Андрей Котов: «Петь знаменное надо так, чтобы людям захотелось его слышать»

Андрей Николаевич Котов — руководитель ансамбля древнерусской духовной музыки «Сирин», певец, композитор. Сегодня в интервью руководитель Симбирского епархиального центра древнерусской богослужебной традиции В.В. Басенков подробно расспросит исполнителя об аутентичном пении, его значении в нашей жизни и о других тонкостях древнерусской духовной музыки. 

***

Я уже давно в традиционной музыке. Работал в ансамбле Д. Покровского, который обращается к русской традиционной культуре, казачьей культуре, русскому народному театру, духовным стихам, старообрядчеству.

Я всю жизнь пел. И моя мама пела. Знал оперу и советскую эстраду 1960-х, пел в хоре, ансамбле народных инструментов, организовал в подростковом возрасте вокально-инструментальный ансамбль, пел бардовскую песню и ходил в походы. Меня интересовала любая хорошая музыка.

Учился в Гнесинском институте. Поступил на народное отделение. Но понятия фольклора для меня не существовало. А буквально через две недели после начала учебы у меня было занятие по расшифровке: преподаватель дал мне расшифровать запись какой-то трехголосной песни. И когда я услышал это… настолько был поражен! Невероятной красоты сочетание голосов. И я понял, что существует вот такая аутентичная музыка, которая разительно отличается от всего слышанного мною ранее. Для меня это было потрясением.

Заведующая нашей кафедрой познакомила меня с Дмитрием Покровским в 1978 году. И после армии я вернулся в ансамбль Покровского. Это легендарный коллектив. Первые люди, которые вынесли на сцену подлинный фольклор вместо «клюквы». На них был спрос, они актуализировали фольклор и подняли его до уровня серьезной музыки. К нам на концерт ходили писатели, поэты, музыканты… Мы дружили с В. Распутиным, А. Шнитке, Р. Щедриным. Для них это была настоящая отдушина. Мы буквально завоевывали весь Советский Союз. Благодаря нашим выступлениям была поднята фольклорная тема во многих городах, появлялись ансамбли.

У Покровского я проработал десять лет. Он очень хотел, чтобы его ученики занимались каждый своим направлением. Покровский предложил мне обратиться к духовным стихам, древнерусской музыке. А мне было все интересно, и я согласился. И Покровский свел меня с людьми, которые ходили в экспедиции. Я был знаком с Д.С. Лихачевым, открыв рот слушал его рассказы. Расшифровывал знамена[1] в древних рукописях. Это очень сложная работа. Ведь при большом желании научиться петь по крюкам можно за месяц. А расшифровка — высший пилотаж.

Специалисты задавали мне маршруты. В Риге я познакомился с поморским наставником И.Н. Заволоко. Перекопировал весь его архив! На Дону записывал песни казаков-старообрядцев. Слушал и казаков-некрасовцев. Они пели по памяти, а не по крюкам, и сохранили доевропейский мелодический язык (это одна из версий). Пели они наречью[2].

Что касается наонного пения… Сегодняшние старообрядцы в нем до конца не разобрались, и тем более не разобрались те, кто его в наши дни правил. Я, как профессиональный музыкант, прекрасно понимаю, что все наонные окончания слов — это огласовки этих самых окончаний. Просто когда у тебя заканчивается слово на согласную, а попевка еще продолжается, например, пропеваешь слово «посрамихом», а у тебя впереди еще два звука, знаменщики старых времен ставили «о», которое и пропевалось. Но это «о» не принадлежало слову, оно принадлежало звуку. И если вы эти связки будете воспринимать как связки, а не принадлежность к слову, у вас всё встанет на места. Ощущение, что люди, правившие древние книги, не воспринимали знаменное пение[4] как существование живого слова, для них это была музыка. Они были воспитаны в отдельном от слова музыкальном европейском мышлении. Поэтому у них существование слова от звука было раздельным. А люди, которые пели уже пространным большим знаменным распевом, когда попевка большая, а слово короткое, проставляли эти гласные, чтобы знать, как петь попевку. Для меня, как певца, это было очевидным. Если ты произносишь это не как слово, а как звук, у тебя слово не искажается. 

«С нами Бог (фрагмент)». (Гимн знаменного распева, глас 8-й. Ансамбль «Сирин»)

 

В ансамбле Покровского мы пели стихеры Федора Крестьянина в расшифровке М. В. Бражникова. В 1970-е годы была издана книга «Шедевры древнерусского певческого искусства». Там были эти стихеры Федора Крестьянина, XVI век. Меня поразила мощь распева, само по себе состояние от унисонного пения. Сегодня далеко не все могут этого, кстати, достичь. Унисон — это когда ты себя не слышишь и превращаешься в единый голос со всем клиросом. «Едиными устами» — вот как это называется. Твой голос не торчит. Ни твой, ни головщика. Ты слышишь не себя, а молитву, и присутствуешь в ней. Современному человеку это труднодостижимо, ведь мы воспитаны в определенном индивидуализме, есть свое «я», свой собственный красивый голос… А у людей традиции коллективное пение являлось и является совместным переживанием. Поэтому никто из них никогда не будет себя противопоставлять, выпячиваться, потому что для них ценнее всего пребывание вместе. В унисонном пении ценнее всего вот это «едиными устами». Могут меняться лады, ритмы, тональность, но это совершенно не имеет значения. В экспедиции я никогда не ездил для сбора материала, задачей было понять, почему знаменное пение поют именно так, а не иначе.

