Два года назад, 7 мая 2008 г., после тяжелой болезни отошел ко Господу многолетний сотрудник Московской Митрополии чтец Ромил Иванович Хрусталев.
Можно сказать, что Ромил Иванович явился для меня проводником к церковному служению. Именно он убедил меня оставить, следуя его примеру, светскую карьеру и пойти работать в Митрополию. Важно заметить, что это происходило еще при советской власти, в 1986 году, когда принять подобное решение было довольно непросто, ибо всесильный тогда Совет по делам религий зорко следил за тем, чтобы молодые люди с высшим образованием не проникали внутрь церковной ограды.
Хочу покаяться: перед Ромилом Ивановичем я, к великому моему прискорбию, в уже невозвратном долгу. Ведь он, обладая великолепной памятью, представлял собой кладезь уникальных воспоминаний из недавней истории нашей Церкви. Надо было его внимательно расспросить, все записать, но я легкомысленно полагал: Ромил всегда рядом, еще успею… А когда тень тяжелого недуга проявилась в его лице, уже было как-то неловко теребить расспросами, да и надежда на его чудесное исцеление до конца не оставляла меня.
И если бы не предусмотрительность и расторопность игумена Кирилла, за что ему огромная благодарность, мы не стали бы обладателями этих драгоценнейших воспоминаний, в которых столь ярко отобразилась личность покойного.
Да упокоит его Господь Бог в селениях праведных!
Смерть Ромила Ивановича меня потрясла. Я очень любил этого высококультурного, интеллигентного, исключительно тактичного, глубоко воцерковленного человека.
В 40-й день со дня его смерти с группой прихожан побывал на его могиле на Рогожском кладбище. Нахлынули воспоминания о наших встречах и беседах…
Впервые раба Божия Ромила я увидел на Рогожском в праздник свв. жен-мироносиц в 1986 г. Гостем Старообрядческой Архиепископии был тогда епископ Киприан из Румынии. После нескольких десятилетий отсутствия официальных контактов между двумя братскими Старообрядческими Церквами возобновилось общение. Ромил Иванович тогда только заступил на должность председателя приходского совета Рогожской общины. В то первое общение запомнилось большое тепло, исходящее от этого человека, его скромность и обходительность.
Вскоре после того как владыка Алимпий был избран на архиепископскую кафедру, он был участником миротворческой конференции. Сопровождал новоизбранного архиепископа Ромил Иванович. Помню, идет по коридорам широкой поступью владыка, в руках у него большой посох с мощным набалдашником, за ним семенит и что-то настойчиво внушает тогдашний куратор старообрядцев по линии Совета по делам религий В.Г. Подшибякин. На конференции Ромил Иванович, сидя рядом с архиепископом Алимпием, держал его посох. В какой-то момент ему нужно было выйти с владыкой, и Ромил Иванович после заметного колебания, не очень решительно попросил меня подержать архиерейский посох. Помню, с каким волнением я, тогда иеродиакон, какое-то время держал посох Предстоятеля Старообрядческой Церкви.
Чувствовалось, что владыке Алимпию непривычно после нижегородского затвора быть в гуще событий. Он смотрел несколько затравленно. Объявили перерыв, прошел важно, не реагируя на нового старообрядческого архиепископа, один из членов Синода. Я подошел к владыке поговорить, меня ободрила его улыбка, когда он еще входил в зал. Наблюдаю такую сцену. Увидев владыку Алимпия на значительном расстоянии, митрополит Филарет Минский, раскрыв широко руки, пошел в его сторону. Старообрядческий архиепископ сразу как-то стушевался. Митрополит подошел к нему, обхватил за плечи, посмотрел с обеих сторон и стал лобызать. А лобызание такое, новообрядное — касание бород. Потом Филарет говорит: «Владыка, приезжайте к нам на годичный акт в духовную академию на Покров». Алимпий молчит, съежился, а Ромил Иванович за него: «У нас престольный праздник кафедрального собора на Покров, владыка не может». А Филарет своим таким протяжным внушительным голосом: «А владыка Иосиф мог, приезжал к нам на годичный акт в духовную академию».
