Виктор Огурцов. О жизни инока-схимника Евфимия

История старообрядчества знает немало биографий как подвижников веры, так и просто добропорядочных христиан. Хорошо известно о мучениках, пострадавших за правоверие во второй половине XVII века, немало информации имеется о ветковских и керженских отцах, подробно описана жизнь многих старообрядческих архиереев, печатаются статьи о репрессированных в 30-40-е годы.  Однако значительно меньшее число  материалов  посвящено  жизни старообрядцев в XVIII – первой половины  XIX века. Сегодня мы публикуем интереснейший материал, посвященный жившему в этот период иноку-схимнику Евфимию  (Мокееву). Эта статья подготовлена Виктором Дмитриевичем Огурцовым.

Предуведомление

Всё, что ниже написано, не плод моего воображения. Часть сведений почерпнута мною из документов и изданий, хранящихся в архивах и библиотеках, а часть — из бесед при личных встречах с родственниками и жителями деревень бывшей Гуслицкой волости Богородского уезда. Эти сведения я начал собирать в 1952 году, заинтересовавшись историей своего рода.

Моими собеседниками в разное время были:

• моя бабушка, мать моей матери, София Степановна Елисеева, до замужества Тимофеева, р.1877;
• родная сестра бабушки — Анна Степановна Тимофеева, р.1887; бабушка и её сестра родом из дер. Степановка, бывш. Незденово, крестьянские дочери; бабушку выдали замуж в 1894 г. в дер. Селиваниху за мещанина Дмитрия Ивановича Елисеева, р.1875, её сестру Анну в Москву за мещанина Петра Фёдоровича Тимофеева, однофамильца;
• моя мать Мария Дмитриевна Елисеева, р.1899, прожила в Селиванихе до 1913 г., потом в составе семьи переехала в Москву, вышла замуж за моего отца Дмитрия Ивановича Огурцова, но фамилию не меняла;
• родная сестра матери Лидия Дмитриевна Жукова, р.1897, была замужем за московским мещанином Николаем Артемьевичем Жуковым;
• троюродный брат матери, житель дер. Степановка Ипатий Исаакович Левин, р.1875;
• житель дер. Селиваниха Савелий Евтеевич Иванов, р.1896;
• житель дер. Беливо Василий Исаевич Беклов, р.1902;
• москвич, бывший житель дер. Петрушино — Мемнон Денисович Пчёлкин, р.1891;
• житель дер. Степановка — Леоктий Климович Малахов, р.1902;
• жительница дер. Беливо — Феодосия Васильевна Батулина, до замужества Кабанова, р.1888;
• жительница Москвы — Елизавета Трифоновна Мальцева, тёща старообрядческого архиепископа о. Георгия, р.1900, её мать Ольга Львовна Батулина из дер. Беливо приходится троюродной сестрой моей матери;
• жительница дер. Старой — Мария Фёдоровна Митина, р.1912;
• жительница дер. Степановка — Басса Петровна Левина, до замужества Нешина, р.1898.

Всех собеседников перечислить трудно, не все имена я запомнил  или записал. Были и случайные разговоры с попутчиками. Когда я ходил по Гуслице пешком, то заговаривал с покупателями возле сельских магазинов, с людьми, посещавшими могилы родственников на кладбищах. У меня не было с собой диктофона, а всё услышанное старался запомнить или отметить в записной книжке: даты, имена, родственные связи, названия местностей и особые случаи в истории края. Многие собеседники знали дом Елисеевых в Селиванихе, но о камне на могиле Елисея Мокеева говорили лишь те, кто имел в Селиванихе родственников и бывал вместе с ними на селиваниховском кладбище.

Мои рассказы об истории рода Елисеевых обычно слушали с интересом, но иногда деликатно спрашивали, какую пользу для себя я хочу получить, тратя время и деньги на поездки из Москвы в Гуслицу и на сидения и библиотеках. Понятия «предки», «традиции», «духовное единение» и «бескорыстное подвижничество» не увязывалось с действительностью, в которой жили люди: в стране шло строительство коммунизма. Гуслицкие старожилы, отвечая на мои вопросы, всегда подчёркивали степень своей осведомлённости: «слышал в детстве от старых людей», «об этом ничего не знаю», «были разговоры» и т.п. Они ничего не выдумывали и не прибавляли вымышленных подробностей. И с горечью замечали иногда: «Никто меня об этом никогда не спрашивал».
 