Мы все время произносим слово «традиционная». Что такое традиция? Это некий свод положительного опыта, который передается потому, что это хорошо. Традиционные рецепты бабушки, одежда и прочее. Все это передается нам от предков не просто так, а потому что, несмотря на тленность всего и вся в этом мире, что-то ценное доходит до следующих поколений. Да так, чтобы и для детей это было ценным, с жизнью.

Традиционное пение является частью традиционной жизни. Если нет общества в традиции, нет и традиционной песни, оно превращается в архаичное искусство либо просто исчезает. Я-то профессиональный музыкант, и для меня это все музыка, но, когда в экспедиции пришлось столкнуться с людьми традиции, меня поразило, что они никогда ничего не создавали и не декларировали вроде: «Сейчас мы вам споем великую русскую песню!» Они говорили: «Мы нашу песню споем». И люди жили внутри этой песни! Они разговаривают между собой, когда поют. Настоящая традиционная культура подразумевает внутри себя полную свободу в рамках того языка, на котором эти люди говорят.

А если говорить о знаменном распеве… Да, ты не можешь петь никакие другие мелодии. Но когда я пою по знаменам, у меня отсутствует проблема самоидентификации. Я присутствую в слове молитвы, ощущаю себя тварью Божией. Ценность и смысл слова начинают пониматься иначе. Ведь когда мы поем со сцены, мы делимся своим опытом. А когда я пою что-то знаменным распевом или читаю Псалтирь по правилам, текст начинает передо мной оживать, и я его слышу. Почему запрещены интонации в церковном чтении? Чтобы я своими страстями не наполнял смысл. А если я этим не наполняю, я начинаю слышать слово, и оно может открыть передо мною что-то, чего я не знаю. И вот эта возможность открытия заложена в системе церковного чтения, знаменного пения и вообще в традиционной культуре. Свобода внутри языка. Внутренняя свобода. Не вседозволенность, а свобода.
 

Есть народные крестьянские песни XIX века, а есть «русский рок». Чем он отличается от английского? Русский рок мыслит на русском языке. Традиционную мелодику любого народа создает язык. Потому что в словах, которые человек произносит, заложена интонация. Пение отличается от речи только тем, что интонация ритмизируется. Современный человек может слушать все что угодно. Кода он слушает, верховодит одно полушарие, а когда поет — другое. Чтобы приобщиться к какой угодно культуре — ее нужно исполнять, сделать ее своей и поучаствовать в ней. Тогда ты начинаешь себя в нее включать. А пока просто слушаешь — получаешь наркотик в малых дозах. Когда исполняешь или хотя бы приходишь на живой концерт, восприятие совсем другое.

А внутренний ритм человека… Ну, положите руку на пульс — вот он ваш внутренний ритм. Есть понятие внутреннего лада, когда ритм дыхания, движения, пульса, эмоции пребывают в гармонии. Я как-то прочел, что бег вреден. Собака или лошадь бегает — это нормально. Человек — нет. Человек бежит в двух случаях: или он за кем-то гонится, или от кого-то убегает. В этих случаях его физическое и эмоциональное состояние совпадают и не разрушают человека. Но если ты бежишь, а эмоциональное состояние на нуле, — в этот момент идет гигантская нагрузка на организм. Пение и пляска, например, гармонизируют внутренние ритмы. Имея опыт пения и пляски, человек своими ритмами очень хорошо управляет.
 

Знаменная система на 80% была устной. Какая у нас последняя книга, переведенная на знамена? Обиход. Почему? Да потому что это всем было понятно. К 7 годам у ребенка вся интонационная система была на «ушах». Вот эта попевка вот этим значком записывается, и все. Это и был подход через реальную церковную жизнь. А сегодня мы пытаемся прийти искусственным путем к тому, что тогда было естественным. Поэтому появляются дурацкие проблемы противостояния наречного и наонного пения в знаменном распеве. А если возникает желание показать, что только у нас правильно, — это глупость и гордыня.

Если бы мы жили в конце XVII века, разговор о партесе был бы актуален. Но в генетическом коде народа за последние 300 лет заложено гармоническое звучание партеса. Оно является естественным, и потребность эта является естественной. Вся современная казачья песня формировалась в XIX веке, и она сформирована партесом. Язык был связан с церковным пением. И партес — это часть нашей культуры. Взять и исключить это нельзя. Если хотим что-то изменить, жизнь надо менять. И петь знаменное надо на службе так, чтобы людям захотелось его слышать.
 

Ничего возродить в первозданном виде нельзя. Если мы хотим, чтобы у нас появилась традиционная культура высокого типа, нам надо уезжать в деревню. Пройдет 100, 200, 300 лет, и появится устойчивая традиция. Мы не знаем, какой она будет, но мы можем создать условия. Все остальное — это реконструкция.
 

---

[1]. Знамена, крюки — знаки древнерусского безлинейного нотного письма, комбинации черточек, запятых, точек; имеют византийское происхождение; применялись в русском церковном пении. Указывали направление движения голоса, замедление и ускорение темпа и звуковые акценты.
[2]. Наречное пение — тип знаменного пения, появившийся в XVI в., но получивший распространение позже, в 1640-х гг. Противопоставляется наонному пению как более понятное, без произношения конечных и срединных редуцированных.
[3]. Наонное пение — вид знаменного пения, при котором полугласные — редуцированные звуки (еры) церковнославянского языка, обозначающиеся буквами Ъ и Ь, — распеваются как звуки о и е.
[4]. Знаменное пение (крюковое пение) – тип церковного пения, в основе которого одногласное (унисонное) исполнение композиции.
[5]. Партесное пение — тип церковного пения, в основе которого многоголосное хоровое исполнение.

———————-

Беседовал: Владимир Басенков
Источник: pravoslavie.ru