5 августа в Псковской области был убит известный священник о. Павел Адельгейм (РПЦ МП). Это злодеяние всколыхнуло российское общество. Губернатор Псковской области Андрей Турчак заявил, что «убийство священника — это вызов обществу, поругание над самыми основами морали, нравственности и веры».
Вместе с тем, интерес общественности вызывает и сама личность покойного. Он был известным писателем, знатоком церковного канонического права, в некоторых своих статьях затрагивал и тему старообрядчества. О трагической кончине о. Павла и его личности успели высказаться представители самых разных конфессий, общественные деятели и светские публицисты.
Сегодня наш сайт публикует мнения некоторых старообрядческих авторов.
«Эта пастырская жизнь была крайне опасной. Опасной для сатаны»
Мы опять узнали о насильственной смерти христианского священника в России.
Сейчас слышны возгласы о том, что с каждым таким случаем христианское священническое служение становится все более опасным. Я так не считаю. Священников убивали всегда. И не больше, чем представителей тех или иных социальных групп и профессий. Что во времена репрессий и гонений, что во времена относительного благополучия.
Если посмотреть на статистику убийств священнослужителей в России (очень интересную подборку подготовил портал «Православие и мир», в список убитых священнослужителей включен и старообрядческий священноинок Димитрий), то мы видим, что журналистов, бизнесменов, милиционеров за этот период было убито в разы больше. Поэтому я не поддерживаю высокопарные слова о том, что быть священником в России сейчас смертельно опасно.
С другой стороны, образ убитого отца Павла Адельгейма показывает нам, как опасно по жизни быть честным священником. Я не был с ним знаком лично. Но я доверяю мнению тех моих знакомых, которые знали отца Павла. По мнению этих людей, отец Павел являл собой деятельный пример пастырского служения.
Он образцово построил свои отношения с семьей, с церковным начальством, с сослуживцами, с собратьями и паствой. Он был включен в клир РПЦ МП, но при этом оставался полностью свободным человеком. Он смог оторваться от материального благополучия, но при этом совершенно не нуждался. Он судился со своим митрополитом, но при этом оставался у него в подчинении. А чего стоит рассказ его матушки о последних днях его жизни, о том, как отец Павел возился с совершенно незнакомым ему человеком, с его будущим убийцей! И, конечно же, для любого христианина понятен возглас убийцы после совершенного им злодеяния: «Сатана!» Такое жертвенное служение и становится опасным. Опасным для сатаны.
Кончина священника Павла Адельгейма более чем достойная для христианина и священника. Да, она не на смертном ложе произошла, не после красивого прощания с родными и не со свечкой в руке. Но и Христос умирал не очень красиво и художественно. И пусть утрут слезы его близкие и родственники. Они ничего не потеряли, а отец Павел приобрел. «Смерть мужу покой есть». А разве не к этому стремится каждый христианин?
Единственно, кто многое потерял со смертью Павла Адельгейма — это РПЦ МП. Отец Павел был одним из немногих священников, кого называют «человеком-совестью». Вот он был совестью РПЦ МП. Он был неумолкающим внутренним голосом, который реагировал на всякую неправду и несправедливость чиноначалия. Что очень важно — он был внутренним голосом. Он не просто критиковал и изголялся, он пытался вести и жить так, как он предлагал. И нести полную ответственность. РПЦ МП тоже понимала, что такие священники очень нужны — его не запрещали и не извергали.
Для того, чтобы семя проросло и принесло плод, ему нужно умереть. Вот отец Павел умер. Принесет ли его смерть плод для РПЦ МП? Услышат ли его глас после смерти? Поймут ли, за что он боролся и чему противостоял?
Неформатный священник
С отцом Павлом Адельгеймом я познакомился сперва заочно. Это случилось на страницах газеты «Община-XXI век», издававшейся в 2001–2005 годах.
Газету возглавлял ещё один религиозный диссидент эпохи СССР, отсидевший за свои убеждения — Александр Огородников. Публикации Адельгейма оказались удивительно созвучными с моими представлениями о развитии восточного христианства. Он много писал о народности Церкви, о её соборности, о роли мирян в жизни церковной общины.
Газета опубликовала мою статью «Живые силы Церкви», посвященную консервативно-демократическим традициям в русском старообрядчестве.
В личности о. Павла меня, однако, интересовал не только его интерес к темам церковной демократии или старообрядчества. Он был из немногих, кого бы я назвал «старорежимным» священником. Священником, ставшим служителем алтаря не по воле случая, попав за парту духовной семинарии или начитавшись духовных книг, а непосредственно воспитанном в атмосфере духовной, эмоциональной и бытовой преемственности. Он с детства посещал храм втайне от всех и сохранил горение в вере не только в страшные советские, но и в нынешние лукавые времена. Он не поклонился советским спецслужбам, требовавшим от него сотрудничества, за что и был приговорен, по доносу своих же сослужителей, к лишению свободы.
Не стал он соглашателем и хоронякой в новой России. В отличие от многих новопризванных в 90-е годы священников, ставших обычными требоисполнителями, он мог себе позволить открыто высказывать своё мнение, подкрепленное не только обширными познаниями в области церковной истории и права, но и собственным исповедническим опытом открытого противостояния безбожной власти.
Священник Павел Адельгейм не вписался в духовный официоз. Церковь для него была не отвлеченной государственно-религиозной условностью, конфессиональной конструкцией, но единением людей во Христе, соборной общностью, подчиняющуюся не земным, но небесным законам. К сожалению, эти устремления о. Павла так и остались в его мечтах.
