Кто же такие русские?

Почему без русских не может быть России? Кто такие русские? Можно ли русским стать или только родиться? Нужна ли русификация русских? Об этих и других важных вопросах бытия русского народа в своей программной работе «Русское национальное самосознание» размышляет известный публицист, блогер, русский националист, главный редактор сайтов «Русский обозреватель» и «Новые хроники», ведущий телеканала «Царьград» Егор Станиславович Холмогоров.

***

Кто такие русские? Этот вопрос любят задавать с подковыркой всевозможные недоброжелатели русских, полагающие, что на этот вопрос невозможно найти ответ. В «Декларации русской идентичности», принятой «Всемирным русским народным собором» в 2014 году, дана если не окончательная, то в целом довольно удачная формула:

Русский — это человек, считающий себя русским; не имеющий иных этнических предпочтений; говорящий и думающий на русском языке; признающий православное христианство основой национальной духовной культуры; ощущающий солидарность с судьбой русского народа.

Если человек не считает себя русским, то обсуждать с ним его русскость бессмысленно. Если человек, подобно Протею, манипулирует своей идентичностью, то он русский, то финн, то друг степей калмык, если из его непрерывно меняющейся родословной то наступают ордой кочевники, то приплывают в варварскую страну просвещенные мореплаватели, то очевидно, что русским он себя не считает. Если человек не говорит и не думает на русском языке, то отсутствует тот процесс непрерывной актуализации идентичности, который происходит в соприкосновении с языковой стихией. Если человек не ощущает солидарности с русским народом, если ему чуждо чувство братства с представителями своего народа — братства помимо классовых, имущественных, образовательных границ, то «он был средь нас чужой».

Нация — не организация со свободным членством. В основе своей это связь поколений, прошлых и будущих, традиция, которая передается через рождение, воспитание, приятие наследия предков. Чтобы народ создал великую культуру, приобщаясь к которой выходцы из других народов хотели бы бормотать даже на смертном одре «строчки из Александра», необходимо, чтобы в основе этой культуры лежала живая, передающаяся от отца к сыну традиция, чтобы первое чувство национального самоопределения возникало с первой материнской колыбельной. Должно быть то чувство особенности, которое до конца не растворяется во всеобщности глобального Вавилона.

На первый взгляд в наш секулярный век может показаться проблематичной формула о православии. Однако она абсолютно корректна. В текущей реальности можно быть агностиком, атеистом, даже, наверное, неоязычником (но сразу скажу — не нужно), но нация — это согласие живых и мертвых, потомков и предков. Русский человек не может отвергать и оплевывать большую часть своих предков, а они с конца Х по начало ХХ века все были православными христианами, а большинство из них остались таковыми и после этого рубежа.

Когда мы говорим о православии, как о факторе, создающем русскую культуру, речь не столько о личном религиозном самоопределении человека, которое он в конечном счете обсудит с Богом на Страшном суде. Религиозная традиция — это, к примеру, пространственная этническая и цивилизационная кодировка, разметка «нашего» и «не нашего». Европа — это пространство, где высятся готические соборы. Европа без устремленных ввысь стрельчатых арок — какая-то не настоящая, второсортная. Мир ислама соткан из бесчисленных голосов муэдзинов, переплетающихся в пространстве между минаретами. Русское пространство — это золотые главы и шатровые колокольни. Где они есть  — там Русь. Там, где их не видно, где они уничтожены, теряется и русское качество пространства, оно впадает в забытье. Наши предки это отлично понимали, и поэтому особым русским направлением церковного зодчества стал шатровый стиль — обращенный не вовнутрь, как византийский храм, а наружу, в экстерьер, подобно Василию Блаженному или церкви Вознесения в Коломенском. Задача такого храма — обозначить присутствие Божие, присутствие православной веры в окружающем ландшафте.

Когда, готовясь к грандиозному Казанскому походу, русские рати ставили на волжском мысу крепость Свияжск, то заранее подготовлены были и спущены затем по реке срубы стен, домов и церквей. Церковь должна была встать на новом рубеже одновременно с городом. Потому что — как обозначить иначе пришествие русского народа? Произнесите мысленно: «русский пейзаж». Что представится вашему умственному взору? Скорее всего, петляющая речка. Один берег низкий, луговой, другой — высокий, поросший лесом. И там, на горе, обязательно видна небольшая церквушка, увенчанная шатром или луковичной главкой.

Попытайтесь теперь мысленно убрать эту церквушку, и вы обнаружите, что пейзаж распался. Уже непонятно — Польша перед вами, Прибалтика или Россия, уже непонятно, люди здесь живут или же дикие звери. Нет церковной главки — и пейзаж обезглавлен. Убрали шатер — и смысловая определенность пространства расшаталась.

 

Можно ли русским стать или только родиться?

