Если бы, да кабы… «Отменяем» Раскол

Единоверческий публицист Василий Клинцов проводит опыт «альтернативной истории».

What if…

Мне многие годы не дает покоя мысль великого русского писателя Александра Исаевича Солженицына, сформулированная им в «Письме из Америки» (1975 г.): «В России староверческой она [ленинская революция] была бы невозможна!» Часто эту идею воспроизводят усеченно, возможно, по другому источнику, устанавливать его сейчас не возьмусь. Вот она, знаменитая «рифма» двух цифр, — «без XVII века не было бы 17-го года». Идея Солженицына, высказанная тем или этим образом, — вполне понятна. Действительно, ломка традиций в XVII веке, увлечение Западом в ходе петровских реформ и весь дальнейший петербургский период Империи, в котором русское древлеправославие подвергалось гонениям, по-своему логично и диалектически вели к тому, что в вестернизированном и обмирщенном обществе вызревала еще более радикальная и богоборческая сила — левые социалисты и террористы, которые в своей крайне-сектантской форме большевицкой партии, вернувшись из эмиграции и объединившись с антирусскими течениями по всей Империи, развязали Гражданскую войну и переформатировали Россию в нечто совсем новое. Но семена антитрадиционализма, богоборчества и русофобии были посеяны еще в годы Раскола. Здесь все логично, одно вытекало из другого, иначе будто бы и быть не могло.

Да, это так. Но какова альтернатива? Оставим за скобками трюизм, что «история не знает сослагательного наклонения». Историю человечества движут Бог и народы, вожди и армии, идеологи и спонсоры, и тут вариативность в каждом ключевом «узле», — пользуясь солженицынской же лексикой, — многообразна. Все могло быть иначе в прошлом, и все в будущем может быть не так, как мы прогнозируем из дня сегодняшнего. Для христианского исторического сознания вообще неизменны лишь две константы: Боговоплощение Исуса Христа и Его же второе пришествие, то есть кончина мира. Оба этих события уже произошли: одно в истории, другое в вечности.

Все остальное, как то судьбы народов и цивилизаций, как «рабочий материал Бога», гибко и изменчиво. Господь помиловал Ниневию и разорил Рим, попустил пасть Константинополю и благословил возвыситься Москве, а затем и этот этап закончился…

В общем, имея в виду всеобщую вариативность, я предлагаю читателю мысленный эксперимент, этакую игру в What If (что, если?). И проверим на состоятельность гипотезу Солженицына о невозможности Ленина в староверческой России. Итак, «отменяем» Раскол XVII века. Публицист Егор Холмогоров красиво назвал подобный мысленный эксперимент «реставрацией будущего» — того будущего, которое мы имели бы, не будь в прошлом непоправимых ошибок. Ах, да, важная оговорка — допустим, что все базовые политические, военные и прочие параметры истории России оставались бы в целом теми же. То есть страной бы правили те же персоны, военные победы и поражения происходили бы в те же годы и так далее. Ограничим эксперимент духовно-культурной сферой и вообразим, что после Смуты русские люди во главе с новой династией вышли не только обескровленными и разоренными, но и вновь, как когда-то в XV-XVI веках поверившими в особую миссию Руси и величайшую милость Божию к ней. Представим, что новая династия не имела в своем недавнем «анамнезе» сомнительных дел с польскими оккупантами и католическими легатами, либо же раскаялась в них и встала на твердую основу ревности о православной вере и процветании Русской Земли на самобытной почве, в духе традиций Стоглава, Московского царства XVI века и святорусских апокалиптических идей о Третьем Риме.

Организм со здоровым иммунитетом

Итак, перед нами была бы уже не «бедная Русь», элите которой, по Аввакуму, «захотелось латинских обычаев и немецких поступков», а свободная от всякого чужебесия, влюбленная в русского Христа и русскую церковную традицию, сильная молодая нация. И разве возможно, чтобы, увлекшись «греческим проектом» и малороссийской культурой, условный патриарх Никон затеял «книжную справу» и попытку изменить обрядность? Нет, скорее всего, при таких делах это освобожденных киевлян заставили бы перейти на двуперстие, как обязательное условие единообразия в догматике и обрядах! И никакие «восточные патриархи» не убедили бы царя Алексея, что старомосковская традиция его пращуров испорчена, книги все в ошибках, и только в греческих землях следует искать правильных источников веры. Большой московский собор, пройди он в те же годы, лишь утвердил бы постановления Стоглава, возможно, слегка смягчив формулировки относительно обрядовой вариативности, для лучшей церковной дипломатии на освобождаемых территориях. Но уж точно не анафематствовал бы приверженцев старых обрядов! И тогда никакое пестрое «украинское барокко» не распахнуло бы двери польскому, а затем и немецкому влиянию на церковную и светскую культуру России.