Когда я напомнил об этом Ромилу Ивановичу, он сказал: «Вы, отец Кирилл, мне сейчас напомнили канву отношений между старообрядческой иерархией и архиереями РПЦ. Владыка Флавиан был доступным к таким общениям, и владыка Иосиф тоже, но владыка Алимпий, не был таким активным, не инициировал такие встречи, но, коль они каким-то образом происходили, он, тем не менее, общался. Вам запомнилось одно, а мне запомнилась встреча в Троице-Сергиевой Лавре, тоже это было связано с какой-то международной встречей.
Владыка Алимпий впервые тогда выступил. Доклад, естественно, ему составили, он его читал. Сам владыка не практиковал устную речь от себя, он как-то тушевался, боялся, может быть, что-то не то сказать. Во всяком случае, он всегда просил готовить ему выступление. Патриарх Пимен был уже в ветхом состоянии, и я припоминаю, когда владыка Алимпий читал доклад, патриарх так на него посмотрел, снял свои большие очки и достаточно громко спросил: „Кто это?“ Я не помню уже, кто ему объяснил, что это новый старообрядческий архиепископ, и он так: „Да, да, хорошо, хорошо“. Можно сказать, одобрительно отреагировал».
Моя давняя мечта — услышать живые голоса наших братьев-старообрядцев, а именно рассказ очевидцев, тех, кто знал, общался, встречался, помогал, был сотрудником глав Старообрядческой Церкви, сначала архиепископов, потом митрополитов.
Ромил Иванович Хрусталев, многолетний референт Старообрядческой Митрополии, являлся ветераном, и жизнь Старообрядческой Церкви послевоенного времени проходила на его глазах. Я только родился, а он уже был в гуще событий. Конечно, мы знаем о том, что в начале века во главе Старообрядческой Архиепископии был владыка Иоанн (Картушин). Он происходил из донских казаков, я видел его фотографии сначала в резиденции архиепископа, а потом уже в трапезной Рождественского храма. Знаем о том, что в годы Первой мировой войны находился у нас в России несколько лет митрополит Белокриницкий Макарий. Потом, естественно, гонения коснулись очень сильно старообрядцев, может быть, даже более других. Знаем такую личность, как архиепископ Мелетий. Послевоенные годы: Иринарх, Флавиан, Иосиф, Никодим, Алимпий.
Одним словом, было о чем поговорить с Ромилом Ивановичем. Чем привлекают эти личности? Тем, что эти самородки, которые с Божией помощью как-то существовали в условиях советской действительности, сохраняя свои корни, свое русское естество, облик, были подвижниками, аскетами. Разные дары были у них, разные подходы, может быть, но в целом они отличались верностью церковному наследию, устроению, отличались строгостью к себе, строгостью к богослужению, каждый имел свою специфику, какие-то яркие самобытные черты. Кое-что мы знаем о них из прессы, по визуальному наблюдению, в результате редких соприкосновений, я имею в виду последних из них, главным образом владыку Алимпия. А более обширные сведения интересно было узнать от тех, кто более плотно соприкасался с ними, наблюдал их и в быту, и в богослужении и т.д.
И вот ровно три года назад в трапезной нашего храма* в течение трех часов Ромил Иванович рассказывал нам о них. Начал он свой рассказ с архиепископа Флавиана, возглавлявшего Старообрядческую Церковь с 1952 по 1961 гг. Был он уроженцем пос. Городище (это в Перевальском районе Луганской области, на моей малой родине). В 1905 г. архиепископ Иоанн поставил его в диаконы к местному храму. Через пять лет рукоположил его во священники к этому же храму. В 1937 г. владыка Викентий, местоблюститель архиепископской кафедры, возвел его в сан протоиерея. 1945 г. он принимает монашеский постриг и рукополагается в епископы. После смерти архиепископа Иринарха был избран архиепископом. Умер в 1960 г. на 84-м году жизни. Очень любил порядок при богослужении.
«Мне запомнилось, — рассказывал Ромил Иванович, — что если архиепископ стоял у престола, то никто не имел права сидеть или разговаривать, все тоже пребывали в молитве, и, если он садился отдыхать, это не значило, что священники могли отойти от престола. Будучи пономарем, я подавал кадило, и это тоже было регламентировано. Протодиакон следил за кадилом, и я не входил в алтарь. Некоторые моменты его служения очень памятны, глубоко запали в душу: облик, отношение к людям, совершение им богослужений. Я застал тот момент, когда был он уже в немощи, хотя по комплекции это был коренастый, достаточно крепкого телосложения человек.