Стать русским можно, но для того, чтобы кто-то мог стать русским, должно быть достаточно большое число людей, которые русскими родились. У любого этноса, даже у любой нации, хотя нация — это более сложное, политическое понятие, всегда существует определенное этническое, антропологическое ядро из людей с близкими антропологическими, генетическими, культурными чертами. Представители этого ядра очевидно более похожи друг на друга, чем на представителей окружающих общностей. Они говорят на сходном языке, ведут по большей части похожий образ жизни, имеют общую историческую память, которая делит для них мир на «своих» и «чужих».

Современная политкорректность стремится устранить понятие рождения и воспитания как образующего этнос фактора. В «Декларации» об этом сказано совершенно неполиткорректно, зато очень корректно: «Рождение от русских родителей в большинстве случаев является отправной точкой для формирования русского самосознания, что никогда не исключало возможности присоединения к русскому народу выходцев из другой национальной среды».

Необходимо понимать, что, чтобы присоединиться к тому или иному этносу по своему свободному выбору, нужно войти в круг тех, кто в составе этого этноса родился и был воспитан, и быть принятым в этом круге как свой, включиться в цепь браков, рождений и воспитаний. «Арап Петра Великого», приехав в Россию и женившись на шведке, вряд ли стал в точном смысле слова русским, зато, включившись в русскую систему браков и рождений, он стал прадедом великого русского поэта и страстного русского патриота. Для того чтобы представитель другой этнической группы мог «стать» членом этноса, ему нужны образец, которому он мог бы уподобиться, и группа, с которой он мог бы смешаться. Если такой образец есть и такая группа есть, то ассимиляция, то есть вхождение новых членов в состав этноса, совершается сравнительно легко.

В первом поколении есть воля к сближению, во втором — все живут общей жизнью, в третьем уже все переженились, в четвертом различий порой не сыскать вовсе — придется долго изучать их, вглядываясь в антропологические черты, или копаться в генетических картах.

Скажем, в составе северной группы русского этноса более 30% (а в составе русских в целом — 15%) имеют мужскую Y-хромосомную гаплогруппу N1C. Это значит, что их прямые предки по мужской линии когда-то принадлежали к группам, родственным целому спектру народов — от финнов до якутов. Столетиями эти группы жили рядом со славянами, усвоили их язык и культуру, между собой перемешались, и сегодня, не покопавшись в «крови», практически не существует способа отличить потомка древлян или северян от потомка чуди или мери. И этот факт, кстати, опровергает глупость про «происхождение по матери ничего не значит» — значит, особенно если речь идет о длящихся десятилетиями и столетиями семейных связях.

С другой стороны, для славян, как и для всех восточных индоевропейцев, характерна Y-хромосома R1a1. Её носителями являются 46% русских, больше только у белорусов (тоже русских) и поляков. Несомненно, представители этой группы создали, так сказать, обобщенное славянское генетическое и антропологическое лицо русских. Однако в своей основе ничего «славянского» в этой группе нет — она древняя восточноиндоевропейская. Она выявлена у 68% таджиков, 65% киргизов, четверти татар и башкир, предки этих народов — индоевропейское население, которое когда-то было тюркизировано, исламизировано, приобрело ряд новых лингвистических, культурных, исторических черт, и их генетика ничуть не делает их «более славянами», чем потомков чуди и мери.

Народ, этнос не может быть сведен к однородной генетической и антропологической группе. Если бы генетика имела власть над национальной идентичностью, то османские янычары, отобранные мальчиками по налогу кровью — девширме из христианских народов империи, разбегались бы или переменяли сторону при столкновении со своими соплеменниками. Но они этого не делали, хотя их отбирали даже не во младенчестве, а в предподростковом и подростковом возрасте.

Биологическое сходство является важным фактором, иногда — первичным опознавательным знаком свой/чужой, но не может задать самосознания и единства взаимодействия. Превращают определенную человеческую популяцию в этнос общая система адаптации к ландшафту, общая традиционная культура, на основе которой осуществляется воспитание, общий живой язык и общая религиозная и историческая идентичность и совместная жизнь.

У каждого большого и малого этноса есть та среда, в которой он чувствует себя как рыба в воде, среди которой умеет жить. Именно единство этой среды чаще всего определяет ареал распространения и психологию (и, разумеется, хозяйственную жизнь) этноса. Скажем, для русских таким вмещающим ландшафтом является сеть больших и малых рек с удобным переходом из одного бассейна в другой. Россия получилась такой огромной именно потому, что на территории нашего расселения эта сеть настолько огромна, с прилегающими к ней морями, протянувшись до Амура, Уссури, Аляски и Чукотки. Горы, степи, тайга, тундра — всё оказывалось при расселении русских вторичным элементом, если присутствовал главный, опорный — реки.

