Этот снимок крестьянки Степаниды (в скрытничестве — Ольги) Петровны Коровиной публикуется впервые. Найден он совсем недавно в архиве, переданном из ФСБ. Арестованная в день светлой Пасхи 1936 года, она сподобилась мученичества и приняла смерть за Христа.
Петровна (так кратко она подписывала свои книги) была переписчицей и старообрядческой наставницей в таежном селе Верхозерье, что в Удорском районе Коми края. С юности она приняла на себя подвиг «странничества», своеобразного народного монашества. Сегодня мы публикуем рассказ об этом человеке ее дальней родственницы. А также фрагменты из книги «Цветник духовный», переписанной и проиллюстрированной рукой самой Ольги Петровны. Она включает в себя излюбленные народом выдержки из Священного Писания, Псалтири, житий и поучений православных святых. К каждому текстовому кусочку странница Ольга нарисовала яркую картинку, так что эта книга действительно похожа на цветник…
Обычно свои творения Петровна предваряла таким словом: «Отцы и братия, и сестры, за скудность ума нашего, трудившихся в сем деле, простити. Аще вникнув в сию книгу обрящете, что неисправно и погрешно, всяко молим вас исправити и нас, трудившихся в деле сем, прощения сподобити, да и сами тожде прощение от Христа Бога получите в день последнего воздаяния. Аминь».
Красный крест на зеленом поле
Несколько лет назад в старом сундуке, хранящемся в домашнем амбаре, среди бабушкиных домотканых сарафанов, вязаных чулков и браных полотенец попал мне в руки сверток с ткаными узорами. Были они уже старые, выцветшие и, показалось, вырезанные из какой-то пришедшей в ветхость одежды. Мое любопытство сполна удовлетворила пожилая тетушка, поведавшая такую историю. В 1936-м мой дед, крестьянин-единоличник Иван Григорьевич Палев, был осужден на три года лагерей. Вина его заключалась в том, что, будучи колхозным сторожем, не углядел сухой валежник, припасенный для колхозных нужд и сгоревший от неосторожного обращения с огнем. Отбывать срок отправили его в Верхне-Човский ИТК.
Здесь больного и уже пожилого человека определили работать в пошивочную мастерскую. Именно сюда каждое утро вохровцы заносили мешки с отслужившей хозяевам одеждой. Она принадлежала расстрелянным и умершим в лагере заключенным. Портные, рассортировав ее, годное пускали в дело — перешивали на портянки и варежки для новых партий прибывающей «рабсилы».
Однажды, как обычно, вохровцы затащили туго набитые мешки и вывалили их содержимое на пол. И посыпались из них, раскинув рукава, словно изломанные женские руки, — платья, кофты, сарафаны, полотенца… Что-то неуловимое, но до боли с детства знакомое пригвоздило к ним глаза крестьянина. Пока он не понял. Это был яркий, красно-желто-зеленый узор, который жил и радовал глаз только на удорских женщинах. Этот орнамент невозможно было спутать ни с каким другим.
Красные кресты и ромбы, розетки и диагонали на белом и зеленом поле не давали портному покоя. Он предпринял все, чтобы узнать имена владелиц этих дивных узоров. Оказалось, принадлежали они пятерым старушкам, расстрелянным в лагере за веру в Бога. Женскую одежду пустили в расход, а орнамент мой дед вырезал и спрятал. А при каждом удобном случае вынимал из тайника, рассматривал и горько плакал над ними. Приехав на родину после освобождения, принялся разузнавать имена погибших землячек. Первой, чье имя ему подсказали, была Ольга Петровна Коровина из соседней деревни Верхозерье.
…Почти полвека спустя после рассказанных событий я попыталась узнать что-нибудь о судьбах остальных расстрелянных женщин. Но годы сделали свое дело — многое стерли, унесли, погребли под своей толщей. На то, чтобы разузнать даже эти небольшие сведения, ушли годы.
