропустит что-либо из написанного в книге, с которой списывает, тот должен быть отлучен на три дня.
56. Если кто прочтет больше написанного в книге, с которой списывает, тот должен быть наказан сухоядением.
57. Если кто в гневе изломает писчее перо, — тридцать поклонов.
58. Если один возьмет у другого тетрадь без ведома пишущего, — пятьдесят поклонов.
59. Если кто не станет подчиняться приказаниям первого каллиграфа, тот должен подвергнуться отлучению на два дня.
60. Если первый каллиграф станет пристрастно распределять работы, если он не будет хорошо приготовлять пергамент и все, что относится к ремеслу, так чтобы занимающиеся этим делом ни в чем не испытывали затруднения, то он должен совершить пятьдесят и сто поклонов и подвергнуться отлучению.
 

II. Стоглав. Глава 28. О книжных писцех

Также которые писцы по городом книги пишут, и вы бы им велели писати с добрых переводов. Да написав правили, потом же бы и продавали, а не правив бы книг не продавали. А которой писец написав книгу продаст не исправив, и вы бы тем возбраняли с великим запрещением. А кто у него неисправлену книгу купит и вы бы тем потому же возбраняли с великим запрещением, чтобы впредь тако не творили. А впред таковии обличени будут продавец и купец, и вы бы у них те книги имали даром безо всякого зазору, да, исправив, отдавали в церкви, которые будут книгами скудны. Да видя таковая вашим брожением, и прочие страх приимут, и вы бы о всех о тех предиреченных церковных чинех и о честных иконах и о святых книгах и о всем о том потщалися совершити и исправили, елика ваша сила. И за то от Господа Бога великому мзду восприимете, и от благочестивого царя хвалу и честь, и от нашего смирения соборное благословение, а ото всего народа благодарение и хваление за ваши священническия труды и подвиги. И аще сия со благодарением и хотением сердечным исправити потщитеся, то с радостию ожидайте сугубы мзды от Бога и Царства Небесного по реченному Христову словеси: «добрый мой рабе благий и верный мале бысть верен надо многими тя поставлю. Вниди в радость Господа своего» и прочее и сия убо дозде священству вашему написахом.
 

III. Наставления надзирательнице «грамотной кельи» Наумовне

По благословению настоятелей в грамотней келии приказано быть надзирательницею Наумовне. Надзирати же ей и прилежно ниже писанная:

1. Дабы вся келейныя жилицы к службе церковной повседневно ходили, и ни едина церковнаго пения лишилася, кроме великия немощи. 
2. Правило келейное вся грамотницы повседневно да исполняют, елико кая может или елико коейждо от отца духовнаго дано. 
3. На трапезу общую вся писицы ходятъ ясти, и ни едина в келии да оставается ясти (кроме болезней). 
4. В келии празднословия, шепотов, ропоту, паче же смехов и кощунов отнюд не было. 
5. В праздности и без дел ни едина (бы сестра) грамотница да обретается, но вся рукоделию да прилежат.
6. А по келиям иным (сестры да не скиталися), ходити без дела и шататися не попущати. 
7. Грамотки (к кому и о чем пишут к сродником) аще которая грамотница станет писати к своим сродником или знаемым; смотрит (кроме настоятелей, чтобы не было зазорных) опасно: к кому и о чемъ пишетъ, и несть ли зазорных, (кроме) и, осмотревши, отдавать, кроме настоя(телницы), но и о сих з докладу ея да пишут. 
8. Келейным жилицам писцам и прочым сия сохраняти тщателно и усердно, и вся творити з благословения надзирателницы, аще ис келии изыти, аще трудитися, аще Богу молитися, аще (писати) с сродниками повидатися или ино что мало или велико сотворити — о всем докладатися у надзирателницы. 
9. Яко надзирателнице (же) со страхом Божиим и ревностию надзирати: да будут в келии вся благообразна, целомудрена и спасителна, кроме всякаго порока и зазора. Тако келейным жилицам грамотницам и прочым послушати ея во благое во страсе Божии со всяким смиреномудрием и кротостию, да Бог мира и любве будет со всеми вами. Аминь. 
10. К (строящым) братиям, прилучающымся на дворе, как трудником, так и прочым, аще знаемым или сродником, грамотницам и прочым келейным жилицам отнюдь никаковыя ради вины не исходити, и надзирателнице зело опасно о сем наблюдати.
 

IV. Чинное установление о писмах, егоже должни вси грамотнии писицы со опасством соблюдати

Надзирателницы писиц писма писать принимать от настоящаго над писмамы и по его слову давать писать. А без его слова ничего не писать. А писицам без настоящаго над писмами, и без надзирателницы на слова ничего не писать.