Предшествие

Нельзя писать биографию человека, жившего в XVIII-XIX веках, не затрагивая внешних условий, — географических, социально-экономических, политических и культурных, — оказывавших определённое влияние на жизнь и деятельность этого человека. История русских городов и земель делалась трудом многих поколений людей, каждое из которых оставило по себе добрую память. В далёких от столиц сёлах, в крошечных деревнях всегда горела творческая мысль, рождались искусные мастера, выявлялись талантливые наставники, вырастали замечательные организаторы. Кто сосчитает капли дождя? Кто назовёт имена всех людей, строивших и защищавших наше Отечество?

Гуслицкая волость стала известна историкам из духовной грамоты Московского князя Ивана Даниловича Калиты, датированной 1328 годом. Разумеется, к этому времени волость уже была достаточно заселена, и Иван Калита, завещая её в числе других владений своей жене, был уверен в том, что жена его не будет жить в бедности. Более ранних сведений о Гуслице пока нет.

Волость состояла из нескольких деревень, расположенных по рекам Гуслице, Нерской и Вольной, и многочисленным притокам их, берущим начала в болотах и озёрах. Земли, пригодной для земледелия, было мало, выгоны и покосы представляли собой заболоченные и поросшие мелколесьем пространства. Дороги, проложенные по гривам, годились для проезда и перевозки грузов только в зимнее время. Реки изобиловали рыбой; бобры и водоплавающая птица были основными предметами охоты; лоси, кабаны и волки приходили сюда только зимой.

Но люди жили здесь. Они упорно отбирали у болот пахотную землю, вырубали лес, осушали луга, строили жилища на высоких местах. Самое раннее упоминание деревни Селиванихи в документах относится к 1631-33 годам. Писцы, описывавшие дворцовую Гуслицкую волость, отметили: «…пустошь, что была деревня Труфанова, Селиванова, Телегина тож, а в ней три места дворовых…». Предыдущая перепись была в 1589 г., но писцовая книга не сохранилась. А первая перепись состоялась, очевидно, при учреждении Поместного приказа в середине XVI века. Этот документ тоже не сохранился. Отсюда и три названия одной и той же деревни, ведущей начало от починка, основанного неким Труфаном /Трифоном или Трофимом/. По-видимому, деревня обезлюдела в голодные 1602-1605 годы и последующее Смутное время.

Между 1633 и 1646 годами в деревне поселились два семейства — Григория Нежданова и Тимофея Семёнова. Вероятнее всего, они были переведены сюда из какой-то поволжской дворцовой волости: опустевшее Подмосковье заселялось преимущественно крепкими и трудолюбивыми поволжскими земледельцами. Первое из этих семейств стало родоначальником местных купцов-промышленников Ивановых, а второе — Елисеевых.

У Тимофея Семёнова был сын Максим, у Максима — Григорий, у Григория — Тихон, у Тихона — Мокей. Он был отцом Елисея, давшего потомкам фамилию.
 

Шествие по жизненному пути

Тихон Григорьев скоропостижно скончался в начале 1742 г. на 52-м году жизни, В том же году Мокей Тихонов женился на Авдотье Дмитриевне, происходившей из семьи стрельцов-старообрядцев, бежавших из Москвы на родину в Гуслицу после подавления стрелецкого бунта и расформирования полков. Скитались по дворам, а при переписи 1710 г. сказались крестьянами князя Александра Даниловича Меншикова, получившего волость в подарок от царя за ратные подвиги при Полтаве. Первенец — Степан Мокеев — появился на свет в 1743 г.

В следующем году в стране началась очередная перепись старообрядцев для учёта — они были обязаны платить государству двойной подушный оклад. В Селиванихе зарегистрировали 32 человека мужского пола и 25 человек женского, в том числе: вдова Федора Леонтьева 58 лет, её дети: Мокей 23-х лет, Захар 14 лет, Аграфена 16 лет, жена Мокея — Авдотья Дмитриева 23-х лет и его годовалый сын Степан.

