Представляем нашему читателю еще несколько уникальных глав из книги «Я — Victor», которая сейчас готовится к публикации. Это воспоминания В. Н. Милованова (1923 – 2011) — певчего старообрядческого храма Покрова Пресвятыя Богородицы на Рогожском кладбище в Москве. В прошлом повествовании автор рассказывал о строительстве и жизни храма Успения Богородицы на Апухтинке. В представленных главах речь пойдет о разрушении старообрядческого храма на Апухтинке, а также об отце, Николае Милованове, который был председателем церковного совета старообрядческой Рогожской общины с 1968 по 1979 год. Автор рассказывает, как строились взаимоотношения его отца с Комитетом по делам религии в те богоборческие времена.
Глава 22. Разрушение Апухтинки
Ранней весной 1935 года, мне тогда было 12 лет, по всем домам нашей округи ходили с опросом, кто бы желал, чтобы наш Успенский храм, нашу «Апухтинку» переделали в общежитие для семей рабочих соседнего завода «Станколит»? К нам домой пришли три девушки в красных косынках — комсомолки и стали бойко рассказывать о том, как бедствуют семьи рабочих. Они рисовали ужасающие картинки их быта, говорили об их грязных обездоленных детях, которых негде помыть и постирать им белье, которым негде готовить пищу, и спрашивали, хотим ли мы им помочь или мы против того, чтобы рабочие, оплот нашей революции, жили по-человечески? Или мы держимся за темные предрассудки прошлого, воплощением которых являются храмы?
Было понятно, что церковь нашу решили закрыть, и значит, закроют ее в любом случае, хотим мы этого или не хотим. Многие жители нашего района, ходившие вместе с нами в этот храм, заявили, что согласны на его переделку. Девушки принесли с собой анкеты, в них напротив каждой фамилии стояли две графы с результатом опроса, и практически все подписи стояли в одной графе, т.е. все они дали согласие на переделку храма. Но моя мама и бабушка сказали, что мы против. Девушки рассмеялись и спросили, а посещаем ли мы его? Это был риторический вопрос, им было само собой понятно, что в церковь уже никто не ходит. Только наша семья и еще некоторые всем известные старообрядческие семьи заявили, что, по их мнению, проблему этих рабочих можно было бы решить как-то по-другому.
Мальчишки с округи прибегали смотреть, как ее ломали. В конце весны ее опечатали, забили окна, огородили строительным забором, за который не разрешено было проходить. Все наши соседи сидели на лавочках во дворе дома и наблюдали вместе с нами ее разрушение. Сначала сняли кресты, потом сшибли купола и барабаны, затем ломали своды… Как я мечтал проникнуть туда ночью и посмотреть, что там делается! Мне хотелось вынести оттуда иконы из коллекции Новиковых, о которых особенно сокрушались папа и мама, и спрятать их где-нибудь в тайнике.
Однажды поздней осенью, вечером, когда закончился рабочий день и все строители разошлись, я совершил подвиг: отодвинул доску в заборе и залез в разбитое окно храма. На улице к тому времени было уже очень темно, но в помещении — кромешная тьма. Сердце во мне бешено стучало. Я стал шарить рукой и понял, что оказался в запертом помещении. Я пытался нащупать киоты, какую-то мебель, но натыкался лишь на шершавые стены: икон там уже не было. Может быть, их оттуда уже успели вывезти? Потом я узнал, что, действительно, были такие смельчаки, которые проникли в храм до меня и вытащили оттуда часть икон и где-то спрятали. Еще я знаю, что некоторые иконы с Апухтинки перевезли в храм села Коломенское, который не закрывался в советское время, а многие иконы оказались в хранилищах на Рогожском. Но большинство из собрания икон Новиковых попало в запасники Третьяковской галереи.
Когда наш храм был уже изуродован, арестовали и братьев Новиковых, и они скоро погибли. В 60-е годы, во времена хрущевской «оттепели», в газете «Московская Правда» появилась посмертная заметка о них, как о замечательных каменщиках-реставраторах Кремля, там было написано много хороших слов: об их безотказности, усердии, о профессиональном мастерстве, и ни слова об Апухтинке, ни слова о трагедии их жизни.
На сайте «Русский Мартиролог» о них написано, что Новиков Аркадий Иванович и Новиков Иван Иванович, уроженцы Московской обл., Бронницкого р-на, д. Каменное-Тяжино, арестованы 1 сентября 1937 г. тройкой при УНКВД СССР по МО от 26 сентября 1937 г. по обвинению в принадлежности к контрреволюционной группировке сектантов-старообрядцев. Им назначена высшая мера наказания — расстрел. Приговор приведён в исполнение 27 сентября 1937 г.
