Жития святых были одним из излюбленных чтений в древней Руси. Ими зачитывались и старые, и малые, и бедные, и богатые, и простолюдины, и великие князья. Современные историки культуры уделяют немалое внимание этому жанру, исследуя не только сами жития, но и историю их возникновения, и личности авторов.
О научных вопросах агиографии и славянского языка сегодня мы беседуем с исследовательницей древнерусских житий, написанных Епифанием Премудрым — кандидатом филологических наук, сотрудником Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН, литературным редактором журнала «Древняя Русь. Вопросы медиевистики» Александрой Владимировной Духаниной.
Впервые сочинения Епифания Премудрого стали предметом моего исследования во время подготовки курсовой работы по истории русского литературного языка на IV курсе филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Тогда мое внимание привлек любопытный лингвистический факт — особое использование в них форм перфекта, нехарактерное для большинства церковнославянских, в том числе житийных, памятников.
Это вылилось в результате в диссертационную работу, посвященную языку епифаниевских сочинений: «Морфологические нормы в сочинениях Епифания Премудрого (система глагола)», которую я защитила в 2008 году. Надо сказать, что сочинения Епифания Премудрого, в первую очередь Житие Стефана Пермского и Житие Сергия Радонежского, — одни из самых известных древнерусских памятников, и им посвящена огромная литература.
Однако говорить о том, что они хорошо изучены, пока рано: какие-то аспекты, например, художественное своеобразие, проработаны на данный момент достаточно полно, при том что язык и текстология этих сочинений исследованы крайне слабо. У меня эти вопросы вызвали большой интерес. Начав разрабатывать эту тему и осознав, что она в общем-то почти не исследована, я решила хотя бы частично ликвидировать это белое пятно.
Епифаний Премудрый — древнерусский книжник, живший во второй половине XIV — первой четверти XV в., автор двух уникальных житий — Стефана Пермского и Сергия Радонежского, а также Похвального слова Сергию Радонежскому и Послания архимандриту Кириллу (последнее дошло до нас в единственном позднем списке XVII в., причем не полностью, что понятно уже из заглавия: «Выписано из послания иеромонаха Епифания, писавшего к некоему другу своему Кириллу»). Кроме того, Епифанию приписывают еще целый ряд произведений, и есть мнение, что он мог участвовать в летописании.
Сведения о жизни и деятельности Епифания Премудрого немногочисленны, крайне отрывочны и в основном почерпнуты из его собственных сочинений.
Епифаний, как и Стефан Пермский, учился в ростовском монастыре Григория Богослова, так называемом Затворе, славившемся своей библиотекой. Причем пришел Епифаний в этот монастырь, видимо, гораздо позже Стефана, незадолго до ухода последнего на проповедь в Пермь, то есть до 1379 г. Скорее всего, именно в этом монастыре Епифаний и принял постриг.
Там, вероятно, он познакомился с произведениями славянской и греческой литературы, которые охотно и часто цитирует в своих произведениях, и изучал греческий язык (в этом монастыре церковная служба велась параллельно на церковнославянском и греческом языках).
Огромное количество приведенных по памяти, сплетенных друг с другом и с авторской речью цитат и литературных реминисценций в сочинениях Епифания Премудрого показывают, что он прекрасно знал Псалтырь, Новый Завет и ряд книг Ветхого Завета, а также хронографы, Палею, Лествицу, Пролог, патерики и многие другие церковно-исторические и гимнографические произведения.
Впоследствии Епифаний перешел в Троицкий монастырь, где был учеником преподобного Сергия, после смерти которого в 1392 г. начал делать записи о нем и в течение 20-ти лет записывал рассказы о его жизни и чудесах, ставшие впоследствии основой для Жития Сергия, которое было написано в 1418 г.
Видимо, в 90‑х годах XIV в. Епифаний переселился в Москву, но весной 1396 г., в момент смерти в Москве Стефана Пермского, его там не было — об этом с сожалением упоминается в Житии Стефана Пермского.
Из Послания Кириллу известно, что в Москве Епифаний общался с иконописцем Феофаном Греком. Любопытно, что в этом Послании автор называет себя «изографом», что говорит о широте интересов Епифания, не ограничивавшегося только литературным творчеством, но обращавшегося также к созданию книжных миниатюр. Это Послание уникально еще и потому, что дает представление о творческом общении в начале XV в.
В 1408 г., во время нашествия Едигея, Епифаний Премудрый бежал в Тверь, где нашел покровителя и собеседника в лице архимандрита Спасо-Афанасьева монастыря Кирилла, которому и адресовано упомянутое Послание.
