Сайт «Русская вера» начинает серию публикаций, посвященных символам, связанным с историей русского народа, его обычаями и традициями. Сегодня мы представляем материал, посвященный одному из главных символов власти — царскому трону. Материал подготовлен на основе книги писателя и историка Леонида Юзефовича «Путь посла».
***
Устройство царского трона
На миниатюрах летописей трон («престол») Ивана Грозного, его отца и деда изображается обычно в виде сидения прямоугольной формы с гладкой поверхностью, без спинки и подлокотников, с основанием-коробом, откуда выступают расширенные книзу концы коротких ножек, и с подставкой для ног. На сидении справа часто лежит длинная подушка-валик, украшенная («саженая») драгоценными камнями, на которую царь опирается локтем.
В миниатюрах «Жития Сергия Радонежского» (конец ХII в.) престол великих князей московских изображен с двумя опорами в виде лебедей, но это скорее художественная символика, нежели реальная деталь великокняжеского трона. Ни одно из подобных изображений ни в коей мере не напоминает очертания сохранившегося до наших дней «костяного стула» Ивана III — древнейшего тронного сидения русских государей. Согласно преданию, его привезла в Москву Софья Палеолог. Это кресло западного типа с высокой полукруглой спинкой и прямыми подлокотниками, сплошь облицованное резными пластинами из слоновой кости. Шесть его ножек покоятся на небольших фигурках львов.
Известно, однако, что миниатюры летописей обладают высокой степенью исторической достоверности. Можно предположить, что у русских государей было несколько тронных сидений, при Иване Грозном — как минимум три: в «Столовой избе брусяной», в Золотой палате и в Александровой слободе. По устоявшейся традиции русские миниатюристы изображали не «костяной стул» Ивана III, а престол другого типа, похожий на уцелевший до нашего времени один из тронов Бориса Годунова. Его массивность, широкое сидение, позволяющее класть туда «саженые» подушки, отсутствие подлокотников и низкая, почти незаметная спинка — все это может быть соотнесено с рисунками летописей, в частности с миниатюрами знаменитого Лицевого свода. Хотя Годунов получил это «место» от персидского шаха Аббаса I только в 1604 г., не исключено, что подобные «престолы» восточной работы существовали в Кремлевском дворце задолго до него. Во всяком случае, у Грозного имелся какой-то трон, тоже привезенный ему из Персии при посредничестве армянских купцов.
Совсем по-иному выглядело его «царское место» в Александровой слободе. Если судить по гравюрам из книги Я. Ульфельдта, это сидение без подлокотников, помещенное в неглубокой полуовальной нише, под балдахином на двух колоннах. На одной из гравюр верхняя часть балдахина имеет треугольную форму, повторяющую навершье портала при входе в приемную палату, на другой — виньеточную.
Некоторое сходство с этим «местом» Грозного имел трон Лжедмитрия I. Г. Паерле описывает его как высокое кресло из чистого серебра с позолотой, под балдахином. Вокруг него лежали четыре серебряных льва, как вокруг престола царя Соломона, а по обеим сторонам располагались два грифона: один — с державой, другой — с мечом. Автор т. п. «Дневника Марины Мнишек» (написан кем-то из ее свиты) утверждал, что этот трон имеет три локтя в высоту (около 120 см.), что балдахин над ним венчает «орел великой цены», но серебряных львов он насчитал не четыре, а всего два, оба «величиной с волка». В их лапах находились светильники с изображением грифонов, а сами львы служили основанием для колонн, поддерживающих балдахин («купол»). Сверху колонны были украшены кистями из жемчуга и драгоценных камней, между ними сиял топаз размером больше грецкого ореха.
Этот трон пропал в годы Смуты — возможно, был вывезен в Польшу. Едва ли его целиком изготовили специально для Лжедмитрия I, но весьма вероятно, что при нем всю конструкцию дополнили отдельными элементами в новом вкусе. Сам ее стиль перекликается с общей атмосферой московского двора при первом самозванце.