Первенствующее этнообразущее значение имеет культура младенческого и детского традиционного воспитания — бабушкины сказки, первые игры и воспроизводимая в них картина мира, семейное окружение с его языком, материальной культурой, игрушками. Когда мы говорим, что всасываем свою этническую идентичность с молоком матери, то имеется в виду именно это. В большинстве культур носителями такого первичного воспитания являются женщины — матери и особенно бабушки. Только в тех обществах, где состав матерей во многом случаен, формируется в значительной степени из пленниц, представительниц соседних племен, роль мужчин при первичном воспитании и определении этнического самосознания значительно выше. Но в любом случае центральное значение имеет долгая семейная традиция — значение бабушек и дедушек при этническом самоопределении зачастую намного больше, чем отцов и матерей.

Семья — это микрокосм нации. В своей основе этнос всё равно остается социальным механизмом, обеспечивающим рождение и воспитание детей в рамках определенной культурной традиции. Успешность этноса определяется тем, что его каждое следующее поколение чуть больше предыдущего ассоциирует себя именно с этой культурой. Напротив, неудача этноса — это ситуация, когда все, кто имеет возможность из этноса «выписаться», стараются как можно скорее это сделать.

Огромную роль в этническом самоопределении играет язык. Только надо правильно понимать, что тут имеется в виду. Критики значения языка как этноопределяющего фактора любят ссылаться на мифического «филолога-слависта из американского университета», который, отлично выучив язык Пушкина, оказался бы большим славянином, чем безграмотный русский мужик с его «тудыйный» и «ложи». На самом деле — нет. Блестяще выучивший словарь и грамматику филолог, равно как и безграмотный гастарбайтер, живой русской речью не владеют. Речь одного русского человека, выстроенная на основе русских корней и флексий, будет всегда понятна другому русскому человеку, но будет совершенно непонятна иностранцу, будь он хоть таксист, хоть филолог. Природный носитель родного языка выстроит текст так, как никогда этого не сможет сделать выросший в другой языковой стихии иностранец.

Большинство развитых религий современного мира наднациональны. В этом смысле, конечно, нельзя считать религию этноопределяющим фактором самим по себе. Но на практике религия — это определенный образ жизни, определенная система этических и ритуальных запретов, определенная система установок на связь с высшим началом. И вот она-то формирует тот набор жизненных практик, принятых и отвергаемых, которые обозначают очень важные этнические границы.

Скажем, мир пасхальных яичек и мир кровавых жертвоприношений (и стоящих за этими ритуалами представлений) практически не имеют шанса совпасть. Можно перейти из одного в другой, как не раз переходили, к примеру, татарские мурзы, принимавшие православие. Но нельзя их совместить в одном лице — придется выбирать. В то же время внутри этих миров групповые слияния и поглощения этносов являются чисто технической проблемой.

О роли этнической исторической памяти, чувстве национальной идентичности много говорить не приходится, кроме того, что как раз она, в отличие от других элементов, чаще всего конструируется сверху. Поэтому человеку, который имеет желание стать русским, нет вообще никаких проблем усвоить этот этаж идентичности. Большая её часть берется не из глубины народных преданий, а из книг.

Именно поэтому, кстати, образование и культура не снимают этические и культурные противоречия, а зачастую возбуждают их. Это неоднократно отмечали, к примеру, исследователи такого феномена, как индуистский национализм в Индии. Столетиями индусы жили рядом с мусульманами, не подозревая, что именно творил в Индии исламский завоеватель Махмуд Газневи, а теперь, прочитав школьный учебник, они знают и, соответственно, помнят. А потому жесткая антиисламская риторика Нарендры Моди сегодня более популярна среди людей, умеющих читать, чем была бы популярна вчера среди неумеющих.

Наконец, чрезвычайно важное значение для этнической идентичности, по сути, решающее, если мы говорим о длительной временной протяженности, имеет совместная жизнь. Представители одного народа должны жить рядом, вместе, бок-о-бок, на общей национальной территории. Если они живут в диаспорах, они должны составлять достаточно замкнутые этнические сообщества. В противном случае от реальной этнической идентичности остается лишь смутная память о происхождении, однако своей жизнью человек вливается в другой этнос (особенно если этот этнос антропологически близок и открыт для ассимиляции) и постепенно растворяется в нем. Без совместной жизни, в диаспоральной раздробленности, в положении меньшинства, сохранение этноса оказывается непростой задачей.

Итак, определим ещё раз:

Народ, этнос — это сообщество людей, в ядре которого находится популяция похожих друг на друга фенотипически и генотипически людей, связанная общностью адаптации к ландшафту, общностью традиций воспитания, общностью живого языка и общей исторической памятью. Если этот народ имеет политическую организацию, а главное — считает свою этническую особость основанием для такой организации, то его уместно именовать нацией.

Может ли инородец стать частью народа? В большинстве случаев легко: количество народов на земле, которые реально закрыты от инородцев, крайне невелико, и русские к ним точно не относятся. Сначала устанавливается соседство, общая модель адаптации и общая память, усваивается язык и традиция воспитания, а потом с помощью браков индивид или даже группа (вплоть до целых этносов) интегрируется в ядро.

—————

Источник: 100knig.com