Настоятель храма на Апухтинке отец Игнатий Арсентьев после закрытия церкви был запрещен в служении, почувствовал себя никому ненужным и уехал куда-то, говорили, что на свою родину, в Звенигород. Рассказывали, что однажды, на престольный праздник местной церкви, он вошел в алтарь и не удержался, надел облачение… До такой степени сильно ему хотелось служить! Он проходил по тому же делу, что и Новиковы, и так же погиб. Мои родители говорили, что, зная его пылкий характер, его судьбу можно было вычислить заранее.
А сейчас Апухтинский храм совсем нельзя узнать, он стал общежитием для гастарбайтеров.
И я бы даже и не хотел, чтобы этот храм был отреставрирован и снова отдан церкви, потому что прошлого все равно вернуть невозможно, да и само старообрядчество в целом слишком сильно изменилось за эти годы. Пусть Апухтинка останется неизменной и будет жить в воспоминаниях и легендах!
Глава 27. Король
Прошло время, и мама стала обыкновенной женщиной, женой короля, потому что королем на самом деле был папа: в конце концов, его талант художника получил признание не только среди друзей, но и среди широкой публики. Вскоре после войны в Манеже, в московском центральном выставочном зале, была устроена персональная выставка его акварелей. Он, наконец, стал членом МОССХ (московский союз художников). И все это благодаря стараниям Николая Прусакова, который быстро продвигался по служебной лестнице.
Когда храм на Апухтинке исчез, то вместе с ним разорвались связи и знакомства, особенно среди новообращенных. Распался кружок любителей древней живописи, куда входил мой папа. У многих членов этого кружка к тому времени исчез запал новизны, молодости, и не столько страх преследований за убеждения, сколько требования карьеры заставили их отказаться от открытого посещения церкви. Религия перестала казаться им чем-то серьезным и важным, а представлялась юношеским романтизмом, далеким от истинных ценностей общества. Кое-кто вступил в партию. Горько было наблюдать, как уходят люди, которые до сих пор казались самыми близкими друзьями и единомышленниками.
Николай Прусаков, папин сокурсник, один из основных членов этого кружка, работал вместе с папой во Всесоюзной Торговой палате. Он, хотя и женился на старообрядке и принял старообрядчество, верующим человеком, по-видимому, так и не стал. Кажется, что его интерес к вере так и остался лежать в плоскости исключительно эстетической.
Папа всегда восторгался его блестящим природным талантом художника, быстроте и точности его рук. Будучи знатоком иконописи, многим достижениям в собственном творчестве Прусаков обязан эстетике икон. Применяя принципы и композиционные приемы древних мастеров в искусстве современном, он неизменно поражал других художников, своих коллег, новаторством и свежестью решений. Лишь мой папа замечал источники его вдохновения, которые, конечно же, Прусаков не собирался никому афишировать. Но, с другой стороны, не было никакой надобности их афишировать, потому что каждый мастер всегда вдохновляется чем-то великим и не обязан никому давать отчет, как развивалась его творческая мысль, в этом нет плагиата, это нормально, но… Отвергая гонимую истинную ценность иконы — ее религиозную сущность, он пользовался ее побочным продуктом — интересными композиционными находками. На мой взгляд, это все равно, что восхищаться внешним видом прелестного ребенка и при этом полностью игнорировать его чувства, желания и потребности.
Прусаков вскоре стал главным художником Торговой палаты. Он общался с папой больше как коллега, на деловой основе, а прежней открытости и искренности между ними уже не было, и они оба старались избегать разговоров на религиозные темы. Тем не менее, Прусаков по собственному почину решил ему помочь, и в этом он проявил себя настоящим верным другом моего отца.
Даже не столько для папы, сколько для мамы было очень важно, что папины таланты были, наконец, оценены по заслугам, кроме того, это отразилось благоприятным образом и на бюджете нашей семьи, что тоже принесло нам немало радостей.
Но после этого успеха папа, к негодованию всех своих друзей художников, поменял профиль работы и ушел в реставрацию! Его друзья расценили это как предательство в служении искусству. А ему работа по восстановлению древних росписей и икон доставляла гораздо большее удовлетворение, чем собственное творчество. Наконец-то он нашел свое призвание. Даже облик его изменился, он стал выглядеть солиднее, светлее и даже, как говорила моя насмешливая мама, «с некоторой готовностью к юмору!»