Владыка был казачьего сословия, из донских казаков. Человек он был очень волевой. Обладал очень интересным голосом, у него была своеобразная греческая погласица чтения Евангелия, это запомнилось на всю жизнь. Сейчас у нас Евангелие никто так не читает, сколько я ни был в различных епархиях и приходах юга Украины и России, нигде такого не слышал. Погласица эта, как мне кажется, пришла из глубины веков. Я пытался ее воспроизвести, но это очень сложно из-за того, что времени прошло достаточно много, но, тем не менее, она очень интересная, своеобразная, как бы рассказывающая и в то же время раскрывающая смысл и содержание прочитанного, делающая какие-то акценты, ударения на тех или иных словах, которым владыка хотел придать значение.
Кроме того, владыка Флавиан был очень грамотным, начитанным. В журнале «Церковь», нашем периодическом издании до 1918 г., он очень часто публиковался, писал на различные темы проповеди, толкования псалмов, затрагивал вопросы быта. Судя даже по этим публикациям, я чувствовал, что он всегда был в центре жизни общины. Община Городища, помнится мне, всегда была очень представительной, всегда была очень большой.
Владыка Флавиан на моей памяти служил вечером не полностью, он был в преклонном возрасте, это не позволяло ему служить полную службу. Рогожская слобода в 50–60 гг. была в значительной степени населена людьми неверующими. Очень много людей было подвергнуто гонениям, и дома здесь населяли уже люди пришлые, приезжие. Это уже не то старообрядческое поселение, которое изначально было.
Владыка приезжал всегда на машине, потому что расстояние между резиденцией архиепископа и храмом было значительным, и время было такое, что ходить было небезопасно. Меня посылали, я говорил: «Владыка, уже читают кафизмы», и владыка был готов к определенному времени, а я, будучи мальчиком, провожал его. Если угодно, я был маленьким иподиаконом. Вообще, архиепископия тогда представляла собой очень небольшое учреждение. Монашки пекли просфоры, это было отдельно. Был секретарь у митрополита, протоиерей отец Василий Королев, он же был и настоятелем собора. Ответственный секретарь по светским делам — Абрикосов Кирилл Александрович, и было два монаха, один готовил, а другой был просто в услужении. Меня посылали всегда, чтобы я приглашал владыку на службу, и я это запомнил. В мои обязанности после службы входили и проводы владыки.
У владыки Флавиана было много болезней, я не знаю, с чем это связано. Наверно, это болезни священников. Он 56 (!) лет прослужил в священном сане, это для священнослужителя достаточно большое время. Владыка очень сильно мучился болями в суставах, врачи ему рекомендовали ноги держать в тепле, и он ходил в унтах, меховых сапогах. Лето было или зима, он ходил в сапогах, выложенных мехом внутри. Когда он приходил в свою келью, я снимал эти сапоги, он всегда говорил: «Ромильчик, мне бы сейчас ноги продать на что-нибудь холодное». Эти слова запомнились на всю жизнь, такие простые, обыденные, житейские, он не мог их не говорить, потому что у него, очевидно, ноги горели или от боли, или от усталости.
По праздникам в соборе собиралось очень много народа, и владыка всегда имел обыкновение говорить проповеди. Говорил он негромко, но, когда начинал говорить, народ мгновенно утихал и была такая напряженная тишина. Говорил он недолго, после него говорил настоятель о. Василий. О. Василий — это тоже человек известный в нашей среде. Я хочу подчеркнуть, что это были люди большого духовного подвига, большого духовного богатства, это люди, которые положили в основу жизнь для Бога, для Христа, для Церкви, и это делало их такими могучими. Кстати, о. Василия я вспомнил неспроста. Он умер вслед за архиепископом Флавианом в 1962 г., а настоятелем Покровского кафедрального собора был с 1927 по 1962 год. Это была эпоха, когда церкви закрывали, невозможно было устоять перед натиском властей. Все это сопровождалось большим напряжением.