В начале июня 1750 г. семья пополнилась вторым сыном, нареченным при крещении Елисеем.

Детские годы его почти не отличались от детских лет деревенских малышей, находившихся под присмотром бабушек. Бабушке Федоре нравился Елисей: смышлёный, но не задира; разговорчивый, но не пустой болтун; любознательный, но осторожный. Видимо, к этому времени местная молва относит случай, произошедший в деревне. Бабушка Федора отправилась навестить захворавшую родственницу, жившую неподалеку, и взяла с собой внука Елисея. Родственница лежала на лавке в горнице под образами, металась в жару и бредила. Елисею то ли жалко стало бабушкину родственницу, то ли ещё по какой-то причине, но он убежал в сени, спрятался там и заплакал. Через некоторое время бабушка взяла его и плачущего привела домой. А на следующий день узнала, что родственнице стало лучше, и вскоре она совсем поправилась. Бабушка Федора и другие очевидцы неоднократно рассказывали своим знакомым, как малыш Елисей отозвал на себя демонов, терзавших несчастную женщину.

Лет с восьми Елисей стал обучаться грамоте. Отец хотел, чтобы сыновья научились переписывать книги, копировать разнообразные певческие крюки и познавали переплётное ремесло. Для этого две зимы дети жили в деревне Беливо у местного жителя, которого отец хорошо знал и которому не скупясь платил за учёбу и кормовые.

К двенадцати годам Елисей свободно читал рукописные тексты на церковно-славянском языке, пел службы, знал наизусть целые главы Евангелия, но переписывать богослужебные книги ему не давали: не посвящен. Пока же переписывал душеполезные наставления, жития святых, акафисты, кондаки и тому подобные сочинения, потребность в которых обнаруживалась в деревенских старообрядческих общинах и у частных лиц. Елисей линовал бумагу свинцовой палочкой, очинял перья, писал текст, выделяя киноварью заглавные буквы и наиболее значимые слова, обрезал листы и при необходимости сшивал их в тетрадь. Заказы принимал отец, он же получал плату за выполненную работу.

Однако этими трудами прокормиться было невозможно. Гуслицкие крестьяне находились на оброке.  Они были должны платить помещику установленную им подать в виде продуктов питания и денежных сумм. Денежный оброк приказчики распределяли поровну между всеми тяглецами, а если кто-то не был в состоянии платить, за него платила деревня с последующим расчётом. Если же деревня не давала в срок положенной ей по раскладке суммы, назначался «правёж»: наезжали приказчики с господскими слугами и опустошали деревню, не оставляя в ней ни куриного яйца, ни огарка свечи, ни обрывка верёвки…

Поэтому Мокей Тихонов и брат его Захар старались приобщиться к такому занятию, которое позволяло бы зарабатывать реальные деньги и одновременно не ограничивало бы ведение крестьянского хозяйства.

Долгими вечерами, сидя при лучине за каким-нибудь рукоделием, они искали способы избежать разорения и нищеты. Степан и Елисей слушали с полатей их разговоры, не всё понимали, но усвоили, что торговлей отец и дядя Захар заниматься не будут: там люди живут обманом, честного слова не держат, крестное целование преступают, богатеют не по разуму и не по труду. Что кузнечным ремеслом они тоже промышлять не хотят: в Беливо полно кузнецов, работающих на всю округу, и пересилить их невозможно. И что в извоз они идти не хотят: незденовские крестьяне работают на извозе в Москве — так они месяцами дома не бывают, деньги привозят не ахти какие большие, а хозяйства в деревне рушатся.

Можно было бы разводить хмель и возить его в Москву, да где найдёшь сборщиков в страду? Все сборщики идут в сельцо Богородское к тамошним хмелеводам — дело у них поставлено на широкую ногу и платят они сборщикам хорошо.

