Передо мной свежий «кирпичик» издательства «Новое литературное обозрение» — книга к.и.н., доцента НИУ ВШЭ Евгения Владимировича Акельева «Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов» (М., 2022. — 624 с.). Насильственное брадобритие, предписанное указом 26-летнего царя «О ношении немецкого платья, о бритии бород и усов, о хождении раскольникам в указанном для них одеянии», — конечно же, сюжет известный, однако, прежде не рассматривавшийся в жанре «микроистории», то есть в некоторой контекстной изоляции от более широкого аспекта петровских реформ и эпохи в целом, зато «со тщанием» и максимально глубоко. Данный метод чем-то напоминает скрупулезную криминологическую экспертизу события с множеством подробностей и причинно-следственных гипотез. Вероятно, ассоциация с криминалистикой вызвана еще и тем, что научные интересы автора исследования связаны с историей городской преступной среды — русской и французской — в том же XVIII в., так что рассмотрение вопроса о гонениях на бороду — это своего рода следственное дело, вернее один из его томов.
Хоть это и не афишировано, но издание, видимо, было приурочено к прошлогоднему юбилею императора Петра I. Само понятие «Мисопогон» (греч. «гонитель бороды») заимствовано из сатирического произведения императора Юлиана (IV в.), и по мысли автора отражает «конфликт властителя и его подданных по поводу брадоношения»: «Видимо, в истории не было других таких случаев, когда наделенный абсолютной властью правитель на протяжении четверти века осуществлял столь жесткое преследование бороды в своем государстве».
Автор называет известный акт брадобрития бояр в Ново-Преображенском дворце 26 августа 1698 г. «точкой бифуркации русской истории», следуя традиции других исследователей-петроведов: С. М. Соловьева, Н. Г. Устрялова, В. М. Живова и других. По мысли Акельева, в этом действии царя «оказался сфокусирован целый кластер идей и смыслов, составивших матрицу для осмысления и понимания механики петровского культурного переворота». Наиболее устоявшуюся модель объяснения этого сюжета можно проиллюстрировать приводимой в книге цитатой В. В. Мавродина:
«Для Петра старорусская одежда и борода были признаком „ревнителя“ старины, которую он так ненавидел». Акельев повторяет эту мысль: «Петр резко противопоставлял традиционный российский облик, отождествляемый им с обликом „татарских и протчих бусурманских народов“, и внешний вид подданных европейских государств, который декларировался как „християнский“». Но автору явно недостаточно такого понятного, школьного объяснения: «Царская выходка в Преображенском должна считаться хорошо организованной и тщательно спланированной акцией. Но в чем же был ее смысл?», — задается историк-криминалист вопросом о мотивах и принимается за поиск истины.
Очевидно, что конфликта не возникло бы, будь это вопрос малозначительный:
«Представления русских людей конца XVII — первой четверти XVIII в., которые заставляли одних идти на смерть за банальную растительность на лице, других — не менее фанатично настаивать на обязательном брадобритии», — эти-то представления с обеих сторон и создали мировоззренческую основу противостояния вокруг брадоношения, находившегося «в эпицентре того культурного и политического взрыва, который уничтожил старую, Московскую, средневековую Русь и привел к формированию нового, имперского общества». Что же это были за идеи? Автор перечисляет «глубоко укоренившиеся эстетические, гендерные, этнические и даже, не в последнюю очередь, религиозные представления». Их-то он весьма подробно и раскрывает, предпочитая однако «держать в фокусе не отвлеченные концепции, а действия конкретных людей, порождающие различные отношения подчинения или сопротивления».
Историк Акельев подробнейшим образом разбирает богословскую составляющую споров о брадобритии на материале доводов новообрядческого патриарха Адриана из Окружного послания 1690-х гг., а также более раннего «Изглашения» патриарха Иоакима, ну а в качестве контрдоводов — по трудам несогласного с традиционными представлениями пропетровского митрополита Ростовского Димитрия (Туптало). Его труд с разоблачением «антропоморфистских» аргументов о греховности брадобрития «Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце» стал составной частью печально знаменитого «Розыска». Так вот, «Димитрий Ростовский указывал на необходимость критически относиться ко всем российским старым богослужебным книгам», — подмечает Акельев, и цитирует митрополита: «Всуе наши рускии христиане утверждают небрадобритие, и всуе кто сумнится о спасении своем, лишивыйся брады по указу». На всякий случай напомним, что еще в 1886 году Синод РПЦ издал «Изъяснение о содержащихся в полемических против раскола сочинениях прежнего времени порицаниях на именуемые старые обряды», в котором резкие высказывания о дониконовских обрядах, бытовых обычаях и книгах были названы частным мнением их авторов, а не позицией Церкви.
Разбору теологических аргументов о «вере русских людей в то, что борода является частью Образа Божия в человеке» — от Ветхого Завета и святых отцов Церкви до Стоглава, Большого московского собора 1666-1667 г. и трудов упомянутых иерархов — уделяется в книге большое внимание, эти главы будут интересны читателям еще и тем, что, очевидно, не только староверы в конце XVII — начале XVIII вв. ревновали о брадоношении, но и масса русских, принявших церковные реформы, однако сопротивлявшихся петровским новинам.
Весьма любопытна выявленная автором взаимосвязь религиозного брадоношения с распространением (и запретами) иконы «Отечество» («Ветхий денми»). И все же сам Акельев склоняется к тому, что смысл событий был не столько религиозно, сколько политически и социально обусловлен.