Великая заслуга о. Василия была в том, что он отстоял Покровский собор. Будучи председателем общины, я раскопал в архиве такой интересный документ — постановление Моссовета об экспроприации церковных ценностей, о закрытии Покровского кафедрального собора. Он предназначался под клуб для завода, который там был рядом, сейчас там «станколиния», а раньше был механический завод. Но это не состоялось. Я это говорю по устным преданиям — сам слышал от родителей и старших, которых сейчас уже нет в живых, о том, что помогли Рябушинские. Живя во Франции, они занимали там определенное положение, один из братьев Рябушинских был академиком Национальной академии Франции. Кто-то из русских эмигрантов был атташе по вопросам культуры. Короче говоря, благодаря вмешательству французского посольства храм не был закрыт. Было такое время, 30 годы, когда в этот громадный собор ходило всего лишь несколько человек. Представляете, какая была эпоха.
Что еще памятно из жизни владыки Флавиана? Он очень любил гостей. Проводив их, часто оставлял меня за трапезой. Мне было 13 лет, я не участвовал в общей трапезе, а помогал принимать гостей. Припоминаю, что были гости из Городища и из Донской и Кавказской епархий, которой он руководил шесть лет до своего возведения в архиепископы. Это запомнилось потому, что, извините за откровенность, в то время были определенные проблемы с продуктами. Я вспоминаю обилие фруктов, привозимых с юга. Каждый, кто ехал, привозил, естественно, какие-то гостинцы, подарки архиепископу. Почему-то это очень запомнилось.
Последние годы жизни владыки были для Церкви напряженными в том плане, что он уже полгода примерно до своей смерти не служил, потому что отказали ноги. Владыка часто лежал. Иногда вставал и приходил на службу — ненадолго, потому что не мог ни стоять, ни сидеть, болезнь была тяжелой. В моей памяти его образ остался очень светлым и в то же время твердым и очень ярким. Я уже рос в другую эпоху, в эпоху архиепископа Иосифа, который был из Нижнего Новгорода. Это был другой человек. А владыка Флавиан был человек более твердый, жесткий и в тоже время гостеприимный, отзывчивый. Помнятся те многочисленные паломники, которых он принимал, беседовал с ними.
Себя я на погребальной процессии помню несущим дикирии, их в этом случае несут диаконы, не знаю, почему я их нес вместе с протодиаконом Александром Берестневым, будущим настоятелем нашего храма, в схиме Амфилохием. Он был тогда в цветущем возрасте — лет 30-ти.
Почему я все это запомнил достаточно ясно — в это время, на момент смерти владыки Флавиана, мне почти исполнилось 14 лет. Это было глубокой осенью, и к этому времени я прочитал всю Библию. Для меня это было каким-то критерием или точкой отсчета, скажем так. Я это хорошо запомнил, потому что с этого момента стал ощущать себя в этой жизни осмысленно, ответственно и, как я считал, стал понимать жизнь, как она описана в Библии, в Священном Писании. Я бы так сказал: это сформировало мою дальнейшую жизнь в Церкви, дальнейшее служение и пребывание в ней и вообще дальнейшее осмысление жизни.
Так что эти два события косвенно связаны: смерть владыки Флавиана и то, что к этому времени я прочел Библию. Как сейчас помню, исписал я пять тетрадок, то есть я читал, и, что мне было непонятно, что я должен был спросить у своего духовника, я записывал, или какие-то мысли, которые меня поражали, которые меня подвигали к дальнейшим расспросам, я все записывал. Из всех тетрадок, кажется, одна осталась. Куда остальные делись — житейское море…
Как правило, в соответствии с каноническими правом, после смерти первосвятителя проходит 40 дней, потом созывается собор, очевидно, так это и было, потому что в этом же году был избран архиепископ Иосиф. Владыка Иосиф, как я уже начал немножко говорить, был человек несколько иного плана. Что касается его личности как архипастыря, как литургиста, то, попросту говоря, это был служака — есть у нас такое понятие: как священник служит, каково его отношение к богослужению. На службу он приходил сам, почему-то это запомнилось. Уже не было той машины, которая привозила архиепископа Флавиана, той старенькой, зеленого цвета «Победы».
Приходил он сам, хотя у него уже были стихарные, помню Евгения Бобкова. Они были при архиепископе Иосифе. Я продолжал учиться, школьником был и продолжал служение в церкви. С владыкой Иосифом были уже более взрослые, зрелые чтецы. Он очень любил богослужения. Всегда приходил к началу. Облачался в мантию до полиелеоса, а потом — в полное облачение. Уже началась немного другая эпоха, эпоха оттепели, кто помнит — это были 60-е годы: 61, 62, 63. Что запомнилось? Запомнилось, как владыка Иосиф впервые был в Праге на Всемирном христианском конгрессе. Он первый из наших Предстоятелей побывал в Праге, за границей. Этот момент мне запомнился по интересным таким событиям, которые потом последовали: наш храм стали посещать иностранцы, очевидно, они на Всемирном конгрессе с владыкой Иосифом познакомились.