Всем писицам, и болшим и подначалным: без благословения и без повеления ничего не писать ни себе ни прочим кому. И отнюд о сем великое опасство имети, да без благословенных ради писем, самем бы неблагословенных не быть, и пишущих неблагословенных не учинить. Должни наказани быти, котории пишут неблагословенно. И писма у них обрать, и самех их в труды братския отдать. И чтобы в такия грехи неблагословенныя не впадати, должно надзирателнице чащше писиц и писма надсматривати. Такоже и большухи келейней частее обсматривати писиц, чтоб они благословенное писали, а своевольне и не благословенне не писали бы.

Кому от писиц понадобится про себе ради службы церковныя что написать, чтоб о сем просили. И аще благословят, благословенно бы писали, а без благословения и без веления настоящего над письмами отнюдь бы не писать.

Писали бы писицы тщателно, яко Богу служаще, а писмо свое обьявляли б на писме имянно всякая как начнутся с Покрова писать, и с коего времене до коего, какое писмо кая пишет, и колко каких тетратей напишут. О сем надзирателница, и коей приказано писицы, подлинныя бы росписи писали и имянно по статьям обьявляли.

Началницы, и подначалныя писицы, тщателно да исполняют вышеписанныя, ибо за благопослушное тщание и радение приимете от Бога и от Церкви Его благословение. Блюдите же, да некогда кая, за нерадение и неисправление, достойна будет наказания.

Грамотки аще случится к кому писать, у уставщика о том вопрошатися и аще она велит, тогда писать, такожде и келейней большухи о сем сказать. А когда не прилучится уставщика, тогда доложитися у своей келейной большухи. А большухи разсуждать надобно ли писать или не надобно. Надобно о сем с прилучившимися болшими посоветовать, и в ползу что приказать писать. И как прибудет уставщик, тогда ей сказать. И чтоб без уставщикова, и келейных наставниц о пределных, никто б никуда ничего не писали. Под страхом жестокаго наказания. И большухи бы о сем крепко надсматривали, чтоб никаких писем без слова и ведения уставщикова не было бы.
 

V. «Как писали рукописи в Поморье в конце XIX–начале XX века?» Воспоминания Анастасии Дмитриевны Носовой

В скитской школе девочек начинали учить переписке в раннем возрасте; в школу их отдавали 7–8 лет. В возрасте 10–11 лет ученицы уже свободно переписывали целые рукописи. Учителями были опытные переписчицы, старушки, чаще всего из лексинских «грамотниц». Лексинские «грамотницы» назывались «монастырскими» и считались лучшими учителями письму, чтению и пению. Первыми учебными книгами были полууставная азбука, Псалтырь и Часовник. Определенного срока пребывания в школе не было: все зависело от каждой ученицы, от того, за сколько времени она изучала свою специальность. Выучившись переписывать рукописи или иному ремеслу, девицы или оставались при школе на всю жизнь, или, как делало большинство, уходили в свои села и работали там по приобретенной специальности.

Детей, обучавшихся переписке рукописей, в школе всегда было немного, но зато дело это считалось самым почетным из всех занятий и называлось «духовным ремеслом» в отличие от прочих «мирских». Часто это были дети поморских купцов и состоятельных крестьян, постоянных скитских вкладчиков и дарителей. Будущие переписчицы рукописей пользовались многими льготами, которых не имели другие ученицы: их освобождали от уборки двора, мытья полов, стирки белья и других тяжелых работ. Даже в весенне-летние месяцы, когда перепиской не занимались, а все находились на полевых работах, в лесу или в огороде, и тогда учениц-переписчиц старались поставить на более легкую работу. Делалось это из-за того, что после продолжительного физического труда ученицы писали медленнее и, кроме того, считалось, что от этого у них «грубеет» и дрожит рука, становятся менее четкими «прочерк» (почерк) и рисунок.

Жизнь учениц и переписчиц в школе, несмотря на представляемые им некоторые льготы, была все же нелегкой. Рабочий день их начинался в 11 часов утра, с перерывом на обед и небольшой отдых, продолжался до 6–7 часов вечера. От переписчиц требовалась безупречная работа глаз и рук, а рабочая обстановка для этого была не совсем неподходящая: в избах было тесно, маленькие окна еле пропускали свет, вечером работали при слабых коптилках и свечах, днем, кроме того, окна завешивали серым тиком, чтобы с улицы не видно было, что делается внутри дома. В такой обстановке труд переписчиц становился еще более напряженным и утомительным, особенно для тех, кто выполнял мелкие художественные работы по оформлению заставок и инициалов. Среди переписчиц иногда происходили случаи «срыва глаз» (потери зрения). Кроме этого, переписчицы должны были выстаивать ежедневно утром и вечером длительное «богомольство».

