«Записки о Московии». О браках, военной службе, положении женщин и правосудии на Руси

Автор «Записок о Московии» барон Сигизмунд фон Герберштейн, уроженец Крайны (в нынешней Словении), в качестве посла дважды приезжал в Россию — в 1517 и в 1526 году. Он проявлял большой интерес ко всему русскому и подходил к изучению жизни в России разными способами. Герберштейн отличался уникальной выверкой полученных им сведений и, как сам писал, никогда не полагался на высказывания одного человека, а доверял только совпадающим сведением от разных людей. Барон также изучал русские источники, что дало ему сведения, которые ранее были полностью неизвестны в Европе. Приводим отрывок из книги, рассказывающий о внутреннем устройстве Русского государства первой половины XVI века: как заключались браки, каково было положение древнерусской женщины, как происходили военные сражения, каково было правосудие на Руси и многое другое.

Использован перевод с латинского базельского издания 1556 года И. Анонимова, 1866 год.
 

***
 

Способ заключения брака

Бесчестным и позорным считается для молодого человека самому свататься за девушку, чтобы ее отдали ему в супружество. Дело от­ца — обратиться к юноше с предложением жениться на его дочери. Высказывается это обычно в таких словах: «Так как у меня есть дочь, то я хотел бы тебя к себе в зятья». На это юноша отвечает: «Если ты просишь меня в зятья и тебе так угодно, то я пойду к своим родителям и доложу им об этом». Потом, если родители и родственники изъявят согласие, они собираются вместе и [обсуждают, что отец хочет дать дочери в приданое. Затем, определив приданое] назначают день свадьбы. В это время жениха настолько удаляют от дома невесты, что если он попросит хоть взглянуть на нее, то родители обычно от­вечают ему: «Спроси у других, кто знает, какова она». Во всяком случае, доступ к невесте предоставляется ему не иначе, как если об­ручение не будет раньше подтверждено величайшими обетами, так что жених, даже если бы и пожелал, не мог бы отказаться от нее, не навлекая на себя тяжкого наказания. В качестве приданого чаще всего даются лошади, платье, оружие, скот, рабы и тому подобное. Приглашенные на свадьбу редко приносят деньги, но все же посылают невесте подношения и дары, каждый из которых жених старательно помечает и откладывает. По окончании свадьбы он их вынимает и снова рассматривает по порядку, и те из них, которые ему нравятся и кажутся пригодными для будущего, он посылает на рынок [и велит оценщикам (hi qui rebus precia imponunt)] оценить каждый из них, а все остальные подарки и каждый порознь возвращает каждому свой с выражением благодарности. (Стоимость) того, что он оставил себе, он возмещает в годовой срок согласно оценке деньгами или другой какой вещью одинаковой стоимости. Если же кто-нибудь оценит свой подарок дороже, то жених тотчас же обращается к присяжным оцен­щикам (iurati aestimatores, geschworne schatzungen), и тому прихо­дится подчиниться их оценке. Если жених по прошествии года не воз­местит стоимости [или не вернет полученного подарка], то он обязан возместить двойную стоимость. Наконец, если он преминет предста­вить чей-либо подарок для оценки присяжным, то должен возместить его (стоимость) по воле и усмотрению подарившего. И такой порядок относительно любого рода подарков соблюдается обычно даже в про­стонародье.