Позднейшие сохранившиеся или известные по изображениям тронные сидения русских государей свидетельствуют о том, что восточная их разновидность была окончательно вытеснена западной — все они ближе к трону Лжедмитрия I, чем к какому бы то ни было иному. Соломоновы львы тоже остались стражами престола; в Коломенском дворце они были оклеены овчиной, заменявшей им гриву, и умели издавать рычание с помощью вмонтированного в них особого устройства, как рыкающие механические львы в Магнавре перед троном византийских императоров.
Тронное возвышение, приподнятое над полом на одну или несколько ступеней (максимум — четыре), называлось «маистатом». Отвлеченное понятие «величества», в непонимании которого Баторий упрекнул Грозного, было материализовано в конкретной детали интерьера приемной палаты. Именно поэтому царь так оскорбился, когда русские послы в Вильно были призваны не к лицу короля, а к королевскому «маистату», т. е. к подножию трона. Одно то, что приглашение на аудиенцию последовало в такой формулировке, ставило их в положение представителей вассального владыки. «Ино то кабы некоторые незнаемые сироты, а не послы», — с возмущением писал Грозный, обвиняя Батория в том, что он приравнял русских послов к «даньщикам». В то же время Юхан Ш, не считавшийся «братом» царя, должен был присылать своих представителей не к нему самому, а, как говорил Грозный, к «нашей степени царского величества порогу». Эта формулировка потому и была оскорбительной, что исключала личный контакт двух монархов, осуществляемый посредством послов.
Кто такие рынды
Уже при Василии III на ступенях «маистата» или на полу возле тронного возвышения стояли рынды — отроки или молодые люди из знатных фамилий в белых (во время официального траура — в «вишневых») кафтанах и такого же цвета сапогах, со скрещенными золотыми цепями на груди («чепи», «ланцухи»). Это были западные пажи и восточные телохранители в одном лице. В руках они держали позолоченные топорики-чеканы на длинных обушках, положив их на правое плечо лезвием вперед и немного вверх. Д. Боус нашел, что по форме они «схожи с ирландскими топорами».
Рынды не только присутствовали на дворцовых церемониях, но в качестве почетной охраны русских государей сопровождали их при выходе в город и во время военных походов. В последнем случае при Иване Грозном и его старшем сыне состояло по четверо рынд у каждого, не считая сменных помощников («подцатних»). Старший рында носил «болший саадак» (лук), второй по значению — «другой саадак», третий — копье, четвертый — рогатину (широкое копье). Набор, видимо, в основном был заимствован у золотоордынских ханов, поскольку оба лука занимали в нем первые по старшинству места, русская рогатина — последнее, а ни меч, ни сабля не входили в него вообще. При Борисе Годунове число военных рынд возросло до шестерых: к прежним прибавились еще один с луком и один — с сулицей (короткое метательное копье). Позже появился седьмой рында с «самопалом». У царевича их так и осталось четверо.
Расположение рынд на посольских приемах — справа или слева от тропа, ближе или дальше в каждой паре — определялось степенью их родовитости и местническими нормами. Обычно рынд бывало четверо, а на аудиенциях менее торжественных — двое: справа и слева от царя.
Лишь Лжедмитрий I, постоянно пытавшийся через чисто внешнюю атрибутику утвердить собственную легитимность, к четырем рындам с традиционными чеканами добавил пятого — с обнаженным мечом. Это странное для московского двора нововведение было, вероятно, продуктом его собственного творчества. Оно не привилось, и после гибели Лжедмитрия обнаженный меч, никогда не входивший в число атрибутов власти русских государей, навсегда исчез из тронного зала. Зато при Михаиле Федоровиче число рынд на посольских аудиенциях увеличилось до шести, правда, на приемах не всех послов, а лишь представителей Священной Римской империи, Речи Посполитой и Англии, да и то имеющих высший ранг. Для посланников этих трех монархов, как и для послов других государств, рынд по-прежнему было четверо.
