К своему 125-летию МХТ ждет очередную реконструкцию исторического здания в Камергерском переулке. Каждое новое руководство театра стремится модернизировать сцену, придав ей самые современные технические возможности. Это «электрический пункт», передающийся по наследству от Саввы Морозова, первого застройщика МХТ.
«Житейское море играет волнами, в нем горе и радость всегда перед нами, Никто не ручится, никто не узнает, что может случиться, что завтра с ним станет. Богатый сегодня пирует роскошно, а воли Господней узнать невозможно» — архетипический сюжет этих духовных стихов старообрядцев, по версии искусствоведа Ольги Калугиной, нашел свое отражение во фризе, который скульптор Анна Голубкина выполнила для фасада здания МХТ. Отец Анны Голубкиной был старообрядцем-начетчиком, то есть книжником.
Куда летит чайка
Заказчиком здания выступало товарищество Художественного театра, отец-основатель которого Константин Алексеев (в 1885 году взял псевдоним Станиславский) происходил из рода московских купцов и промышленников. Застройщик — купец, заводчик Савва Морозов, старообрядец. В 1902 году Морозов взял в аренду на 12 лет за 28 000 рублей годовой платы Лианозовский театр в Камергерском переулке с правом его перестройки. В общем, как писал Станиславский, «молодое купечество впервые вышло на арену русской жизни и наряду со своими торгово-промышленными делами вплотную заинтересовалось искусством».
Неизвестно, кто первый разузнал о начинающей художнице, выпускнице Московского училища живописи, ваяния и зодчества, ученице Огюста Родена, появившейся в Москве в перерывах между парижскими студиями, и сделал заказ. То ли Станиславский, как рассказывала Голубкина, то ли «трогательно увлеченный искусством» Савва Морозов. Ольга Книппер-Чехова писала мужу в феврале 1903 года: «Я ездила в мастерскую Голубкиной. Ты о ней слышал? Ведь это талантливейший самородок. Живет она в мастерской, дочь огородника, говорит только то, что думает, живет своей особенной жизнью. Прямой, своеобразный человек. Она делает большой барельеф над нашей входной дверью. На днях его приклеивают. Кажется, будет красиво. Я видела куски».
Фриз Голубкиной вошел в историю как минимум под тремя названиями: «Море житейское», «Пловец» и «Волна». Нет и общепринятой трактовки работы. По мнению Елены Ильиной, заведующей музеем Анны Голубкиной, здесь звучит и библейская тема, и мотивы дантовских высот, и философия Вячеслава Иванова о судьбе человека в буре житейской. В воспоминаниях современников о Голубкиной есть рассказ, как она сама объясняла свое произведение. «Смотрите, что вы видите?» — «Ничего, кроме изображения волны», — говорю я. «А чайку вы видите?» — «Убейте меня, не вижу». Но когда ближе подошли, я увидел летящую над волной чайку. А. С. сказала мне, что мощь и выразительность искусства Художественного театра она воплотила в скульптурной гамме этой поднимающейся волны и летящей над ней чайки.
Пункт по части электричества
Гипсовый фриз работы Голубкиной, установленный над правой дверью на фасаде МХТ в 1903 году, сохранился неизменным до сих пор. Его заново открыли во время реконструкции театра весной 1964 года, когда сняли многолетний слой пыли и копоти. Вопрос о том, кто первый придумал сделать чайку визуальным символом Художественного театра, архитектор Федор Шехтель или скульптор Анна Голубкина, не решен до сих пор. Академик Шехтель работал над театром безвозмездно. Но от всей души. Перестройка здания Лианозовского театра заняла у Шехтеля и Саввы Морозова всего несколько месяцев 1902 года. «Морозов лично наблюдал за работами, отказавшись от летних каникул, и переехал на все лето на самую стройку», — пишет в своих мемуарах Станиславский. Создатель МХТ находил Морозова трогательным своей бескорыстной преданностью искусству.
Особое внимание было уделено строительству и оборудованию сцены. «Морозов с Шехтелем устроили вращение целого этажа под сценой, со всеми люками, провалами и механикой подполья», — восторгался Станиславский в «Моей жизни в искусстве». Таких технических возможностей, по его словам, не было в театрах даже за границей. Морозов решал сложнейшие инженерные задачи и без устали выписывал в Россию технические новинки для театра.
Например, в 1900 году для постановки «Снегурочки» Островского Морозов нашел и купил фонари и стекла, которые позволяли создавать эффект облаков и восходящей луны. В Москве шутили, что электрическое освещение приняло у Морозова форму помешательства: в Художественном театре, дома на Спиридоновке, во всех своих имениях он сам монтировал, налаживал и подключал электрические светильники.
В здании театра обустроили вентиляцию, паровое отопление, канализацию, а в 1903 году была запущена собственная электростанция. Архитектор Шехтель не только адаптировал идеи и новые технологии в пространства театра, но и разрабатывал такие детали, как шрифт надписей в фойе, потолочные узоры, занавеси, дизайн дверных ручек, светильников, почетного значка «Чайка», театрального занавеса и униформу для служителей театра, — словом, осуществил тотальное проектирование, то, чем позднее займутся в Баухаусе и Вхутемасе.
На акварельном эскизе внутреннего убранства театра 1902 года стоит изящный чернильный росчерк Федора Шехтеля и неразборчивый черным карандашом в верхнем правом углу — Саввы Морозова. «Крупные расходы делает он. Также он и убытки платит. Свои расходы Морозов скрывает», — не без зависти писал, наблюдая за стройкой МХТ, директор Императорских театров Владимир Теляковский. Всего, по данным Станиславского, Морозов потратил на строительство и оборудование Художественного театра около 300 000 рублей. Современные исследователи насчитывают 500 000 рублей, израсходованных предпринимателем на театр в период с 1898 по 1904 год.
Все для искусства
Шехтель с Морозовым предложили принципиально иной подход к устройству здания театра, чем это было принято прежде. «[Их] девиз гласил: все — для искусства и актера. Тогда и зрителю будет хорошо в театре», — писал Станиславский. «Морозов не жалел денег на сцену, на ее оборудование, на уборные актеров, а ту часть здания, которая предназначена для зрителей, он отделал с чрезвычайной простотой». В этой простоте был свой концептуальный смысл: приберечь эффект ярких красок исключительно «для декораций и обстановки сцены». Парадоксально, но при таком внимании к деталям задуманный Шехтелем фасад здания театра так и не был воплощен. В Музее МХАТа хранится эскиз 1903 года, рукой Шехтеля озаглавленный «Переделка фасада Московского художественного театра». В нижнем левом углу простым карандашом надпись: «Осуществление отложено». Центральная часть облицована майоликой кобальтового цвета, на прямоугольном фронтоне барельеф с изображением головы античного божества.
Впервые к восстановлению оригинальных интерьеров театра приступили во время его реконструкции 1977–1987 годов, которой руководила архитектор Саломея Гельфер, известная своей работой по сохранению уцелевших фрагментов разрушенных архитектурных памятников Москвы, таких как Красные ворота и храм Христа Спасителя.
Источник: www.forbes.ru
Комментариев пока нет