Остаётся лён. В здешних местах земля для него не очень подходящая, сеют мало, да и сорта неурожайные. А для домашнего обихода покупают пряжу у рязанских и владимирских торговцев и ткут на станках полотна по мере необходимости. Чтобы торговать готовыми тканями, нужно заявить в Мануфактур-Коллегию об открытии заведения, уплатить положенный сбор и получить билет на право ведения торгово-промышленного дела. А главное, чтобы барин разрешил открыть в своей деревне такое заведение. Но барин разрешения не даст, потому что владелец билета освобождается от оброка.

И всё-таки можно обойтись и без барина. Вон в селе Зуеве покупают у крестьян готовые ткани, не спрашивая, для себя их выткали или не для себя. Может, пряжу покупали для себя, а получилась лишка. Куда её девать? Не выбрасывать же. А у зуевского крестьянина, что скупает ткани со стороны, есть билет.

Мокею и Захару затея понравилась. Они купили в Зуеве немного пряжи и на двух домашних станках женщины соткали несколько полотен холста. Этот холст отправили с оказией в село Зуево и получили честно заработанные деньги.

Успех предприятия был налицо, но торопиться с расширением дела братья не стали. Сначала надо было накопить какую-то сумму, обеспечивающую защиту дела от банкротства, А в первую очередь — купить для Степана и Елисея квитанции, освобождающие их от рекрутчины. Елисею уже перевалило за 15 лет, и он имел право жениться.

Бывая вместе с отцом в деловых поездках, общаясь с городскими жителями и крестьянами соседних волостей, Елисей постепенно проникался сознанием того, что не только разница в соблюдении церковных обрядов отчуждает одних людей от других. На примере своей деревни и ближайших деревень, населённых преимущественно старообрядцами, он видел сплочённость людей, даже не состоящих в родстве или свойстве. Эти люди готовы бескорыстно помочь в трудный час, они поддерживают в семьях строгую дисциплину, способны к добровольным житейским ограничениям, держат данное слово и не гнушаются любой работой.

Но есть и другие люди, которым такой образ жизни и поведения не нравится. Они ищут во всём выгоду лишь для себя, неправедно стяжают земные блага за счет доверчивых или попавших в беду, дружат корыстно, развратничают, благочестие у них показное, фарисейское. Но власти поддерживают их, потому что они — приверженцы церковных правил, установленных патриархом Никоном. Им дозволено повсеместно чернить старообрядцев, запрещать печатание книг, возведение храмов, устройство монастырей и многое другое, Елисей слышал рассказы о том, как много лет назад «никониане» с ведома властей заживо сожгли на костре старообрядческого протопопа Аввакума только за то, что он не хотел жить по «никонианским» законам. Мир устроен не совсем правильно, — об этом догадывался Елисей, но на Господа не роптал, уповая на то, что придёт время и Господь каждому воздаст по делам его.

В 1767 г. Елисей женился на Неониле Фёдоровне, дочери местного гончара. Фёдор Сергеев общался с жителями московской Гончарной слободы, слыл хорошим мастером и дал за дочерью солидное приданое, зная, что оно не будет пущено по ветру. Степан Мокеев женился раньше и, отделившись от отца, поставил в Селиванихе свой двор.

Волость перешла во владение братьев Лопухиных, пребывавших в опале за преступления своего отца, Степана Васильевича, и прощённых Екатериной Второй. Лопухины были жадны и стремились наверстать упущенные возможности жить с размахом столичных вельмож. Оброчные гуслицкие деревни с каждым годом беднели. Некоторые семьи пошли по миру, некоторые бежали, куда глаза глядят, а некоторые уходили в дальние от Москвы скиты, более или менее зажиточные крестьяне давали отчаявшимся односельчанам кров, кусок хлеба и несложную, но оплачиваемую работу.

Мокей Тихонов относил себя к зажиточным, в деревне его уважали и прислушивались к его советам. Много лет подряд он был выборным казначеем в небольшой старообрядческой общине. Елисей наблюдал, как тщательно отец берёг каждую полушку, попадавшую в казну, как побуждал людей делать посильные вклады, как умно добивался приговора общины на каждый расход денег из казны. В глазах Елисея отец был рачительным хозяином, твёрдым по характеру и незлобивым в отношениях с людьми. Он мог поладить с кем угодно, но свои убеждения при этом не разменивал, Елисей старался подражать отцу, поскольку сам стал отцом: родилась дочь.