Жили переписчицы обычно в той же избе, где и работали, в небольшой тесной комнатушке. Из детей бедняков на обучение книгописанию брали очень немногих. Обычно, выучившись читать и писать, они продолжали учиться тем деревенским ремеслам и рукоделиям, которые потом могли им пригодиться в суровой крестьянской жизни Поморья.

Что же переписывали в школе? Чаше всего переписывались богослужебные книги, затем житийная и учительная литература, сочинения старообрядцев, главным образом, поморских писателей: «Поморские ответы», «История Выговской пустыни», «Житие Корнилия Выговского», «Виноград Российский». «История об отцах и страдальцах соловецких» и многие другие. Много также переписывалось нотно-крюковых книг, изготовлялось так называемых «листов» (лубков) и различных венчиков и «отпустов».

Как сказано выше, весной и летом перепиской рукописей не занимались. В это время писали лишь в редких случаях: или когда заказ был очень срочным, или же когда он выполнялся для своего «благотворителя». Как правило, переписывание начиналось в первых числах октября. К этому времени все полевые работы в скиту обычно заканчивались. Перед началом книгописных работ переписчицы неделю соблюдали пост. Если переписчица приступала к писанию новой рукописи, она должна была получить благословение, считавшееся разрешением на работу.

Писали рукописи так же, как и сейчас — на столах: писание у себя на коленях, как делали в старину, уже не практиковалось. При нехватке места на столе пользовались особой доской с двумя откидывающимися ножками, которую с помощью колец прикрепляли за крючки, вбитые в стену около окна. Во время работы от переписчиц требовалось, чтобы они как можно плотнее прижимались к столу грудью, чтобы буквы были выписаны четче и ровнее. Так как от такого положения болела грудь, то переписчицы во время работы пользовались «подгрудником»: небольшой подушечкой из птичьих перьев или пуха.

Перья при письме употреблялись гусиные и лебединые. Более распространенным было гусиное перо. Писцы всегда его предпочитали другим за то, что оно было более прочным и удобным в письме. «Заструживалось» (чинилось) перо по-разному, в зависимости от того, что надо было им писать. Для «буквенного письма» (полуустава) оно делалось прямым с небольшим расщепом, таким же пером писались заглавия вязью. Для писания на нотно-крюковых рукописях «согласия» (киноварных помет и различных знаков) перо точилось косо; очень острым оно делалось для рисовальщиков. Стальными перьями писать не разрешалось, их запрещалось даже иметь у себя. Это вызывалось, во-первых, тем, что они не были пригодны для писания полууставом, во-вторых, стальным пером легко могли научиться писать круглою, современною скорописью («метью»), что было запрещено. В школах допускалось писать только полууставом, которым вообще писалось все, включая деловые бумаги и частную переписку. Кстати заметим, что по тем же причинам — из боязни проникновения гражданского письма — в школах не разрешалось иметь гражданскую азбуку. За хранение стальных перьев или гражданской азбуки виновников сурово наказывали, а сами перья и азбуки тут же уничтожались с приговором, что это «неугодные Богу вещи». Рядом с пером следует упомянуть его спутницу — чернильницу. Они были медные, стеклянные («греновитые») и глиняные. Жидкие чернила наливались в ложечки со срезанным донышком («чивьем»).

В школе пользовались чернилами фабричного производства, привозимыми из Москвы и Новгорода. Чернила собственного изготовления употреблялись лишь в случае нехватки «торговых» (покупных), что, впрочем, бывало очень редко. Для писания полууставом фабричные чернила были недостаточно густыми, в них добавляли толченую железную ржавчину, сажу и камедь (обычно белую, как более клейкую). Чернила после этого давали на бумаге коричневый оттенок, благодаря чему напоминали цвет старинных чернил. Кстати сказать, заказчики не любили рукописи, написанные обыкновенными канцелярскими чернилами и платили за них значительно дешевле, чем за рукописи, написанные чернилами, приготовленными по указанному способу. Заговорив о чернильнице и чернилах, уместно будет сказать и о красках. В школе краски также употреблялись преимущественно фабричного производства. В качестве золота использовали «поталь» — состав из свинца, меди и олова, по цвету напоминающий золото. Для разрисовки заставок и миниатюр употребляли также и бронзовый порошок, а на особо дорогих подносных книгах эти украшения писали иногда «по старинке» сусальным золотом. Черную краску для рисования заставок любили делать из сажи, собираемой с ламп и коптилок, которую разводили на камеди. Каждой переписчице полагалось иметь небольшой мешочек, который обычно красиво вышивался. Этот мешочек заменял ей современный пенал. В него она складывала все свои письменные принадлежности: карандаши, перочинный нож, «напилочку» (напильник для точки ножа), песочницу, а с конца XIX в. «сушку» (пропускную бумагу). «Заставщица» (художница) прибавляла сюда кисточку, линейку и циркуль. Тут же лежал «скобельник», выполнявший роль резинки. Это была небольшая и узенькая металлическая лопатка с очень острыми краями, насаженная на костяную ручку с круглой гладкой головкой на конце. Лопаточкой счищали текст, а головкой на ручке «зашорковали» (заглаживали) до блеска образовавшиеся на бумаге шероховатости при подчистке.