Итак, представим себе, что не было радикальных церковных реформ, тогда не возникло бы и сопротивления им, то есть собственно старообрядческой консервативной реакции. Оставим за скобками и прямое иностранное влияние на духовную жизнь Руси, все это «латинское пленение» и «псевдоморфозу», о которых убедительно писал о. Г. Флоровский.

Неужели бы русское богослужебное пение, иконопись, храмовое зодчество и вообще вся культура совсем не изменялась с течением времени? Традиция — не в неизменности, а в непрерывности, не в «поклонении пеплу», а в «передаче огня». Богослужебные чины, вероятно, менялись бы, как это происходило и раньше, — но плавно, эволюционно, без радикальных ломок и проклятий в адрес предшествующих порядков. Образ, стиль, традиция — это и есть выражение нашей национальной идентичности, в каком-то смысле знамя нашей идеологии, о чем прекрасно пишет искусствовед Александр Севастьянов: «Предназначение любой национальной культуры — выражать национальную самобытность того или иного народа, его природную внутреннюю сущность, его душу». А в центре русской традиционной культуры — церковное богослужение.

Достаточно очевидно, что по крайней мере в церковном пении утвердилось бы уже зародившееся истинноречие, то есть хомония бы потихоньку замещалась наречью; уже возникшее русское строчное многоголосие развивалось бы и заняло свою нишу наравне со столповым осмогласием, со временем менялись бы и тексты, варьировались бы в духе времени и напевы, появились бы реформаторы и систематизаторы пения, как в той же Греции, где на основе старовизантийской традиции была в XIX-м веке создана новая певческая школа — вполне самобытная по стилю, но и узнаваемая с первых звуков. Приходской устав также «облегчался» бы, но монастыри бы не превращались в центры латинизированной киево-могилянской западнической учености, а напротив, твердо держались бы святорусского древлеправославия. И технический прогресс, в частности, книгопечатание, не подорвал бы самости Руси, ее идейного и духовного самоуважения, христоцентричности и устремленности ввысь.

Россия не теряла бы достоинства, опиралась бы на собственную традицию и память о высотах духа, достигнутых русскими подвижниками прежних столетий на нашей земле и в нашей церкви. Ядовитая привычка к самооплевыванию не вошла бы в нашу жизнь, русофобия и иноязыкость элиты были бы исключены. И вот, продержавшись в этом духовном подвиге еще пару столетий, входя в промышленный век и эпоху мировых войн, такая традиционалистская, сплоченная вокруг Царя и Веры Россия, став настоящей, а не «вывернутой наизнанку» Империей, действительно «изблевала» бы из себя любого «Ленина» и подобных ему агентов международного интернационала, иностранных шпионов и русофобов с западной подпиткой. Да, прав был Солженицын, его гипотезу можно признать верифицированной!

Староверческая Россия была бы подобна организму со здоровой иммунной системой, которая отторгла бы как чужеродный элемент, как смертоносный токсичный патоген или вирус любую враждебную силу, тем более революцию. Без такого, как у нас, XVII века, наш 1917-й год был бы совсем другим. Однако не будем унывать при мысленном созерцании «потерянного русского земного рая». Описанная мной картина — это лишь один из вариантов, который требует множества оговорок, условий и допущений. И главное из них я сделал в самом начале своего уот-иф-эксперимента — это верность династии Романовых святорусской идеологии последних Рюриковичей и Годунова.

В реальности отход от этой идеологии начался не при Никоне, а сильно так раньше. Публицист Борис Кутузов убежден, что «измена Святой Руси» (искажение русской мессианской идеи) произошла уже при первом Романове — царе Михаиле, и его отце, патриархе Филарете: «Именно в их правление был совершен подлог русской национальной идеи преемственного хранения чистоты православия, когда концепция „Москва — Третий Рим“ вместо эсхатологического ее понимания была истолкована в чисто политическом значении создания неовизантийской православной империи во главе с русским царем на древнем царьградском престоле… Алексей Михайлович „от младых ногтей“ воспитан в грекофильском духе, почему он столь безоглядно и кинулся в реформаторскую деятельность с первых же дней своего царствования, будучи еще по возрасту 16-летним юнцом. Чистота русского православия принесена в жертву этой политической авантюре», — пишет Б. П. Кутузов. Сюда же следует отнести и полонофильские увлечения первых Романовых, и их пленение юго-западной, малорусской эстетикой и ученостью, предпочтение ее старомосковскому православию.

Увы, и Никон, и Петр I, и Ленин, и все наши многие исторические драмы и трагедии были предопределены не в середине, а в самом начале XVII века. Но по Божией милости и Его любви к России есть в последовавшей этому истории и величайшие победы, и торжество русского духа. И если будем помнить залог своих исторических успехов, то нас и в будущем ждет триумф. А если наступим на прежние грабли — новые и новые психопаты-русофобы не упустят шанса вновь обесценить наши православные идеалы и нравственные традиции в ходе очередных революций, ускоренно приближая воцарение последнего «Ленина» — всемирного антихриста. Но тут уж — чему быть, того не миновать.

Автор: Василий Клинцов