Желание заняться посредничеством в производстве и сбыте тканей не угасло. В семье часто возникали разговоры на эту тему, но осуществлению желания всегда что-нибудь мешало,

В 1771 г. в Москве вспыхнула эпидемия чумы. Паника охватила город и предместья. Заставы были перекрыты, на дорогах выставлены кордоны. Попасть в город и бежать из него стало невозможно. Ежедневно умирали сотни людей, хоронить которых было негде и некому. Старообрядцы отказывались хоронить своих единоверцев в братских могилах вместе с «никонианами». Назревал бунт, начались пожары и стычки с полицией. В этих условиях Екатерина Вторая своим указом отвела места для старообрядческих кладбищ в Москве: поповскому согласию — за Рогожской заставой, беспоповскому — за Преображенской. В сентябре начались погребения умерших старообрядцев на обоих кладбищах. В том же сентябре у Елисея родился сын Никита.

К концу года эпидемия в Москве прекратилась, город стал возвращаться к обычной жизни. А за Рогожской заставой, при кладбище, стала стихийно формироваться община московских старообрядцев-поповцев. Весть об этом вскоре достигла восточного Подмосковья, и местные старообрядцы, давно мечтавшие о каком-либо центре, способном объединить разрозненные группы приверженцев старых обрядов, стали посылать в Москву делегатов от своих общин для совещаний и поиска путей к объединению. Не исключено, что среди гуслицких делегатов был Мокей Тихонов или его сын Елисей,

Ссылаясь на указ императрицы о разрешении устройства старообрядческой общины при Рогожском кладбище, организаторы общин в 1777 г. закупили в Греции необходимые компоненты для миро. В следующем году сварили его по старым правилам. Весь процесс изготовления миро был описан в специальном протоколе, на торжества были приглашены наиболее влиятельные старообрядческие деятели из подмосковных сёл и деревень.

Гуслицкие крестьяне, тяготевшие в своей вере к Москве, сторонились различных скитов, возникавших в окрестных лесах, хотя и сочувствовали людям, искавшим в них душевный покой от мирской суеты. Сторонились потому, что скиты были запрещены правительством, а ссориться с правительством было опасно. И ещё потому, что подозревали самозванство некоторых обитателей таких скитов — попов, наставников, монахов. Наконец, потому, что старообрядцам негоже прятаться по лесам — они открыто и с достоинством принимают гонения властей, памятуя о Страстях, пережитых Спасителем перед Голгофой.

В последующие годы Елисей Мокеев активно занимался хозяйством, помогая отцу: работал на пашне, возил на мельницу зерно, заготавливал дрова, поправлял избу и надворные строения. Вечерами брал в руки перо и чернила — садился переписывать на заказ тексты со страниц старопечатных книг, изрядно обветшавших за полтораста с лишним лет. После того, как при Рогожском кладбище появился старообрядческий центр, пошли разговоры об образовании благочиния в Гуслицкой волости. Вместе с тем надо было подумать, какую деревню с её моленным домом  (старообрядческий храм запрещено было называть церковью) полагать в Гуслице главной. Дело в том, что старинная церковь в честь Рождества Пресвятой Богородицы, основанная митрополитом Фотием в 1411 году, стояла на погосте Рудня, а приход её принял реформу Никона. В то же время 12 гуслицких деревень, оставшиеся старообрядческими, продолжали считать своим престольным праздником Рождество Богородицы, а моленный дом в Селиванихе как раз и был посвящен этому празднику.

По инициативе Мокея Тихонова, при настойчивости Елисея и с одобрения Рогожской общины пруд в Селиванихе был объявлен «Иорданью». Его вычистили, берега укрепили брёвнами и над прудом водрузили крест с поветкой. Второй крест поставили возле источника святой воды на лугу между Селиванихой и Понариным.