Вообще старообрядчество тогда не афишировалось в государственном масштабе, но первая поездка архиепископа Иосифа, очевидно, дала какие-то плоды, и в храм зачастили главы церквей. Я помню Грузинского патриарха Ефрема, который приехал в Покровский Собор в середине Литургии. Это было в воскресенье, архиепископ Иосиф служил, стоял у престола. Зашел патриарх как-то интересно, то есть его вход в храм был как бы инкогнито, не запланированный. Он прошел, очевидно, через главный вход, как все прихожане делают, прошел левой стороной, сопровождал его только архимандрит.
Я запомнил, что он был небольшого роста. Прошел он между Престолом и Сионом и первое, что привлекло его внимание, это была лежащая на столе книжица — «Чин Литургии», служебник с крестом. Он, не обращая ни на кого внимания, взял эту книгу и поцеловал крест на книге. Это тоже очень запомнилось. Протодиакон Георгий Устинов стал обходительно так с ним общаться, предложил ему сесть, в то время как архиепископ стоял у престола. Патриарх хотел владыку как-то поприветствовать, но тот стоял у престола и не двигался и так до самого момента перенесения Даров. И только потом он поприветствовал патриарха Ефрема. Они поговорили, патриарх показал на часы, что, мол, я опаздываю. Такой необычный визит.
Были и другие делегации. Во всяком случае, интерес к старообрядчеству возрос. Я припоминаю — на большие праздники очень много было работников посольств, были и представители западного духовенства. Был момент, когда мы с владыкой ездили в Болгарию в составе делегации, которую возглавлял министр культуры Мелентьев. Поехали мы по случаю изготовления памятника Кириллу и Мефодию для Мурманска. Такая маленькая делегация должна была принять этот памятник, погрузить его на пароход, а в Мурманск уже доставляли самостоятельно. Как сейчас помню, это было 3 марта, день освобождения Болгарии от турецкого ига. Было торжественное богослужение в соборе св. Александра Невского в Софии. Владыка Питирим от России участвовал в его совершении. Я, наверное, сейчас могу разсказать о некоторых встречах с ним и беседах.
Так вот, я рискнул спросить владыку Питирима: «Владыка, скажите, почему так мало пишут, говорят и вообще в курсе семинарских занятий очень мало информации о старообрядчестве, о старообрядцах, о самом расколе?» И что, вы думаете, мне ответил владыка Питирим? Это было настолько неожиданно… «О-о, Ромил Иванович, это вы правильно подметили, есть, конечно, здесь определенные соображения. Если мы много будем говорить о расколе, то будет больше старообрядцев, чем сейчас есть». Такой момент мне запомнился, так дипломатично он ушел от прямого ответа, но дал понять, что эта тема нежелательна для широкого, глубокого освещения. Пусть, мол, специалисты занимаются этим вопросом, а для семинаристов это ни к чему, может возникнуть излишний интерес. Во всяком случае, такой вопрос я рискнул ему задать.
Владыка Иосиф стал много рукополагать духовенства, я уже сказал, что это была хрущевская оттепель. Я был посвящен в чтецы. В нашей Церкви было 3–4 епископа, появилась новая, по-моему, Нижегородская епархия, которую возглавил епископ Александр Чунин. Я очень хорошо это помню, новый епископ с высшим образованием — по тем временам это было редким явлением.
Чем еще правление владыки Иосифа примечательно? Он стал, конечно, не без помощи настоятеля и председателя общины, усиленно вводить внешний этикет — женщины стали ходить в сарафанах, мужчины в косоворотках и кафтанах.