Подобно многим богословам эмигрантской волны и русского зарубежья, Адельгейм имел широкие взгляды. И не со всеми из них, наверно, я бы мог согласиться. Однако его пастырский и исповеднический опыт был важен для многих, особенно сейчас, после торжественного и помпезного празднования 1025-летия христианства на Руси. Наблюдая жизнь таких людей, вне зависимости от их конфессиональной принадлежности, можно с уверенностью сказать, что это время не прошло совсем бесследно для нашей земли.
Последний раз я видел о. Павла Адельгейма на богословской конференции в Москве. В промежутках между заседаниями к нему выстраивалась очередь из женщин в черных платочках, мужчин в наколках, заплаканных девушек и прочих людей, явно не участников этой конференции. Пожилой о. Павел внимательно выслушивал их длительные рассказы и что-то говорил им, невзирая на свою очевидную усталость, телесную немощь и явный «неформат» такой исповеди.
Смерть о. Павла — личная беда, указывающая на духовную беду куда более серьезного масштаба
Смерть священника от руки убийцы — всегда событие, выходящее за рамки обыденности. С одной стороны ХХ в. явил множество примеров таких убийств, и даже в массовых масштабах, но с другой стороны — те убийства были безличными, а произошедшее во Пскове в понедельник — особое. Обстоятельства убийства в целом довольно банальны — психически больной юноша обратил свою агрессию на ближайшего к нему человека. Схватил со стола нож и ударил.
Так, в ситуации бытовой поножовщины с психиатрической подоплекой, закончился жизненный путь далеко не ординарного священника Павла Адельгейма. И перед лицом смерти вдруг оказалось, что смерть его не вписывается в обстоятельства, она завершает некоторый путь и придает новое звучание тому, что пытался донести в своих книгах, интервью и проповедях о. Павел.
Священник Павел Адельгейм не был диссидентом в простом смысле слова, он был церковным правдолюбцем, вроде Бориса Талантова, о. Глеба Якунина, ксендза Ежи Попелюшко и других. В том смысле он отличался даже от убитого столь же ужасным образом и, вероятно, также сумасшедшим, о. Александра Меня. А именно такие правдолюбцы выполняют важную сигнальную функцию — они свидетельствуют о неправде или серьезных сбоях в работе института церкви.
Отец Павел очень много и часто говорил о кризисе православия, о том, что церковь «кончилась», имея в виду, прежде всего, слияние церковного и государственного, альянс, разрушающий сакральное. И в этом смысле существовал как запрос на то, что он говорит, так и запрос на то, чтобы он замолчал. Такой запрос иногда формулировался прямо, иногда косвенно, но он был.
Епископ Псковский Евсевий прислал о. Павлу на подпись «покаяние». Тот не подписал и продолжил бороться за правду, за что на него посыпались церковные наказания. Теперь, после смерти о. Павла, забот у псковского архиерея и всех, озабоченных предотвращением выноса сора из избы, станет поменьше. Запрос на герметичность среды, на «невынос», очень заметен в наших институтах, находящихся в кризисе, которые не могут справиться с обсуждением своего состояния: в армии, в полиции, в школе. Везде есть стремление закрыть институт для обсуждения, но в церкви этому стремлению придают искусственный статус «защиты святыни». Отец Павел сломал этот негласный корпоративный договор и поставил под вопрос соответствие РПЦ МП своему социальному месту. Его последние интервью не оставляют в этом сомнений. Смерть о. Павла означает дефицит правды и критики в церкви, находящейся в структурном кризисе.
Запрос на то, чтобы он говорил — объективный запрос всего института на изменение, прежде всего, на деполитизацию и дистанцирование от власти. Процесс, на который указывал покойный священник, крайне болезненный, но результат затягивания его — расцерковление той части населения, прежде всего, интеллигенции, которая пришла в церковь в 1990-х на волне чаемого возрождения православия. Вместо возрождения началось превращение РПЦ МП в идеологического контролера и идеологического гаранта. Отец Павел указывал, что возрождается отнюдь не вера и не религиозная этика, а проект «политическое православие». Со смертью о. Адельгейма в РПЦ остается мало человек, способных столь же авторитетно и свободно говорить обо всем этом. Лагерник, поэт, писатель, церковный публицист — такого больше нет. Поэтому смерть о. Павла означает и критический дефицит кадров для обновления.
В том, что сумасшедший юноша убил приютившего его старика, как зверь, который неожиданно кусает гладящую его руку, нет ничего невиданного. Такие вещи, увы, случаются — и с животными, и с безумными людьми. Необычно другое — как быстро все осознали, что эта смерть становится в ряд других убийств священников и иноков. Тем самым общество, и в особенности думающее и говорящее общество, выстраивает некий смысл, некое послание. Получается, что некая слепая сила, которую можно условно назвать энтропией, уничтожает в церковном институте лучшее, оставляя конформистов и карьеристов. Сердце церкви тем самым помещается в убитых священниках. Это есть выражение глубокого пессимизма и разочарования.
Убийца Сергей Пчелинцев приехал к отцу Павлу за помощью. Но получить эту помощь он не смог, не захотел, и в конце концов больное сознание сделало адский выверт. Для того, чтобы получить духовную помощь, надо уметь ее получать. А этот навык, похоже, утерялся, и научить этому сложно. Поэтому смерть о. Павла означает еще и потерю обществом важных социальных навыков, которые тысячелетиями реализовывались через церковь, а теперь их непонятно как реализовывать. Непонятно, как каяться, как получать отпущение, как соединяться с абсолютом. Этому не учат, или учат недостаточно и неверно. А значит, смерть о. Павла — личная беда, указывающая на духовную беду куда более серьезного масштаба
Комментариев пока нет