Очевидно, что в Москве того времени острижение бороды было «самым оскорбительным действием, которое можно было совершить в отношении мужчины», и Петр «не мог не осознавать, что своими действиями наносит своим боярам смертельную обиду»; более того, он ставил их под угрозу церковного отлучения согласно приказу патриарха Адриана. Именно это «открытие» следует признать самой интересной идеей монографии: в гонениях на бороду важнейшую роль играл фактор противостояния молодого царя с авторитетом патриарха, чье Окружное послание против брадобрития и «спровоцировало», по Акельеву, Петра на острижение боярских бород в Преображенском. В этом скандальном деле «современники видели очередное звено в цепочке действий и контрдействий в рамках противостояния царя и патриарха Адриана… Та двойственность смыслов, которая была сознательно заложена царем в ритуал, должна была означать примерно следующее: отсутствие бороды отныне служит маркером сохранения верности Петру (и на этих лиц распространяются необычайные царские милости), в то время как приверженцы брадоношения отныне подозреваются в связях с мятежными стрельцами, а значит, на них распространяется царский гнев и опала».
Также автор рассматривает часто ускользающую от внимания читателей деталь: указ о брадобритии, разработанный еще в 1698 г., был опубликован лишь в 1705 г.. По мнению Акельева, указ был обнародован уже «в совершенно ином историческом контексте»: «Петр ненавидел бороду, видел в ней признак нелояльного к себе отношения, воспринимал бородатый облик в качестве варварского и даже языческого, а все церковные аргументы считал глупыми суевериями, но при этом свои взгляды пока никому не навязывал, поэтому в указе о брадобритии 1705 г. не содержится никаких объяснений. Причины появления этого указа были, в общем, всем и так понятны в том контексте, в котором он появился. Уже пять лет шла тяжелая война, государственные ресурсы находились на грани полного истощения, ранее был введен ряд инициатив, направленных на пополнение царской казны…». В общем, ничего личного, просто «денги взяты».
Автор признает, что «сосредотачивая внимание на одной лишь инициативе Петра I, рискует потерять из виду общий план эпохи, упустить другие важные явления, с брадобритием тесно взаимосвязанные». Подробно рассматривая документы и свидетельства о внутривластных церковно-политических коллизиях, из виду он упускает (или сознательно ставит за рамки исследования) не только наличие огромной массы староверов среди «московитов», не только симпатии к «раскольникам» в среде великорусского духовенства, но и предысторию противостояния авторитетов и харизм монарха и патриарха в период правления предыдущего Романова — Алексея Михайловича, чей клинч с патриархом Никоном по вопросам соотношения священства и царства в государственной иерархии был важнейшим фактором кризиса церкви и общества, известного как Раскол, а также и фактического, а затем и юридического упразднения патриаршества после смерти Адриана. Многие историки склонны полагать, что на отношение юного Петра к фигуре патриарха как потенциального конкурента повлиял именно конфликт его отца с Никоном.
Собственно, фоновый сюжет русского Раскола, вообще существование репресируемого старообрядчества в книге практически не рассматривается, даже события стрелецкого бунта названы выступлением неких полуанонимных носителей «идеологии православного консерватизма и культурного изоляционизма», пусть и способствовавшим «формированию и кристаллизации (от противного) петровской идеологической и культурной программы», но якобы никаких корней в староверии не имевшим. Действительно, узко-антистарообрядческую направленность «Мисопогон» принял существенно позже: «В 1722 г. Петр решил… привести внешний облик жителей российских городов в „регулярное“ состояние. По его убеждению, большинство оставшихся в России бородачей были „раскольниками“. Отныне все указы пропитаны антираскольнической риторикой, а преследование бородачей, порученное вновь созданной Раскольнической конторе, на время стало особенно жестоким. Но смерть императора помешала реализовать эту программу». А в декабре 1763 г., когда Раскольническая контора была упразднена, «ушла в прошлое и борьба с бородой в Российской империи».
Спорным решением является и то, что вместо понятия «русские люди» автор намеренно использует в заглавии и по ходу книги термин «московиты» — как он сам признается, для того, чтобы создать у самого себя и у читателя «эффект отстранения, позволяющий установить и выдержать культурную дистанцию». Под «московитами» в книге имеются в виду эксклюзивно великороссы («известно, что у малороссов отношение к брадобритию было совершенно иным»), и исключительно той эпохи. Вероятно, автору «позиция отстранения» помогла с выходом в свет данного исследования в издательстве, имеющем репутацию прозападного и либерального.
Дистанция, возможно, и в самом деле нужна для лучшего понимания психологии Петра, который на собственных подданных смотрел глазами иностранца: «Я царствую не над людьми, а над собаками и неразумными скотами!», — якобы воскликнул однажды молодой западник Романов после возвращения из «Великого посольства».
Книга Акельева интересна тем, что благодаря богатой фактуре придает личности царя-реформатора и образу его эпохи объем и сложность, предлагает по-новому взглянуть на подоплеку известных сюжетов, и оптика микроскопа здесь вполне законный метод. Уроки и моральные выводы из событий тех лет заинтересованному читателю предоставляется извлечь самостоятельно — все же автор скорее следователь-криминалист, а не судья, но и преступления против образа Божия в человеке не имеют срока давности.
Автор: Василий Клинцов
Комментариев пока нет