В брак они вступают таким образом, чтобы не сочетаться с род­ственником или свойственником четвертой степени. Они считают ересью, если родные братья женятся на родных же сестрах. Равным образом, никто не посмеет взять в жены сестру свояка. Весьма стро­го они соблюдают также, чтобы браком не соединялись те, между которыми существует духовное родство по крещению. Если же кто-ни­будь женится на второй жене и таким образом становится двоебрач­ным, то это они хоть и допускают, но не считают законным браком. Жениться в третий раз они не позволяют без уважительной причины. Четвертой же жены они никому не разрешают, считая даже, что это не по-христиански. Развод они допускают и дают разводную грамоту; однако тщательно скрывают это, ибо знают, что это вопреки вере и уставам. Немного раньше мы рассказывали, что сам государь развел­ся с женой Саломеей из-за ее бесплодия и заточил ее в монастырь [а женился на Елене, дочери князя (knes) Василия Глинского]. Не­сколько лет тому назад из Литвы в Московию убежал некий князь (dux, Khnefi) [Василий] Вельский (Bielski). Так как друзья его мо­лодой супруги, на которой он незадолго перед тем женился, слишком долго удерживали ее у себя, рассчитывая, что он вернется из любви к юной подруге и тоски по ней, то Вельский передал вопрос о своей отсутствующей жене на рассмотрение митрополита. Обсудив дело, митрополит решил: «Раз это вина не твоя [а скорее жены или ее родственников], что тебе нельзя быть с ней вместе, то я делаю для тебя послабление закона и освобождаю тебя от нее». Выслушав это, Вель­ский вскоре женился на другой, происходившей из рода государей рязанских, от которой прижил и детей, пользующихся ныне, как мы убедились, большим влиянием на государя.

Прелюбодеянием у них считается только тот случай, когда кто-либо имел общение с чужой женой. Любовь между супругами по боль­шей части умеренна, в особенности у мужей именитых и знатных. Это происходит оттого, что они женятся на девушках, которых раньше ни­когда не видели, а затем, занятые государевой службой, вынуждены бывают покидать жен и в это время пятнают себя позорными связями на стороне.
 

О положении женщин на Руси

[Положение женщин весьма плачевно.] Они (московиты) не верят в честь женщины, если она не живет взаперти дома и не находится под такой охраной, что никуда не выходит. Они отказывают женщине в целомудрии, если она позволяет смотреть на себя посторонним или иностранцам. Заключенные дома, они только прядут и сучат нитки, не имея совершенно никакого голоса и участия в хозяйстве; все до­машние работы считаются делом рабов. Всем, что убито руками женщины, будь то курица или другое какое животное, они гнушаются как нечистым. [У тех же, кто победнее, жены исполняют домашние ра­боты и стряпают.] Если они хотят зарезать курицу, а мужа или рабов случайно нет дома, то они становятся у дверей, держа курицу или другое животное и нож, и усердно просят прохожих мужчин, чтобы те зарезали животное.

Весьма редко допускают женщин в храмы, еще реже — на беседы с друзьями, и только в том случае, если эти друзья — совершенные старики и свободны от всякого подозрения. Однако в определенные праздничные дни они разрешают женам и дочерям сходиться вместе для развлечения на широком лугу. Здесь, усаживаясь на некое колесо» наподобие колеса Фортуны, они едут то вверх, то вниз; или иначе — привязывают веревку, (так что) она провисает, и, сидя на ней, они после толчка раскачиваются и движутся туда-сюда, или, наконец, они забавляются определенными песнями, хлопая при этом в ладоши; плясок же они совершенно не устраивают. Есть в Москве один немец­кий кузнец, по имени Иордан, который женился на русской. Про­жив некоторое время с мужем, она как-то раз ласково обратилась к нему со следующими словами: «Дражайший супруг, почему ты меня не любишь?» Муж ответил: «Да я сильно люблю тебя». «Но у меня нет еще, — говорит жена, — знаков любви». Муж стал расспрашивать, каких знаков ей надобно, на что жена отвечала: «Ты ни разу меня не ударил». «Побои, — ответил муж, — разумеется, не казались мне знаками любви, но в этом отношении я не отстану». Таким образом, немного спустя он весьма крепко побил ее и признавался мне, что после этого жена ухаживала за ним с гораздо большей любовью. В этом занятии он упражнялся затем очень часто и в нашу бытность в Московии сломал ей, наконец, шею и ноги.
 

О свободе и рабстве

Все они называют себя холопами (chlopi, Chlopn), т. е. Арабами государя. Те, кто познатнее (praestantiores), имеют рабов, чаше всего купленных или взятых в плен. Те же свободные, которых они содержат в услужении (in servitio nutriunt, zu ainem diener haben), не могут свободно уйти, когда им угодно. Если кто-нибудь уходит про­тив воли господина, то его никто не принимает. Если господин об­ходится нехорошо с хорошим и умелым слугой, то он начинает поль­зоваться дурной славой у других и не может после этого достать дру­гих слуг.