В 1781 г. у Елисея родился сын Фёдор; о дочерях его сведений нет. Бывая в Москве, Елисей наблюдал, как возводят кафедральный старообрядческий Покровский собор, проект которого делал выдающийся московский архитектор Фёдор Казаков. Здесь встречался с земляками, в разное время сменившими Гуслицу на Москву. В деревне интересовались жизнью первопрестольной, и к Елисею частенько наведывались соседи, чтобы посудачить о новостях, о своих заботах, поделиться радостью и горем. Так уж вошло в традицию: сходить за советом к Елисею — надоумит, предостережёт, а то и утешит.

По-видимому, к этим временам и к участию Елисея относятся две легенды, бытовавшие в Гуслице. Будто бы пришёл к Елисею крестьянин и посетовал на то, что долгое время ему во сне является сын, которого год назад придавило насмерть упавшее дерево. И сын укоряет отца за то, что отец не уберёг его. Елисей выслушал крестьянина и сказал, что душа его сына мятётся без причастия, и велел молиться святому Паисию Великому, имеющему благодать заступаться перед Господом за души умерших без покаяния.

Спустя несколько дней крестьянин снова пришёл и сказал, что он помолился и свечу поставил святому Паисию, и сын больше с укором ему во сне не является.

Второе предание рассказывает о вдове, пришедшей к Елисею, чтобы пожаловаться на зятя. Изводит он дочь её, всё ему не так, чуть что — вожжами грозит. Елисей сказал вдове: «Зятя твоего и дочь твою Господь соединил, а посему встревать между ними никому не дозволено. Не любишь ты зятя, а он зло своё за это обращает на дочь твою. А не любишь потому, что никогда не сделала ему ничего доброго от души и от сердца. А ты сделай: купи ему в подарок ситцу на рубашку — дочь твоя сошьёт; или шапку новую ему подари, или рукавицы свяжи, да в праздник, да при народе отдай с ласковым словом. Он и смягчит нрав свой, не будет на дочери твоей вымещать зло своё к тебе». Так вдова и поступила — и всё уладилось.

Мокей Тихонов скончался перед войной с Бонапартом, было ему 90 лет. Бонапарта в Гуслице боялись; странники разносили слух о том, что он не кто иной, как антихрист. И что войско с ним идёт несметное. И блазнит Бонапарт православных отпуском крестьян на волю в обмен на покорность ему. А победит Бонапарта младенец безгрешный на белом коне.

Вскоре после войны Господь призвал к себе Неонилу Фёдоровну, долго болевшую. Очень горевал Елисей Мокеев, потеряв супругу. Сорок дней постился, места себе не находил, всё у него из рук валилось, перестал бывать на людях. На Покров ушёл в Москву и жил там при Рогожском кладбище с полгода. В деревню вернулся на Страстной неделе в следующем году и объявил, что принял монашеский чин под именем Евфимий.

Сыну Никите, открывающему при доме красильню, Евфимий ни в чем не возражал. Отдал ему накопленные за жизнь деньги, хранившиеся в тайнике, и посоветовал строить в деревне каменный дом. Жил зимой в крошечной каморке, выделенной ему в избе. Выходил к общему столу, но строго постился, не понуждая, однако, домашних к соблюдению строгостей. На лето уходил жить к святому источнику за деревней, где Никита сооружал ему нехитрое укрытие от непогоды. Ходил по окрестным деревням, норовя попасть в местный храм к обедне. Во время службы к амвону не приближался, а стоял и молился вместе с прихожанами. А по окончании службы подходил к священнику и доверительно высказывал ему свои замечания, поощряя усердие и порицая допущенные ошибки. Спорить с иноком Евфимием никто не решался: за ним ходила известность признанного вероучителя. Он участвовал в подготовке Собора 1832 г., провозгласившего Белокриницкого митрополита главой российского старообрядчества, приемлющего священство. (На самом деле этот Собор постановил учредить за границей архиерейскую кафедру — прим. ред.)

Инок Евфимий преставился в 1835 году на 85 году жизни, приняв перед кончиной схиму.

Мир праху его, вечная память имени его и вечная слава делам его. Аминь.