Линейкой пользовались только рисовальщицы заставок и миниатюр. Для линования письменной бумаги употребляли прибор, называвшийся здесь «тираксой», который состоял из тонкой доски с наклеенными на нее нитями. Линовали этим прибором так: писица накладывала на тираксу чистый лист бумаги и водила по нему деревянным валиком или же рукой, после чего на бумаге оставались с одной стороны выпуклые, а с другой вдавленные линейки. Бумага, разграфленная таким способом, называлась «тиракшенная». Был в ходу и другой прибор для писания полууставом, правда, менее распространенный — «подтетрадник». Он представлял собою кожаную или картонную папку, на верхней корке которой сделано было несколько поперечных вырезов, размером немного шире обычной строки. В «подтетрадник» закладывали лист бумаги, зажимали сверху шпильками и писали через эти вырезы.

Из принадлежностей письма необходимо указать еще «прокладку», которая представляла собой кожаную, картонную или металлическую ленту сантиметров 5 шириной и сантиметров 25 длиной. Ее переписчицы клали на оригинал, чтобы при переписке не сбиться со строки.

В школе старались как можно точнее передать украшения старинной поморской рукописи — оригинала. Достигалось это следующим образом. Художница в точности «снимала» (перерисовывала) заставку или инициал («большое слово») оригинала на плотную бумагу, промазанную для большей крепости клеем, а затем накалывала по его контуру толстой иглой. Потом эту «наколку» она клала на бумагу, на то место, где должен быть рисунок, и водила по проколотым местам мешочком из редкой материи, наполненным толченым березовым углем. Полученный на бумаге контур художница обводила чернилами и раскрашивала красками. Кроме этого способа, для копировки рисунка пользовались прозрачной (промасленной олифой) бумагой. Материалом для письма в школе была только бумага. Ее перед письмом складывали в тетради по восемь листов (16 страниц). Это количество листов в тетради было обязательным для любого размера рукописи, будь то в лист, четверку или шестнадцатую долю листа. Из сортов бумаги, употреблявшихся в школе, лучшей считалась и всегда предпочиталась другим сортам бумага вологодской фабрики Сумкина, прочная и имевшая гладкую поверхность, удобную для письма.

На изготовку рукописи уходило много времени, несмотря на существовавшее в школе разделение труда между художницей, выполнявшей работы по написанию заставок, миниатюр и инициалов, и переписчицей текста. В день писали не больше 10–11 листов текста на бумаге размером в четверку, а рукописи большего формата писались еще медленнее. Большие житийные сборники переписывались по нескольку месяцев и до полугода.

Закончив работу, переписчица сверяла новый текст с оригиналом при участии старшей или же самой учительницы, следившей по оригиналу за чтением переписчицы. За допущенные при переписке ошибки наказывали строго, но их всегда оказывалось немного, потому что переписывали рукописи самым тщательным образом и, кроме того, каждая переписчица ежедневно в конце работы сверяла вновь написанный текст со старым и тут же исправляла погрешности своего письма. Молодых переписчиц за плохое письмо наказывали тем, что не выпускали по нескольку дней на улицу, накладывали на них по триста и более поклонов, оставляли на целый день без еды. Применяли к ним и другие виды наказания.

