Публицист Василий Клинцов обращается к одной из проблемных тем современного Единоверия — искусственной изоляции приверженцев старины в РПЦ.
Старообрядческое движение в Русской Церкви — это своего рода «опасная зона», тщательно изолируемая по периметру единоверческих приходов сетью предубеждений и страхов («не влезай»…). Патриарх Кирилл неспроста заявил в 2013 году о неприемлемости архаизации богослужений как «искусственного, а порой и неумелого применения „древлеправославной“ практики за пределами единоверческих храмов». Сложно сказать, какие конкретно примеры имел в виду Святейший, но мысль вполне ясна: за пределы «резервации» выхода нет, все должно быть герметично и компактно, а значит, подконтрольно.
Понимать это следует так: старый обряд дозволено любить, но нельзя рекламировать, утверждая и распространяя идеи и практики русского церковного своеобразия. Вот и в принятом недавно (в марте 2022 года) «Положении о старообрядных приходах» говорится о том, что допускается существование храмов, где идут службы «как по древней, так и по общепринятой традиции, избегая при этом их смешения за одним богослужением». Таким образом, проникновение древней традиции в «общепринятую» исключено, появление элементов архаизации за пределами Единоверия де-юре запрещено (обратный процесс тоже недопустим, но с обрядовой «гигиеной» у старообрядцев и так все неплохо). Но ведь это коренным образом противоречит той миссии, которую сама история возложила на старообрядные приходы (я писал об этом в статье «Старый обряд как школа любви к родному»).
Вот в чем эта миссия — «свидетельствовать внутри самой многочисленной православной конфессии России о святорусской традиции». Не «возвращать раскольников» и не «примирять раздорников», а возвращать русским людям утраченные ими идентичность и стиль. Духовной задачей староверия в целом и единоверия как его постоянного «спутника» внутри большого русского православного космоса стало — указывать реформированной Церкви на утраченный идеал, не только богослужебный, но и богословский.
Протоиерей Георгий Флоровский в «Путях русского богословия» так обозначил итог Раскола: произошла «острая романизация, латинская псевдоморфоза Православия», «интоксикация религиозным латинизмом». В итоге, «внутренняя свобода и независимость были потеряны, и было утрачено и само мерило для самопроверки… Утверждается чуждая и искусственная, неорганическая традиция». Утратив «мерила для самопроверки», осуществив опору не на свою традицию, а на иноземные авторитеты (не суть важно, греческие, украинские или просто западные, главное, что на чужие), Москва вошла в Новое Время духовно дезориентированной, то есть ослабленной. А русская Старая Вера во весь голос всей своей драматической историей сигнализировала о развитии этой болезни.
Единоверие, как своего рода «посольство» старообрядчества на территории Патриаршей церкви, неслучайно занимается пропагандой таких идей, как, по протоиерею Георгию Крылову, «изгнание барокко из богослужения», или, как призывал автор этих строк: «Расколдовать псевдоморфозу!», то есть «постепенно, без радикальной ломки привычных обычаев исторгнуть из богослужебной практики то, что не соответствует духу православия, его культурным и богословским основаниям, например, такие чисто западные явления, как многоголосное светское пение и искажения канонов иконописи». Прихожане старообрядных общин своим выбором манифестируют «консервативный антизападный поворот в Русской Православной Церкви», отход от внешних «мерил для самопроверки», от иностранных источников духовного авторитета на Юге и Западе. И призывают к опоре на исконную Традицию и родные национальные корни.
Имманентная задача Единоверия — не быть изолированной «вещью в себе», а способствовать тому, чтобы исконно-русский, древлеправославный стиль стал в РПЦ распространенным и преобладающим, пусть это будут лишь отдельные элементы старого обряда, такие, как знаменный распев или строгая синхронность молитвенных действий (поклонов и др.): «Именно на это и должна быть направлена основная миссия единоверцев как носителей древнерусского, корневого самосознания и культурного кода, хранителей старого обряда, „эталона церковной жизни и литургического творчества“ (митр. Иларион)» (последняя на сегодня самоцитата). Но быть эталоном — не такая уж духовно безопасная задача. «Ах, какое блаженство — знать, что я совершенство», — пела в старом фильме самовлюбленная особа Мэри Поппинс. И здесь мы возвращаемся к тому, с чего начали.
Единоверие — территория духовного риска.
Выбор старого обряда в лоне РПЦ — это серьезное духовное действие, реализация богоданной свободы во Христе, часто по эстетическим или идеологическим причинам, но так или иначе, его мотивы следует уважать, ведь в большинстве случаев мы имеем дело с вновь образованными городскими приходами, состоящими из людей, если и имеющих старообрядческие корни (а таких, может быть, сегодня не менее 50% великороссов и потомков казачества), то уж точно не рожденных в традиционных староверских или единоверческих семьях (их столько не было на закате «совка»), зачастую вообще не имеющих православных предков. Это касается как прихожан, так и клира. Так вот, этот свободный выбор делается в условиях пусть не малого благоприятствования, но некоторых известных препон, призванных посеять сомнения. До сих пор еще популярные блогеры-священники пишут иногда, что двуперстие «менее правильно», чем троеперстие, что причины Раскола в невежестве консервативных московитов и тому подобное. Но и внутри «пределов единоверческих храмов» есть свои болезни — так, самоощущение себя неким «островом правды» среди заблуждающихся братьев сродни тому, как позиционируется диаспора в инокультурной, иноэтнической среде, и здесь, отстаивая правильность своего выбора, бывает трудно не впасть в некое противопоставление большинству, о котором Христос предостерегал в притче о мытаре и фарисее.
Но если удастся преодолеть и внешние, и внутренние препятствия к реализации своего выбора, не совершив очевидных ошибок и не приняв навязанных стереотипов, то пользу для себя верующий человек получит колоссальную. Старый обряд — это совершенно особая богослужебная дисциплина, духовно-душевная гармония высочайшего, непревзойденного древнего образца, приобщение к которой дает великолепный опыт богообщения, самопознания и аскетической практики. К нему, как пожалуй еще лишь к монашеству, применимы слова английского христианского писателя Г. К. Честертона: «Христианству всегда была присуща здоровая ненависть к розовому. В отличие от философов, оно не терпит мешанины; не терпит того компромисса между белым и черным, который так недалек от грязно-серого. Быть может, мы выразим все христианское учение о целомудрии, если скажем, что белое — цвет, а не бесцветность».
Итак, старообрядческое Единоверие как форма церковного православного христианства — это исконно-русская манифестация бескомпромиссной свободы и света, древней правды о Боге и мессианского идеализма о России. Сохранять их «белизну» как «цвет, а не бесцветность», — это великий подвиг. Однако следование «узким путем» этого немногочисленного движения сопряжено с большим количеством сложностей и испытаний, прежде всего, духовных, и необходимостью совершать духовные же усилия. Без конца летят туда камни различных, пусть малочисленных, но активных миссионеров от новообрядчества, обвиняющих староверов Патриаршей церкви то в филораскольничестве, то в иных мыслепреступлениях (по Оруэллу). Но как гласит догматик 1-го гласа, «дерзайте убо, дерзайте людие Божии». И кто от сердца хочет, тот разберется и справится, Господу поспешествующу. А со временем, быть может, мечты начнут сбываться, и русский образ православия займет подобающее ему место в Русской — все еще больше по названию, но по сути постсоветской — Церкви.
Автор: Василий Клинцов
Комментариев пока нет