От ученья — к уменью
Деревня Верхозерье встретила застывшей в воздухе тишиной, травами, почти в человеческий рост, и оставленными хозяевами великанами-домами. Чуть в стороне от деревни набрела я на замшелый, почти ушедший в землю, крест. Оказалось, ставили его очень давно, когда деревня была еще многолюдной, а многочисленный скот на здешних подворьях стал лакомым куском для медведей. Обетный крест от медвежьего нашествия — так назывался спрятавшийся в траве оберег. Крестьянствование и вера — две опоры, не дававшие сгинуть деревне на протяжении веков. Они же определяли и жизненный уклад «Елесь котыра» — «рода Елисея», выходцем из которого и была Ольга Коровина. Теперь здесь от него не осталось, как говорится, камня на камне. Родовой дом Коровиных продали и перевезли в соседнюю Муфтюгу, расположенную в двух километрах от Верхозерья.
В «Вологодских епархиальных ведомостях» за дореволюционные годы Муфтюга встречается часто. Как явствует из отчетов миссионеров Велико-Устюжского Стефано-Прокопьевского братства, именно это село долгие годы являлось центром старообрядчества. Поэтому каждый раз приезжавшие сюда миссионеры устраивали со старообрядцами беседы-диспуты, пытаясь склонить последних к «выходу из раскола». Но староверы за старину держались крепко. Надо заметить, «словесные баталии» всегда отличались взаимным уважением. Особенно староверы уважали епархиального миссионера священника Стефана Николаевича Клочкова — за его знание Священного Писания и Предания.
Вход на такую словесную «прю» был, как говорится, свободный. Поэтому можно предположить, что уже с детства бывала на них и Ольга Коровина. Пытливый ум, ясная память вскоре сделали свое дело — девушка бегло читала на старославянском, знала молитвы и богослужебный устав. Вот только книг староверам не хватало. Старые, дошедшие еще со времен дониконовских реформ, пришли в ветхость, а новые взять было негде. Некоторые из мужиков сами взялись за перо. Впрочем, так же делали и старожилы с Печоры, Пижмы и Цильмы, чьи рукописи впоследствии стали гордостью многих собраний страны. Они же легли в основу знаменитого древлехранилища в санкт-петербургском Пушкинском Доме — Институте русской литературы. Но староверам не хватало не только книг, но и певцов, знавших толк в старинных крюковых знаках и в знаменных распевах. Как известно, после церковных реформ XVII века в храмах стало звучать только партесное пение. Ревнители же старой веры его отвергли, продолжая петь по-старому.
К началу нынешнего века официальной Церковью были дарованы старообрядцам некоторые послабления. Примерно в это же время Ольга Петровна едет в Карелию, на реку Выг, где доживают свой век последние насельники знаменитых на Севере старообрядческих центров — Выгорецкого и Выголексинского общежительств. Теперь трудно сказать, сколько времени она там пробыла и где ей удалось взять уроки по знаменным распевам, крюковому письму. Известно, что не раз она ездила и в пределы Каргополя — центр северно-русских староверов-странников. Наверное, именно там из-под ее пера вышла первая книга с замысловатыми крюковыми знаками.
Бережно сложив их в дорожный сундук, в один прекрасный день она отправилась обратно на свою родину. Всю дорогу в голове звучали суровые и чистые древние песнопения, которые переполняли душу торжественностью и теплом. Этим распевам ей предстояло обучать и своих земляков.
Жизнь под землей
Разразившаяся вслед за этим революция для многих людей, в том числе и земляков Ольги Петровны, стала громом при ясном небосводе. Революцию и последовавшие за ней гражданскую войну, голод, коллективизацию многие не без основания сравнивали с концом света, с приходом антихриста. И попытались убежать от страшной действительности. Но не куда-то за тридевять земель, а в своем же доме зарываясь вглубь, в землю, в подполье. Этих людей так и называли — бегуны, или скрытники. Конечно, были такие люди и еще раньше, но после октябрьского переворота их число резко возросло. По сути, это стало пусть очень своеобразной, но формой социального протеста. По сведениям историка Михаила Рогачева, тысячи бегунов в это время прятались в лесах возле Летки, на Печоре и Удоре. Кстати, некоторые из скрытен сохранились даже до наших дней. Не так давно, к примеру, специальным постановлением администрации Нижегородской области места старообрядческих скитов включены в список историко-культурных памятников.