Этот народ находит больше удовольствия в рабстве, чем в свобо­де. Ведь по большей части господа перед смертью отпускают иных сво­их рабов на волю, но эти последние тотчас отдают себя за деньги в рабство другим господам. Если отец, как это у них в обычае, про­даст сына, а этот последний каким бы то ни было образом станет свободным или будет отпущен на волю, то отец по праву отцовской власти может продать его еще и еще раз. После четвертой  продажи он не имеет на сына уже никакого права. Карать смертной казнью или других лиц может один только государь.
 

О военной службе

Каждые два или три года государь производит набор по областям и переписывает детей боярских с целью узнать их число и сколько у каждого лошадей и слуг. Затем, как сказано выше, он определяет каждому жалованье. Те же, кто может по своему имущественному достатку, служат без жалованья. Отдых дается им редко, ибо государь ведет войны то с литовцами, то с ливонцами, то со шведами, то с казанскими татарами, или даже если он не ведет никакой войны, то все же ежегодно по обычаю ставит караулы (в местностях около Танаиса и Оки) числом в двадцать тысяч для обуздания набегов и грабежей со стороны перекопских татар. Кроме того, государь имеет обыкновение вызывать некоторых (по очереди из их областей), чтобы они исполняли при нем в Москве всевозможные обязанности. В военное же время они не отправляют погодной поочередной службы, а обязаны все (как стоящие на жалованье, так и ожидающие милостыни государя) идти на войну.

Лошади у них маленькие, холощенные, не подкованы; узда самая легкая; седла приспособлены с таким расчетом, что всадники могут безо всякого труда поворачиваться во все стороны и стрелять из лука. Сидя на лошади, они так подтягивают ноги, что совсем не способны выдержать достаточно сильного удара [копья или стрелы]. К шпорам прибегают весьма немногие, а большинство пользуется плеткой, кото­рая всегда висит на мизинце правой руки, так что в любой момент, когда нужно, они могут схватить ее и пустить в ход, а если дело опять дойдет до оружия, то они оставляют плетку и она свободно свисает с руки.

Обыкновенное их оружие — лук, стрелы, топор и палка [наподо­бие (римского) цеста (coestus)], которая по-русски называется кистень (kesteni), а по-польски — бассалык (bassalick). Саблю употребля­ют те, кто [познатнее и] побогаче. Продолговатые кинжалы, висящие, как ножи, спрятаны в ножнах до такой степени глубоко, что с трудом можно добраться до верхней части рукояти и схватить ее в случае надобности. Далее, повод узды у них в употреблении длинный, с ды­рочкой на конце; они привязывают его к (одному из) пальцев левой руки, чтобы можно было схватить лук и, натянув его, выстрелить (не выпуская повода). Хотя они держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть одновременно, однако ловко и без всякого затруднения уме­ют пользоваться ими.

Некоторые из более знатных носят панцирь, латы, сделанные искусно, как будто из чешуи, и наручи; весьма у немногих есть шлем [заостренный кверху наподобие пирамиды].

Некоторые носят шелковое платье, подбитое войлоком, для защи­ты от всяких ударов; употребляют они и копья.

В сражениях они никогда не употребляли пехоты и пушек, ибо все, что они делают, нападают ли на врага, преследуют ли его или бегут от него, они совершают внезапно и быстро [и поэтому ни пехо­та, ни пушки не могут поспеть за ними].

Но когда перекопский царь поставил на Казанское царство пле­мянника и на обратном пути раскинул лагерь в тринадцати ми­лях от Москвы, нынешний государь Василий на следующий год рас­положился лагерем около реки Оки и впервые пустил тогда в дело пехоту и пушки, — может быть, для того, чтобы похвастать своей си­лой и смыть позор, испытанный им в предыдущем году во время по­стыднейшего бегства, когда, как говорят, он несколько дней прятал­ся в стогу сена, или, наконец, чтобы отвратить от своих пределов ца­ря, который, как он предполагал, снова нападет на его владения. Во всяком случае, при нас у него было почти полторы тысячи пехо­тинцев из литовцев и всякого сброда.