Известен еще один факт епифаниевской биографии — его путешествие в Константинополь, Иерусалим и на Афон, указание на которое содержится в написанном им Похвальном слове Сергию Радонежскому.
К 1415 г. Епифаний вернулся в Троицкий монастырь и оставался там, по-видимому, до своей смерти, которая последовала, как считается, около 1420 г. (впрочем, есть мнение, что Епифаний мог дожить до 40-х годов XV в.). В этот период Епифаний стал духовником Троицкого монастыря.
Сейчас Епифаний Премудрый почитается в лике преподобных, его память совершается 23 мая (5 июня) в Соборе Ростово-Ярославских святых.
Епифаний Премудрый — один из выдающихся, энциклопедически образованных и необыкновенно талантливых людей своего времени. Причем это было отмечено уже древнерусскими книжниками, давшими ему прозвище Премудрейшего (оно встречается в заглавии некоторых списков Жития Сергия Радонежского).
Епифаний был близко знаком со многими выдающимися современниками: Стефаном Пермским, Сергием Радонежским, с иконописцами Феофаном Греком и, вероятно, Андреем Рублевым и др. Одна из уникальных особенностей его творчества в том, что он обратился к созданию Житий Стефана Пермского и Сергия Радонежского сразу после их смерти, задолго до официальной канонизации, видимо, осознавая как важность и необходимость такого труда, так и то, что эта сложная задача ему по плечу.
В своих сочинениях Епифаний упоминает многие подробности своей жизни. Это проявление авторского начала, в целом нехарактерное для древнерусской литературы, говорит о его яркой индивидуальности, что делает его фигуру еще более интересной.
Что касается жанра епифаниевских сочинений, то, несмотря на очевидную специфику, в первую очередь Жития Стефана Пермского, их жанр определяется традиционно: скажем, Жития Стефана Пермского и Сергия Радонежского — это именно жития, хотя и имеющие целый ряд особенностей.
Как я уже отмечала, Епифаний Премудрый в своих сочинениях цитировал и использовал огромное количество источников: Священное Писание, хронографы, Палею, Лествицу, Пролог, патерики, гимнографические сочинения, службы и жития многих святых (одних только цитат из Псалтыри в Житии Стефана Пермского более 150).
Круг использованных Епифанием источников до сих пор полностью не определен. Исследование его сочинений просто невозможно без обращения ко всем этим источникам. Это и обусловило мою работу и с библейскими текстами, и с житиями святых. Особый интерес для меня представляли те жития, которые упомянуты Епифанием: Евфимия Великого, Феодора Едесского, Николы Мирликийского и др.
Еще один круг исследуемых мной источников связан с изучением Жития Сергия Радонежского, которое полностью, как отдельное произведение, не сохранилось и уже в XV в. редактировалось другим известным древнерусским книжником Пахомием Сербом (Логофетом), создавшим несколько редакций этого жития. Чрезвычайно сложная текстология Жития Сергия Радонежского (в которой на сегодняшний день больше вопросов, чем ответов) потребовала обращения к произведениям Пахомия Серба, создавшего немало житий, сказаний, похвальных слов и служб.
Агиографические сочинения Епифания Премудрого уникальны во многих отношениях. В них очень сильно авторское начало, что проявляется, с одной стороны, в упоминаниях Епифания о своей жизни, о своем личном знакомстве и близком общении со святыми, жизнь и труды которых он описывает. С другой стороны, епифаниевские жития характеризуются целым рядом и языковых, и художественных особенностей, что отличает их от большинства произведений этого жанра.
Еще одна важная черта творчества Епифания выявляется при сравнении этих двух житий: при том что они принадлежат одному автору и имеют немало общего, эти жития уникальны каждое по-своему, что говорит нам о высоком художественном мастерстве Епифания. Именно поэтому оба жития требуют особого подхода при изучении.
О художественных особенностях епифаниевских житий написано немало. Житие Стефана Пермского, по-видимому, первый опыт Епифания в данном жанре. По своим размерам оно принадлежит к числу самых обширных древнерусских житий и является одним из самых ярких произведений, представлявших стиль «плетение словес» в древнерусской литературе, широко распространившийся на Руси в эпоху второго южнославянского влияния.
Причем название стиля — «плетение словес» — на русской почве появилось именно благодаря Епифанию. Обширность жития объясняется наличием многочисленных цитат, отступлений и экскурсов, а также разнообразных риторических фигур и приемов, что в значительной степени увеличивает объем произведения, с одной стороны, и является характерным признаком стиля «плетение словес» — с другой.