Сделано это не случайно. В скрытнях, куда ушла часть староверов, продолжалась жизнь: женщины занимались рукоделием, чтением, переписывали книги, пели духовные песнопения и, конечно же, истово молились Богу перед устроенными здесь божницами. Как правило, такие подпольные молельни обустраивали в своих домах более зажиточные крестьяне. На Удоре, особенно в селах по реке Вашке, скрытни были чуть ли не в каждом селе. В некоторых из них обитало всего несколько насельников, а в иных их число переваливало за десяток, а то и другой. Хотя точное количество скрытников и их имена для всех являлись полутайной: они не имели паспортов и других документов, удостоверяющих личность, никогда не показывались на улице в дневные часы, все требы исполняли в темноте, под покровом ночи хоронили покойников.
Одним из центров скрытничества на Удоре стала деревня Верхозерье. А среди тех, кто не захотел смириться с воцарением безбожной власти, была и Ольга Петровна Коровина. К тому времени она уже слыла среди единоверцев опытной наставницей и начетчицей. Хотя в те времена эту роль чаще всего выполняли мужчины. Признанию Ольги Петровны способствовали и ее глубокие знания устава, а главное — распевов и, конечно же, многочисленные книги, переписанные ее рукой. К слову, в фондах Национального музея хранится книга с крюковыми знаками, принадлежащая перу землячки Ольги Петровны — девице Феоктисте. Кто знает, не ученица ли она знатока древнего письма и соборной службы?
А сельчане к скрытникам относились уважительно за тяжкий крест, который они добровольно взвалили на себя. Оберегали их от досужих глаз разного ранга уполномоченных, приносили еду. Власти до поры до времени смотрели на них сквозь пальцы. Гроза разразилась в 1936-м.
Староверческая Пасха
1936-й год выдался високосным и многие староверы, посчитав, что кара Господня их не минует, готовились к смерти. Видимо, зная настроения людей, власти решили «не обмануть» их надежд, запланировав на этот год карательную экспедицию против православных. Время ее проведения было выбрано очень удачно, в ночь с 11 на 12 апреля. Как раз в эту ночь все верующие собирались вместе, чтобы встретить Пасху.
В одном из домов деревни Верхозерье шла праздничная служба. Но посреди ночи вдруг распахнулась дверь, и человек, застывший на пороге, выпалил: «Все прячтесь, к дому идут НКВДэшники!» Кто попроворнее, успели убежать, а пятерых женщин во главе с Ольгой Петровной, что называется, взяли с поличным. На шум сбежались жители деревни, и плененные в доме богомольцы стали выкидывать им самое ценное, что у них имелось, — рукописные книги. Но вскоре дом оцепили, наглухо закрыли окна, книги начали загружать на подводу. Засветло тронулись в путь. Впереди подвода, груженная книгами, а следом за ней пять женщин в темных одеждах: Ольга Петровна, Анна и Мария Васильевны, Игнатьевна и Петровна (к сожалению, имена последних никто вспомнить не мог).
По дороге к ним присоединили еще несколько старушек из соседних деревень, тоже взятых во время пасхального богослужения. Печальная вереница двигалась из села в село. На привалах к ним подходили старушки и со слезами на глазах совали за пазуху кто горбушку хлеба, а кто картофелину. Конвоиры покрикивали: «Поторапливайтесь, а то и вас заберем с собой». На одной из остановок кто-то из конвоиров решил заглянуть в книги, груженные на подводу. Ничего не понимая (все книги были на старославянском), чертыхнулся, подозвал товарищей и предложил не везти дальше этот бумажный хлам. Хозяйку постоялого двора заставили растопить русскую печку. Книги занесли в дом и начали кидать в пламя. Бестрепетный жадный огонь вскоре оставил от книг только кучу пепла.