При первом столкновении они нападают на врага весьма храбро, но долго не выдерживают, как бы придерживаясь правила: «Бегите или побежим мы».

Города они редко захватывают штурмом и после сильного натиска; у них более в обычае принуждать людей к сдаче продолжительной осадой, голодом или изменой. Хотя Василий, осадив Смоленск, гро­мил его, подведя пушки, которые отчасти привез с собой из Москвы, а отчасти отлил там во время осады, однако он ничего не добился. Осаждал он ранее и Казань [с большим войском и тоже подведя пуш­ки, которые привез туда вниз по реке, но и в тот раз настолько без­успешно, что] в то время, пока зажженная и дотла сгоревшая кре­пость отстраивалась сызнова, воины (Василия) не осмелились даже взобраться на голый холм и захватить его.

Теперь у государя есть пушечные литейщики, немцы и итальян­цы, которые [кроме пищалей (pixides) и пушек] льют также желез­ные ядра, какими пользуются и наши государи, но московиты не уме­ют и не могут пользоваться этими ядрами в бою [так как у них все основано на быстроте. Я не говорю уже о том, что московиты, по-видимому, не делают различия между разными пушками, или, говоря вернее, между их назначением]. Они не знают, когда надо пускать в дело большие ору­дия, которыми разрушаются стены, или меньшие, которые разруша­ют вражеский строй и останавливают его натиск. Это случалось час­то и в другое время, а особенно тогда, когда, по слухам, татары вот-вот собирались осадить Москву. Тогда наместник приказал под смех немецкого пушкаря спешно поставить под воротами крепости очень большую пушку, хотя ее едва ли можно было бы подкатить туда и в трехдневный срок и к тому же она первым же выстрелом разруши­ла бы и свод, и (стены) ворот.

Великое несходство и разнообразие существуют между людьми как в других делах, так и в (способах) боя. Например, московит, как только пускается в бегство, не помышляет уже ни о каком ином спа­сении, кроме как бегством; настигнутый и пойманный врагом, он и не защищается, и не просит пощады.

Татарин же, сброшенный с лошади, лишившись всякого оружия, даже тяжело раненный, как правило, отбивается руками, ногами, зу­бами, вообще пока и как может до последнего вздоха.

Турок, видя, что лишился всякой помощи и надежды на спасение, покорно просит пощады, бросив оружие и протягивая победителю сложенные вместе руки, чтобы тот связал их; сдачей в плен он наде­ется спасти себе жизнь.

Разбивая стан, они выбирают место попросторнее, где более знат­ные устанавливают палатки, прочие же втыкают в землю прутья в виде дуги и покрывают плащами, чтобы прятать туда седла, лу­ки и остальное в этом роде и чтобы (самим) защититься от дождя. Ло­шадей они выгоняют пастись [из-за чего их палатки бывают расстав­лены одна от другой очень далеко; они не укрепляют их ни повозками, ни рвом, ни другой какой преградой, разве что от природы это место окажется укреплено лесом, реками или болотами].
 

О бережливости 

Пожалуй, кое-кому покажется удивительным, что они содержат себя и своих (людей) на столь скудное жалованье и притом, как я сказал выше, столь долгое время. Поэтому я вкратце расскажу об их бережливости и воздержанности. Тот, у кого есть шесть лошадей, а иногда и больше, пользуется в качестве подъемной или вьючной толь­ко одной из них, на которой везет необходимое для жизни. Это прежде всего толченое просо в мешке длиной в две-три пяди (palma. Span), потом восемь-десять фунтов соленой свинины; есть у него в мешке и соль, притом, если он богат, смешанная с перцем. Кроме то­го, каждый носит с собой топор, огниво, котелки или медный чан, и если он случайно попадет туда, где не найдется ни плодов, ни чесноку, ни луку, ни дичи, то разводит огонь, наполняет чан водой, бросает в него полную ложку проса, добавляет соли и варит; довольствуясь та­кой пищей, живут и господин, и рабы. Впрочем, если господин слиш­ком уж проголодается, то истребляет все это сам, так что рабы име­ют, таким образом, иногда отличный случай попоститься целых два или три дня. Если же господин пожелает роскошного пира, то он прибавляет маленький кусочек свинины. Я говорю это не о знати, а о людях среднего достатка. Вожди войска и другие военные начальни­ки время от времени приглашают к себе других, что победнее, и, хо­рошо пообедав, эти последние воздерживаются потом от пищи иногда два-три дня.