Композиция жития уникальна и принадлежит, по-видимому, со всеми ее особенностями, самому Епифанию, в частности, ни в каких других древнерусских житиях мы не встретим Плачей: заключительными главами Жития Стефана Пермского являются «Плачь пермских людей», «Плачь Церкви Пермской», насыщенный фольклорными мотивами, и «Плач и похвала инока списающа», написанный в стилистике Похвальных слов. При этом Житие является ценнейшим историческим источником: наряду со сведениями о личности Стефана Пермского оно содержит важные материалы этнографического, историко-культурного и исторического характера о тогдашней Перми, ее взаимоотношениях с Москвой, о политическом кругозоре и эсхатологических представлениях самого автора и его окружения.
Однако фактический материал о жизни Стефана представлен в Житии достаточно отрывочно. Интересно, что Епифаний избегает упоминания чудес, связанных со Стефаном, что резко контрастирует с легендарной традицией, сложившейся вокруг деятельности миссионера уже в середине XV в. Кроме того, Епифаний подчеркивает индивидуальный характер деятельности Стефана, хотя в действительности у него были помощники и соратники.
В языковом отношении Житие Стефана Пермского также отличается от других древнерусских житий — Епифаний и здесь проявил свою индивидуальность. Проведенное мной изучение системы глагола в Житии показало, что Епифаний творчески подошел к известным на тот момент языковым нормам.
Так, например, он счел возможным использовать формы перфекта без связки, что было нехарактерно для агиографических текстов, но, как выяснилось, имело прецеденты. То есть Епифаний мог выбирать из двух возможных норм использования перфекта, причем выбрал ту из них, которая была периферийной. Эта языковая особенность обнаруживается и в Житии Сергия Радонежского.
Житие Сергия Радонежского, как и Житие Стефана Пермского, представляет стиль «плетение словес». Это житие также характеризуется наличием многочисленных цитат, в нем наблюдается склонность Епифания к историческому и символическому толкованию событий.
В Житии Сергия нет отступлений от основного повествования, в отличие от Жития Стефана Пермского. Однако по объему оба жития сопоставимы, и Житие Сергия также является одним из самых обширных агиографических текстов Древней Руси.
Оно еще более богато фактическими данными и содержит большое количество имен современников Сергия, что можно объяснить многолетней жизнью Епифания в Троицком монастыре, близким знакомством с местом описываемых событий и возможностью использовать свидетельства людей, лично знавших святого.
Сейчас я занимаюсь текстологией созданных Епифанием житий. В этом аспекте сочинения Епифания изучены пока крайне слабо, хотя эта тема чрезвычайно интересна. Ведь ни одно из сочинений Епифания не дошло до нас в оригинале, а самые ранние сохранившиеся списки отстоят по времени создания от оригинала не менее чем на полвека. При переписывании в них вносились исправления, они, конечно же, содержат немало ошибок, что характерно для рукописной традиции бытования текста.
Текстологическое исследование сочинений Епифания позволяет выявить разночтения в списках и реконструировать первичные, собственно епифаниевские чтения, понять, какие списки наиболее адекватно отражают епифаниевский текст. Обратившись к этой теме, я смогла обнаружить целый ряд неизвестных ранее списков сочинений Епифания, описала их и смогла уточнить и разработать многие текстологические вопросы, связанные, в том числе, с классификацией списков, историей текста, принципами редактирования и работы древнерусских книжников с текстом житий на протяжении XV–XVII вв.
В частности, одним из результатов моей работы над текстологией Жития Сергия Радонежского стало уточнение истории собственно епифаниевской редакции. Как я уже упоминала, написанное Епифанием Житие не сохранилось как самостоятельный текст. В XV в. на основе Епифанивской редакции Пахомием Сербом было создано несколько редакций Жития, и от XV в. до нас дошли списки только Пахомиевских редакций.
Видимо, редакция Епифания по каким-то причинам не переписывалась на протяжении всего XV в. И только в начале XVI в. древнерусскими книжниками была обнаружена первая часть Епифаниевской редакции (Предисловие и первые 10 глав), она была дополнена главами из Пахомиевских редакций — так была создана новая редакция Жития Сергия, получившая в науке название Пространной. Эта редакция впоследствии была включена в Великии Минеи Четьи, именно ее дополняли чудесами XVI и XVII вв. древнерусские книжники XVII в. Герман Тулупов и Симон Азарьин.
Таким образом, вторая часть Епифаниевской редакции Жития Сергия Радонежского до нас не дошла, первая же часть, скорее всего, восходит не к оригиналу, а к какому-то списку, в котором могли быть ошибки и который мог содержать некие элементы редактуры.