«Рукописи не горят!»
Эта фраза до самого последнего времени воспринималась мною лишь как очень сильное, но несбыточное желание. Пока не произошло чудо — встреча с рукописями Ольги Петровны Коровиной. Много наслышавшись о них, я, тем не менее, никогда ни одну из них не видела. И уже никогда не надеялась увидеть. Но вот в научной библиотеке СГУ доктор филологических наук Андрей Николаевич Власов принес и выложил передо мной два фолианта, обтянутых кожей. Сказал, что оба они — «Обиходник» и «Ирмологий» — принадлежат перу Ольги Петровны. Не без трепета раскрыв первую страницу, я тут же разочарованно проговорила: «Да это же печатная, а не рукописная книга». Андрей Николаевич возразил. Я перелистовала книгу дальше и продолжила возражать своему оппоненту. Так, препираясь, мы дошли до последней страницы. Именно здесь располагалась монограмма, которая расшифровывалась так:
Писавшая сию книгу Ольга Петровна Коровина.
Оказывается, действительно, обе книги принадлежали перу Коровиной. И были они написаны на таком высоком профессиональном уровне, который трудно отличить от печатного. Он даже превосходил его: настолько здесь все было выверено, тонко, а главное — неповторимо, красиво. Зубчатые бусинки полуустава с замысловатыми карнизами из старинных нотных знаков — крюков, которые сейчас прочесть под силу разве что ученым-медиевистам. Затейливая вязь заглавных букв, украшенных заморскими диковинными цветами и растениями. Эйфория красок, взятых у макушки лета: синий, желтый, красный, зеленый… Показалось, что даже в промерзших насквозь библиотечных комнатах стало вдруг теплей и уютней.
Андрей Николаевич рассказал, что эти книги привезли из археографической экспедиции по Вашке несколько лет назад. Они, как любые рукописи, уже уникальны сами по себе. Но ценность их еще и в том, что благодаря им состоялось открытие первой в наших краях женщины-переписчицы книг. До этих находок считалось, что переписывание богослужебных книг, своего рода духовный подвиг, было исключительно мужским делом. А спустя несколько лет я узнала, что найдены другие книги, написанные ее рукой: еще один нотированный Ирмологий, Обиход Всенощного бдения, Канон Пасхе и «Цветник духовный».
А затем довелось мне встретиться с внучатой племянницей Ольги Петровны — сотрудником Коми научного центра Надеждой Коровиной. От нее узнала, что в сыктывкарской квартире ее родителей живет единственная реликвия, доставшаяся в наследство от талантливой родственницы. Это писаная маслом икона, подаренная Ольге Петровне неизвестным иконописцем. Икона светлая, праздничная, написанная яркими красками, такими же, какими «вытканы» узоры на книгах мастерицы. Под стать орнаментам, спасенным ее земляком и сохраненным в деревенском доме. Вот еще одно свидетельство о ярком и большом таланте нашего древлеправославного народа, который не смогли сокрыть ни подпольная скрытня, ни лагерный барак, ни братская могила.
Арестованная в светлый день Христова Воскресения, странница Ольга Петровна ушла в последний свой земной путь. Где она сейчас? Я верю, там — в Райских садах, что отразились на страницах ее удивительных книг!
Фрагменты из книги «Цветник духовный», переписанной и проиллюстрированной рукой самой Ольги Петровны. Сохранились чудом, когда солдаты НКВД сжигали ее книги в русской печи.