Если же у них есть плоды, чеснок или лук, то они легко обходят­ся без всего остального. Готовясь вступить в сражение, они возлага­ют более надежды на численность, на то, сколь большим войском они нападут на врага [а не на силу воинов и на возможно лучшее построе­ние войска]; они удачнее сражаются в дальнем бою, чем в ближнем, а потому стараются обойти врага и напасть на него с тыла.

У них множество трубачей; если они по отеческому обычаю при­нимаются все вместе дуть в свои трубы и загудят, то звучит это не­сколько странно и непривычно (для нас). Есть у них и другой род музыкального (инструмента), который на их языке называется зур­ной (Szurna). Когда они прибегают к ней, то играют приблизитель­но с час без всякой передышки или втягивания воздуха. Обыкновенно они сначала наполняют воздухом щеки, а затем, как говорят, научив­шись одновременно втягивать воздух носом, издают трубой непре­рывный звук.
 

Об одежде московитян

Одежда их и телесное убранство у всех одинаковы; кафтаны (tu­nica, Rogkh) они носят длинные, без складок, с очень узкими рука­вами, почти на венгерский лад; при этом христиане носят узелки, ко­торыми застегивается грудь, на правой стороне, а татары, одежда ко­торых очень похожа, — на левой. Сапоги они носят красные и очень короткие, так что они не доходят до колен, а подошвы у них подбиты железными гвоздиками. Рубашки почти у всех разукрашены у шеи разными цветами; застегивают их либо ожерельем, либо серебряны­ми или медными позолоченными пуговицами, к которым для украше­ния добавляют и жемчуг.

Они подпоясываются отнюдь не по животу, а по бедрам и даже опускают пояс до паха, чтобы живот выдавался больше. Теперь этот обычай переняли итальянцы, испанцы и даже немцы.
 

О правосудии

Юноши, равно как и подростки, сходятся обычно по праздничным дням в городе на всем известном просторном месте, так что видеть и слышать их там может множество народу. Они созываются свис­том, который служит условным знаком. Услышав свист, они немедленно сбегаются и вступают в рукопашный бой; начинается он на кулаках, но вскоре они бьют без разбору и с великой яростью и ногами по лицу, шее, груди, животу и паху и вообще всевозможными способами одни поражают других, добиваясь победы, так что зачастую их уносят оттуда бездыханными. Всякий, кто побьет больше народу, дольше других остается на месте сражения и храбрее выносит удары, получает в сравнении с прочими особую похвалу и считается славным победителем. Этот род состязаний установлен для того, чтобы юноши привыкали переносить побои и терпеть какие угодно удары.

Они строго применяют меры правосудия против разбойников (praedones, Rauber). Поймав их, они первым делом разбивают им пятки, потом оставляют их на два-три дня в покое, чтобы пятки распухли, а затем разбитые и распухшие (пятки) велят терзать снова. Чтобы заставить преступников сознаться в грабеже и указать сообщников злодеяний, они не применяют никакого иного рода пыток. Если призванный к допросу окажется достойным казни, то его вешают. Другие казни применяются ими к преступникам редко, разве что они совершили что-нибудь слишком ужасное. 

Воровство редко карается смертью, даже за убийство казнят редко, если только оно не совершено с целью разбоя. Если же кто поймает вора с поличным и убьет его, то остается безнаказанным, но только при том условии, что он доставит убитого на государев двор и изложит дело, как оно было. [Даже скотоложцы и те не подвергаются смертной казни.] 

Немногие из начальников имеют власть приговаривать к смертной казни. Из подданных никто не смеет пытать кого-либо. Большинство злодеев отвозится в Москву или другие главные города. Карают же виновных по большей части в зимнее время, ибо в летнее этому мешают дела военные.