Вообще, мне хотелось бы отметить, что текстологические проблемы, связанные с Житием Сергия Радонежского, серьезно осложняют изучение Жития. Без учета особенностей текстологии многие выводы исследователей могут оказаться спорными и даже ошибочными. Надеюсь, мне удастся прояснить хотя бы часть нерешенных пока вопросов.
Современная житийная литература и древнерусская житийная литература — две совершенно разные вещи, что связано, конечно же, с огромными культурными различиями Древней Руси и современной России. Древняя Русь была православным государством, ее литература была православной литературой и была неразрывно связана с церковной жизнью. В тот период житие было, можно сказать, литературным жанром.
Современная Россия — светское государство. Мы обладаем огромной богатейшей светской литературой, созданной на протяжении последних нескольких веков, ценность которой такова, что многие иностранцы готовы учить русский язык только для того, чтобы в подлиннике прочитать произведения Пушкина, Толстого, Достоевского…
Житийная же литература стала частью церковной литературы, отойдя в узкоспециальную область, связанную с богослужением. В каком-то смысле современное житие можно сравнить, например, с жанром научной статьи: оно создается по определенным правилам и имеет четкое предназначение и область применения, а также ограниченную аудиторию, обладающую четкой конфессиональной принадлежностью. То есть современное житие не является жанром художественной литературы и потому, как мне кажется, не имеет литературного будущего.
На мой взгляд, в этом нет ничего трагичного: смена жанров — это совершенно нормальный процесс в истории культуры, связанный с закономерной сменой эпох, характеризующихся своими культурными особенностями. Житие как литературный жанр в данном случае осталось в нашем прошлом.
Прежде всего, хочу указать на небольшую терминологическую ошибку. Старославянским языком в науке принято называть язык первых славянских памятников IX-XI вв. В Древней же Руси литературным языком был церковнославянский, на котором и по сей день ведется богослужение в Православной церкви.
На данный момент церковнославянский язык — это в первую очередь язык Церкви и только затем — язык русской культуры.
Я не уверена, что более широкое изучение церковнославянского языка в школах и других учебных заведениях целесообразно и вообще возможно в нашей стране. Не нужно забывать, что православие (во всех его разновидностях) лишь одна из конфессий в рамках христианства, наряду с другими, исповедуемыми в нашей стране, а христианство, в свою очередь, далеко не единственная религия в нашем многонациональном государстве, и попытка ввести в школах преподавание языка, на котором ведется богослужение лишь одной из конфессий, неизбежно приведет к конфликтам и агрессии со стороны отдельных представителей других конфессий и религий.
Здесь можно вспомнить, какую бурную дискуссию в обществе вызвало введение в школьный курс предмета «Основы духовно-нравственной культуры народов России», одним из модулей которого является предмет «Основы православной культуры».
Церковнославянский язык — часть именно православной культуры. Для представителей других конфессий и религий знакомство с ним возможно только по собственному желанию, то есть осознанно, что предполагает индивидуальный подход, причем, скорее всего, уже в достаточно взрослом возрасте.
А значит, о массовости и знакомстве с ним в школе в данном случае не может быть и речи. В принципе преподавание церковнославянского в общеобразовательной школе возможно лишь в качестве факультатива, что также предполагает индивидуализацию. О возможности более широкого знакомства с церковнославянским, на мой взгляд, можно говорить только применительно к представителям православной культуры, причем воцерковленным, то есть посещающим службы, соблюдающим соответствующие правила и обычаи, отмечающим праздники (как это принято у православных официальной церкви или старообрядцев).
Однако в значительной мере это уже реализовано в рамках воскресных школ, кружков и т.п., где детям преподают церковнославянский наряду с другими соответствующими предметами, знакомящими их с основами и правилами вероучения.
Да, с церковнославянским языком связана значительная часть нашей культуры и истории, но, по моему мнению, к сожалению, сегодняшняя ситуация такова, что обращение к первоисточникам становится уделом ученых, которые и призваны адаптировать их к потребностям и возможностям широких слоев населения.
Надо сказать, что эта задача довольно успешно выполнялась во времена Советского Союза и выполняется сейчас: основной корпус древнерусских источников издан и переведен, и любой желающий может с ними ознакомиться. Но, подчеркиваю, на мой взгляд, это не может стать массовым явлением в нашей стране на современном этапе.
Вот почему знакомство с церковнославянским языком, как мне представляется, сейчас актуально только для воцерковленных людей, специалистов (историков, лингвистов и т.п.), а также для отдельных людей, интересующихся древнерусской и — шире — православной культурой, причем во всех указанных случаях речь идет об осознанном и индивидуальном выборе.
Беседовала Марина Волоскова
Комментариев пока нет