На дипломатических аудиенциях в Западной Европе присутствие вооруженной охраны при монархе не практиковалось. Для объяснения этого обычая бояре в беседе с А. Поссевино ссылались на пример «Мануйло, царя греческого», за которым стража якобы следовала даже в церковь. Пример не случаен: Мануил Палеолог был дедом Софьи Палеолог, жены Ивана Ш, и, соответственно, прапрадедом Ивана Грозного, по праву перенявшего у него это обыкновение. «Из давних лет во всех государствах ведетца — утверждали бояре, — оружники около государей стоят, то государей чин да и гроза». Возможно, у византийских императоров эту практику заимствовали и турецкие султаны. В статейном списке И. П. Новосильцева (1570 г.) говорится, что Селим II, принимая иностранных послов, «Сидит на своем царьском месте, а подле него стоят с саалаком, да з саблью, да з будями» (кинжалами). Впрочем, самого Новосильцева султан принял без «оружников», чем, как заявили турки, царя «почтил», а «себя не взвысил».
Для русских государей рынды с топориками на ступенях тронного возвышения тоже были не телохранителями, но «чином и грозой», знаком сана, символом правосудно карающей власти, как ликторы при римских консулах. Поэтому на приемах крымских и ногайских послов они не присутствовали (во всяком случае, посольские книги о них не упоминают). Демонстрация этих идей не имела здесь того значения, какое придавалось ей в отношениях со всем остальным миром.
Русский царь как наместник Бога
По наблюдению С. Герберштейна, «Божиим ключником и постельничим» называли бояре Василия Ш. «Тебе, моему государю, яко Богу и царю, рабское многое поклонение до лица матери всех (до земли — Л. Ю.) — обращался к нему М. И. Алексеев, в 1514 г. отправленный посланником в Стамбул.
По наблюдению имперского дипломата Иоанна Пернштейна, в России «подданные смотрят на своего государя, как на лицо, приближенное к Богу, и как на исполнителя Божественной воли», а Стефан Баторий упрекал Грозного в том, что бояре величают его «Богом». В это время древнерусский княжеский «стол» начинают именовать «престолом», как в церкви. Вероятно, подобные представления, характерные для восприятия власти византийских императоров, а не великих князей московских, появились на Руси вместе с греческими сановниками из окружения Софьи Палеолог (Алексеев — тоже грек по происхождению) и упрочились после венчания Ивана Грозного на царство.
Эти представления были порождены новым положением московского государя как единственного в мире абсолютно самостоятельного православного владыки. Для католических монархов они были невозможны в силу того, что земным наместником Бога признавался Папа Римский, но в Англии, где король — глава англиканской церкви, существовали аналогичные идеи.
Елизавета Первая (королева Англии и Ирландии — прим. ред.) негласно трактовалась как сакральная правительница, чья природа восходит к различным ипостасям Божества. На портретах ее атрибутами были пеликан и феникс — классические аллегории Исуса Христа, а сама она могла восседать на облаках, как Вседержитель, или излучать небесное сияние, как Дева Мария.
Не случайно и в Москве, и в Лондоне практически одновременно предпринимаются попытки рассматривать верховную власть как имперскую, имеющую своим основанием не людские установления, а высший императив. Однако различия социальной структуры общества и исторических судеб двух наций обусловили различную судьбу этой идеологии на русской и английской почве.
При Грозном, правда, были и тенденции противоположного порядка, иностранцами не замечаемые. В середине XVI в. популярно было «Слово о Дариане-царе, како повелел ся звати Богом», тем не менее уже при Василии III негласное обожествление русских государей становится фактом социальной психологии московского двора. Рынды возле трона — это еще и аллюзия на грозных архангелов, окружающих престол Всевышнего. Отсюда их белоснежные одежды, выпадающие из принятой на Руси цветовой гаммы. Иногда на ступенях «маистата» стояли особо приближенные к государю лица.
Борис Годунов у трона Федора Ивановича всегда занимал место «выше рынд», а посольские дьяки, ведавшие приемом данного посольства, размещались рядом с ними, по левую руку от царя. Прочие присутствовавшие на аудиенции лица находились на одной плоскости, в общем пространстве, организованном по принципу трех нисходящих степеней «чести» — справа, слева и напротив государя, но сам он возвышался над этой объединяющей их горизонталью.
Все те, кто занимал места на промежуточном уровне, были всего лишь частью царского «чина», воплощением его мысли и воли.
Комментариев пока нет