 |
Реку вам сказанное от отцов, да познаете силу словам. Положен круг на земле. Разумейте: сей круг есть мир. Посреди самого круга — Бог. И если люди с разных сторон приближаются к середине круга, то они приближаются и друг к другу. А если отходят от середины, то отдаляются и друг от друга. Таково есть естество любви: не любящий ближнего не любит и Бога. |
 |
Из Псалтыря: «Беззакония мои превысили голову мою, как тяжелое бремя отяготели на мне… Я согбен и совсем поник, весь день, сетуя, хожу… Я изнемог и сокрушен чрезмерно; кричу от терзания сердца моего». |
 |
Из Псалтыря: «Отступити от мене вси творящии безакония, яко услыша Господь глас плача моего, услыша Господь моление мое, Господь молитву мою прият. Да постыдятся и смятутся вси врази мои!» |
 |
«Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной» (Еф.6, 11-12). |
 |
Поругались отец с сыном. Тогда вился Ангел и показал им картину: сидят сын с отцом в аду и также ругаются. Сын пошлет проклятие — и отцу становится худо. Разозленный, отец отвечает еще худшим проклятием — и сына всего корежит. Тогда сын отвечает еще худшей руганью… Так они до бесконечности усугубляли свои адские мучения. После же Ангел показал любезного отца и послушного сына в селении праведных. И были отец с сыном как один человек — в радости нескончаемой, но прибывающей. И неизреченною радостью радовались, неисповедимых щедрот Божьих наслаждались. |
 |
Некий младой монах жил один в пустыне. Неподалеку поселился другой инок, пришедший из внутренней пустыни. И молодой решил с ним о мудрости побеседовать. Приходит к нему раз, приходит другой, но тот не говорит с юношей. Молодой инок спрашивает: «Отчего, отче, не говоришь со мной?» Старец же отвечает: «Иди, чадо, к морю на берег и зри на море, аще что узриши на мори». Пошел юноша по благословению старца и встал у моря. И тут налетел шум великий с небес. Воззрел юноша на небо и увидел многое множество воронов, летящих под небеса, от них же пламень исходил. За ними, пониже, явилась другая стая, а за этими третья… И многое другое инок увидел — то, что изображено на картине сей. Старец же потом объяснил виденное: «Первая стая вранов летающих — те суть, чадо, постриженные в монашество малыя дети и ушедшие в пустыню. Они оставили суету мира сего, не познав красот его. Они летают в самую высь, к престолу Бога Вседержителя. |
Другие же суть враны, которые летают пониже в невеликом пламени, — это те, кто познал красоты мира сего, но оставил мир. Третье стадо вранов, что летают низко, яко по горам трутся, — это те, кто жил в мире со женами и с детьми, имел села и винограды, рабов и рабынь, но оставил все, и постригся в монахи. А что видел человека, по морю бегущего и за ним зверя гонящегося, — то те, чадо, имели суету мира сего, жену и детей, и перед смертью постриглись во иноки. Зверь тот именуется — мука вечная. Но и он той муки избежит. А та птичка, что воды из моря испила мало, и в море воды ни прибыло, ни убыло, — то, чадо, книги наши. Как небесную высоту и морскую глубину неудобь познать человеку, так и книжныя премудрости, вся писания святых отцов недоумеем мы знать. Так что не будем превозноситься. Всяк бо возносяся смирится, а смиряйся возносится». Услышав сие, отыде младый пустынник в пустыню с миром.
 |
Сего света человеческое маловременное житие подобно есть мужу, бегающему от лица беснующегося единорога. Человек забрался на древо и держится за ветки крепко. А под ним две мыши, черная и белая, грызут безпрестанно корень древа. А в глубине рва змея огнем дышит, пожрать его хочет. И под ногами четыре главы аспидовы. А из ветвей древа капает помалу мёд… Что значит картина сия? Единорог есть смерть. Ров же — весь мир, полный смертоносных сетей. Древо, грызомое белой и черной мышами, есть путь жития нашего, срок которого безпрестанно убывает дневными и ночными часами. Четыре же аспида — греховные стихии, из которых составлено человеческое естество, ими же разрушается. Огненный и немилостивый змей изобразует зевающее адово чрево, хотящее нас прияти. Медвяная капля являет сладость всего мира, сиречь богатство, сребролюбие, славу. Да оставим, братие, сию славу, и суетные богатства, и все дела злые, и воспримем дела добрая, плоды духовныя, дабы наследовать Царство Небесное. |
———————-
Автор: А.Сивкова
Источник: rusvera.mrezha.ru
Комментариев пока нет