Владыка Иосиф уделял большое внимание церковному пению, при нем была организована школа церковного пения. Я один из тех, кто, скажем откровенно, плохо обучался церковному пению, хотя голос и слух были в наличии. Я его до сих пор досконально не знаю, я имею в виду крюковое пение. Но целый ряд обучающихся овладели, имели достаточно хорошие голоса и пели на крылосе. Крылоса стали пополняться народом, такой момент, очень важный. Кстати говоря, народу было достаточно много, нельзя даже сравнивать — сейчас народу гораздо меньше. Вспомнил, что вопреки Уставу было, очевидно, какое-то постановление, чтобы по воскресным дням всегда поминали погибших на войне, совершалась заупокойная лития, хотя по Уставу это не положено. При владыке Иосифе совершение этих литий прекратилось.
Был он на первосвятительском престоле 10 лет, умер в 1970 г. Я к этому времени уже женился. Когда женился, появились заботы, и я стал уже реже ходить в храм. Такой анекдот в церковных кругах существует по этому поводу, не могу не рассказать: «Почему редко ходишь?» — спрашивает священник прихожанина. — «Да нет, батюшка, я часто хожу, как ни приду, все „Христос Воскресе“ поется». То есть раз в году. Я не могу сказать, что ходил раз в году, но, тем не менее, по большим праздникам я бывал. Не будучи уже служителем алтаря, пел на крылосе. Участвовал я в похоронах владыки Иосифа. Был хорошо знаком с его семьей. Владыка Иосиф овдовел в 26-летнем возрасте, по-моему, у него было четверо детей, и я рос уже с его внуками. Его внуки были дьяконами и стихарными. Сын его, протодиакон Феодор, жил в Подмосковье, в деревне Ефремовской, и владыка Иосиф, не имея летней резиденции, как правило, летом на какое-то время выезжал и отдыхал в этой деревне, общался с природой, ходил за грибами, как все люди. Это я хорошо помню, потому что он меня как стихарного всегда брал с собой, и я прислуживал ему, мы служили в деревне Алешино. Это в Егорьевском районе, там большой храм. О. Феодор был потом рукоположен во священники и назначен настоятелем в Нижний Новгород.
Владыка Иосиф, как я говорил, любил церковное пение и привечал наиболее известных даровитых певцов, чего не было при владыке Флавиане. Появилась новая традиция: на Пасхальной неделе вечером он приглашал певцов на трапезу; нет, два раза: на Пасху и на Рожество. Мне, как стихарному, посчастливилось бывать на этих трапезах. Примечательны они были не яствами, а исполнением церковных песнопений, и это было очень вдохновенно.
Можно, наверное, еще какие-то аспекты вспомнить, но они менее существенные, во всяком случае, такие примечательные события, о которых я сказал, имели место. Церковь пополнилась духовенством, это основная заслуга, может быть, и не владыки Иосифа, а той эпохи послабления.
Смерть владыки Иосифа была воспринята очень скорбно, все его очень любили, у него не было никогда, я бы так выразился, оппонентов, которые были бы не согласны с какой-то политикой, с какими-то его взглядами и подходами. Он тоже все время проповедовал. Если владыка Флавиан произносил краткие проповеди, то владыка Иосиф говорил очень подробно, причем писал свои проповеди, очевидно, просил своих референтов фиксировать, всегда зачитывал, не надеялся на свою память.
Владыку Флавиана по старости, по немощи, провожали буквально под руки, ноги его плохо держали, сажали в машину, и он отъезжал. Владыка же Иосиф и приходил, и уходил сам, или, бывало, с каким-то там привратником придет, т.е. он был непритязательным. И что интересно, после службы его ожидала масса народа. Сейчас не хочу что-то сказать со знаком минус, может быть, времена другие, но, тем не менее, наш митрополит выходит, народ ждет, когда он благословит, все кланяются, все поют «исполайте», но такого общения нет, ну разве кто-то осмелится по важному вопросу что-то спросить, буквально несколько секунд. Владыка Иосиф принимал народ прямо в церкви, я это помню, потому что всегда был рядом. Всегда ему что-то приносили, какие-то подарки, и всегда он что-то советовал. Время было непростое, не было открытых отношений: «Вы мне, пожалуйста, позвоните, ничего страшного. Звоните с работы, обращайтесь ко мне как к Ивану Михайловичу», т.е. он понимал ситуацию, человек он был простой в обращении и этим самым заслужил к себе такую любовь. Его провожала большая масса народа. Умер он зимой. Помню, было много снега, на кладбище было далеко идти, специально расчищали снег.
Источник Журнал "Церковь"
Комментариев пока нет