Глава 30. Комитет по делам религии
В конце шестидесятых годов папа реставрировал настенную живопись Покровского собора на Рогожском, а после реставрации его пригласили на должность председателя церковного совета старообрядческой Рогожской общины, то есть старосты. Он долго отказывался, считая, что общественная деятельность — не его поприще, но потом, когда его лично попросил об этом сам глава старообрядческой церкви архиепископ Иосиф, папа согласился. Занятия реставрацией, также как и акварелью, ему пришлось оставить.
Он проработал в этой должности одиннадцать лет, с 1968 по 1979 год. Он внес на Рогожское свои порядки, заставил снять с икон все уродливые жестяные ризы, заслоняющие образа, убрать деревенские полотенца и засохшие мертвые цветы, а также полинявшие кладбищенские пластмассовые цветы, и в храме стала царствовать благородная простота, подобная той, что была когда-то принята в Апухтинской церкви. Прихожанам пришлось уступить его вкусам. К этой своей новой работе он отнесся также сверхответственно, как и ко всему, что он делал в своей жизни. В этой должности он, как на посту, пробыл до конца жизни. За два месяца до своей смерти он, во главе приемочной комиссии, поднимался по строительным лесам на самый верх колокольни, чтобы лично ознакомиться с производством работ.
Когда папа стал старостой Рогожской общины, его регулярно вызывали в КГБ, в комитет по делам религии и постоянно чего-то требовали, требовали. Конечно, приходилось им подчиняться и идти на уступки, но когда они требовали назвать фамилии активных прихожан, в особенности певчих с клироса, то он изворачивался, как мог, но списков им не дал. Первое, что он говорил, это «да», они радовались и успокаивались, потом он эти списки «забывал», и так он умудрялся тянуть без конца, а потом, когда тянуть становилось невозможным, огорошивал их тем, что не знает никаких фамилий. «Но вы же обещали?!» Он что-то мямлил в свое оправдание, разводил руками, как провинившийся школьник, и производил очень неблагоприятное, несолидное и глуповатое впечатление. Они строго выговаривали ему: «Что вы за староста такой, раз вы не в силах проконтролировать свой приход? Вы плохо справляетесь со своими обязанностями! Как это получается, что у вас нет списков? А как вы певчим выдаете заработную плату?» Он отвечал, что вообще-то петь на клиросе — это дело добровольное и не подлежащее учету, кто придет, тот и поет, если только умеет, и никакой зарплаты за это не получает.
И это была правда: они и в самом деле пели бесплатно, поскольку это была честь — быть допущенным петь на клиросе. Он, конечно, всех певчих прекрасно знал, в основном это были известные потомственные певцы, и без разрешения регента на клирос никто встать не посмел бы. А атака продолжалась дальше: «Ваши знаменные распевы такие трудные! А крюковая грамота такая сложная! А где ваши певчие учатся этим крюкам? Где собираются? Какие действуют кружки? Кто их руководители?» На это папа отвечал, что никаких кружков он не знает, а что в гости к знакомым ходить у нас не запрещено, и этими знакомыми являются, естественно, такие же старообрядцы. А по поводу обучения пению он отвечал им, что если выстаивать все службы, то потихонечку можно всему научиться, и петь по крюкам тоже. Все его слова были отчасти правдой, отчасти полуправдой, а иногда и откровенной неправдой, но никаких списков он им так и не дал.
Время от времени в храм приходили активные молодые люди, очень-очень верующие, желающие больше узнать о старообрядцах, они завязывали с прихожанами знакомства, заводили беседы, но их вычисляли, и они быстро исчезали.
Также от него требовали фамилии тех, кто крестился, и особенно тех, кто приходил венчаться. Взрослых обычно крестили тайно, а по поводу крестин детей папа отвечал, что их приводят неграмотные темные бабушки, которых бесполезно перевоспитывать, и приводят они их «для здоровья», без ведома родителей, и эти случаи не очень интересовали КГБ. А вот венчание — это было действительно серьезно.
Мой папа собирал иногда много венчающихся пар и всех их венчали в один день, а сведения в КГБ подавали только об одной паре, которые были на это согласны, и про которых было и так известно, что они из старообрядческих родов. Конечно, обо всех его уловках и хитростях в комитете по делам религии догадывались, но поймать его за руку не могли. Иногда ему давали понять, что его поведение можно расценить как скрытое противодействие советской власти, и что его в конце концов посадят, но так и не посадили.
Комментариев пока нет