После сверки текста рукопись передавалась школьной переплетчице, которая «обряжала» ее в переплет по старинным поморским образцам. Корки переплета на богослужебных рукописях, житийных сборниках и сочинениях поморских писателей почти всегда ставились деревянные и покрывались телячьей кожей (опойком), бархатом и сукном, на менее важных рукописных книгах они делались картонные и даже бумажные. Кожаные переплеты украшались орнаментом, сделанным при помощи тиснения горячим способом, при котором иногда применяли листовое «золото» (бронза и поталь) и серебро. Способ этот состоял в следующем: на кожу, выкрашенную обычно в черный или коричневый цвет (краской для кожи была ржавчина, разведенная на квасу), накладывались листы «золота» или серебра, на них клали разогретые на углях медные орнаментированные пластинки, называемые «глагольными» (с надписью «книга глаголемая»), «средниками» и «наугольниками», а затем кожу вместе с листами золота и горячими пластинками ставили под пресс (по здешнему «жем»). Для тиснения рамочных украшений имелись «дорожник» (медный полукруг) и «чеканка» (медное колесо на длинной ручке). Цветные (сафьяновые) переплеты в школе делались редко из-за дороговизны этого материала.

---

Примечания: 

[1]. Дионисий Фурноаграфиот. Ерминия или наставление в живописном искусстве, составленное иеромонахом и живописцем Дионисием Фурноаграфиотом / Пер. с греч. Порфирия, епископа Чигиринского. М., 1993. С. 227.
[2]. Ефрем Сирин, прп. Творения. Т. 4. М., 1995. С. 213–214.
[3]. Матвеенко В. А., Щеголева Л. И. Временник Георгия Монаха (Хроника Георгия Амартола): Рус. текст, коммент., указ. М., 2000. С. 57.
[4]. Иосиф Флавий. Иудейские древности. В 2-х т. / Пер. Г. Г. Генкеля. Минск, 1994. С. 13. 
[5]. Иосиф, инок. Сказание о сложении азбоукъ и о составлении грамот: како и когда бысть, и в кое время, и от которых святых отецъ, и дивных и премудрых философовъ. Списано вкратцѣ от Жития святаго отца нашего Стефана, епископа Пермъскаго // Кисиле-ва М. С. Учение книжное: текст и контекст древнерусской книжности. М., 2000. С. 231.
[6]. The Book of Jubilees / Transl. by J. C. VanderKam // Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium 511; Scriptores Aethiopici 88. Lovanii, 1989. P. 25–26.
[7]. Книга Еноха // БЛДР. Т. 3. СПб., 1999. С. 214–215. 
[8]. Лопухинъ А. П. Толковаѧ Библїѧ или комментарiй на всѣ книги Священнаго Писанiя Ветхаго и Новаго Завѣта. Т. 3. СПб., 1906. С. 225. 
[9]. Елеонскiй Ф. Г. Исторiя Израильскаго народа въ Египтѣ. Отъ поселенiя въ землѣ Гесемъ до египетскихъ казней. СПб., 1884. С. 113. 
[10]. Житие и жизнь и подвиги, иже во святых отца нашего Константина Философа, первого наставника и учителя славянского народа // Флоря Б. Н. Сказания о начале славянской письменности. СПб., 2004. С. 167. 
[11]. Флоря Б. Н. Сказания… С. 61. 
[12]. Цит. по: Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. С. 126. 
[13]. Трїѡдь постнаѧ. М.: Типографїя при Преѡбраженскомъ богадѣленномъ домѣ, 1910. Л. 329. 
[14]. Аверинцев С. С. Поэтика… С. 210.
[15]. Там же. С 209. 
[16]. Цит. по: Лебедевъ А. П. Профессiя церковнаго писателя и книжное дѣло въ древне-христiанское время: (Черты одной изъ сторонъ церковно-исторической жизни II–V вѣковъ) // Прибавленiя къ Творенiямъ св. Отцовъ. Ч. 41. Кн. 1. М., 1888. С. 156–157. 
[17]. Каждан А. П. Книга и писатель в Византии. М., 1973. С. 43. 
[18]. Еланская А. И. Коптская рукописная книга // Рукописная книга в культуре народов Востока. М., 1987. С. 59. 
[19]. Псальма выголексинских девиц // Писания выговцев: Сочинения поморских старообрядцев в Древлехранилище Пушкинского Дома. Каталог-инципитарий / сост. Г. В. Маркелов. СПб., 2004. С. 348.
[20]. Соболевский А. И. Славяно-русская палеография. М., 2007. С. 14–15. 
[21]. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. 2-е изд., испр. и доп. М., 1984. С. 72. 
[22]. Юрганов А. Л. Категории русской средневековой культуры. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 2009. С. 249. 
[23]. Не вдаваясь в вероучительные подробности / различия, мы лишь констатируем то, как обе общины видят себя в истории.
[24]. Письмо к И. Н. Заволоко от 24 апреля 1967 г. (ИРЛИ, Завол., № 160).
[25]. НБ МГУ, Верх. № 1423, л. 1.