«Он был совершенно необычным человеком»

В этом году исполняется 100 лет со дня рождения крупнейшего исследователя, историка русской кухни Вильяма Похлебкина. Книги, им написанные, изданы общим тиражом 100 миллионов экземпляров. По этому случаю в Подольске — городе, где историк и писатель провел основные годы своей жизни, состоялся юбилейный историко-гастрономический фестиваль «Вильям Похлебкин». Нам удалось пообщаться с вдовой великого историка русской кухни Евой Анатольевной Похлебкиной. Она поделилась своими личными воспоминаниями о супруге.

Вильям Васильевич составлял свои рецепты очень аккуратно и кропотливо. Например, он любил варить варенье. Варенье, которое он варил, тщательно отбирая ягоды, закрывал в банку, и на этой писчей бумаге его мелким прекрасным почерком было написано, что, когда и по какому рецепту сделано. У нас где-то есть целая стопочка этих подписей.

Варенье никогда не портилось, никакой холодильник не был нужен, потому что он его варил практически конфитюрным образом, это было крепко сваренное варенье. Варил по одной банке самые разные фрукты. Яблоки попались хорошие, значит яблоки варил. Обязательно делал баночку рябины для украшения каких-то печенюшек. Обязательно варил баночку малины, баночку смородины, а больше всего ему нравилась жимолость, желе из жимолости — самое вкусное.

Он с самого начала был совершенно необычным человеком, он был необыкновенном ребенком. Мама его невероятно любила и была ему изначально секретарем. Он после третьего класса, например, совершенно самостоятельно переписал от руки «Гаргантюа и Пантагрюэль», оба тома, так он исправлял себе почерк, который был не очень хорошим. За лето он переписал, и почерк у него стал каллиграфическим, каким и оставался до конца его дней.

Я много раз слышала от кассира на центральном телеграфе, где он снимал деньги, всегда небольшие, максимум 10 рублей, а обычно мог 3 рубля снять, он очень аккуратно ими пользовался. Тратил он на книги, а это была главная статья расходов, потом уже еда, коммунальные платежи, быт. Он никогда не разбрасывался деньгами, очень скрупулезно относился к финансам, но книги покупал такие, какие надо.

Когда мы заходили в лавку писателей на Кузнецком, там еще работал Лев Абрамович Глезер (известный советский библиофил, мастер спорта по шашкам — прим.), который потом прославил букинистическую работу и написал книгу воспоминаний об этом деле и людях с ним связанных. Когда мы заходили к Глейзеру, особенно в первый визит, этот человек меня просто поразил. Я была фитюлькой 19 лет, а Вильяму Васильевичу 48, и как он нырнул за кулисы и позвал самого Льва Абрамовича. Лев Абрамович вышел и поклонился нам. Это было что-то! И вообще, где бы мы не появлялись с Вильямом, присутствующие реагировали так, словно рядом с ними появлялся чрезвычайно важный человек.

Все люди, с которыми мы общались, были совершенно необыкновенные. Просто так я бы никогда их не увидела, разве что только на экране телевизора. Среди них был оперный певец Иван Козловский, актеры Смоктуновский, Вицин, это все были хорошо знакомые Похлебкину люди. И это было очень интересно.

У него еще был хороший друг — финский журналист, у него была большая борода, как у Карла Маркса, и такая же шевелюра, а Вильям Васильевич на Фридриха Энгельса смахивал. Они, бывало это еще до меня, ходили и представлялись: Я, Карл Маркс, а это мой друг Фридрих Энгельс.

Вильям был артистичен, эмпатичен и очень проницателен, я бы сказала, что он был экстрасенс в определенном смысле, он очень чувствовал людей, сканировал. Когда я первый раз это поняла, я была напугана, старалась в его присутствии меньше думать. Мало того, что я была для него прозрачна в силу возраста, но еще вдобавок он и правда чувствовал мои настроения и даже мысли всякий раз. И это пугало.

Однажды мы бегали по редакциям и издательствам, я еле за ним поспевала. Не всегда эти походы были удачными, и я размышляла об этом. И вдруг он оборачивается и читает мои мысли : «Вот, они говорят, что Похлебкин — плагиатор». А я только шла за ним и раздумывала: как же он пишет свои книги, как это вообще происходит.

На самом деле работал он так — шел в библиотеку, собирал материалы, записывал цитаты из них на библиографических карточках. Так он работал, потому что на дом получал многочисленные карточки поступлений в библиотеку иностранной литературы.

Некоторые издания он получал по подписке, нужное выуживал, как по скандинавской, так и по кулинарной тематике, и заносил в свою картотеку. Забавно, но эти карточки он использовал и в других целях. Можно было двумя карточками мусор собрать, можно было черепахе нарезать мелко-мелко морковку, одуванчики. Я потом тоже так приучилась пользоваться карточками.

У него был свой Modus vivendi, он не пользовался в кухне обычными ножами, у него был особый столик, сваренный кустарным образом, типа хирургического. Столик был накрыт узким длинным полотенцем из льна, и вот на этом столике лежал ряд скальпелей: от большого до маленького. Этими скальпелями я чистила картошку, это очень удобно, замечательно срезать цедру с лимонов. Так вот он этими скальпелями обрабатывал продукты чрезвычайно скрупулезно, и это первое, чему он меня обучил.

Он был очень хороший руководитель, умел научить любым премудростями своего ремесла. Если человек попадал в его орбиту, то быстро осваивал самые разные методики и приемы. Этим он освобождал свое время для других своих задач.

А когда он работал? Мы просыпаемся, завтракаем и идем гулять. Но не с пустыми руками. Он берет с собой в футляре печатную машинку, пристраивается на пеньке и печатает. Я хожу вокруг, гуляю, собираю цветочки, грибочки, потом прихожу его отвлекать, рассказываю, что нашла, что мне понравилось, а он сам продолжает печатать. Где-то в лесах дятлы стучат, а он сидит и печатает.

Еще по дороге он собирал грибы. Но мы не так рано ходили, как утренние грибники. Это я уже говорю о его жизни в доме на Октябрьском проспекте, 1а, где висит мемориальная доска. Там мы пересекали Варшавское шоссе, за ним начинается сосновый бор и мы собирали мелкие дождевики, маленькие, твердые, мы использовали их в кулинарии. Однажды мне попалась кучка очень крепких подосиновиков. Он сидит на пенечке, я гуляю вокруг и вдруг вижу семь штук, совершенно хрестоматийных, мы потом лапшу сварили из них. Мы все время гуляли, потом приходили, готовили обед, обедали, потом отдыхали, потом снова шли гулять, И все свое время он писал свои замечательные статьи, работал.

Иногда, если происходил какой-то особый случай, он меня отправлял гулять одну, запирался в кабинете и говорил: «Так, а сегодня даже не подходи близко». Один раз его попросили из Центрального Комитета КПСС сделать срочный прогноз, кто придет к власти то ли в Норвегии, то ли в Исландии. Это задание он делал всю ночь, а на утро было готово полторы страницы прогноза. И все выборы в этих странах проходили точно так как, как он предсказывал.

Я, конечно, развлекала Вильяма Васильевича, как могла, цитировала всяческие песенки. Была у нас игра под называнием «Опять двадцать пять», во время нее мы цитировали песни. Я развлекала, он забавлялся, ему было смешно, а дальше он все равно делал свои дела.

Недавно я обнаружила в кладовке старый красный радиоприемник. Вильям Васильевич слушал его редко, а потом куда-то запрятал, ему, видимо, шум мешал. Но однажды, я успела тайком послушать новости, и спросила: «Как ты думаешь, сейчас идет шахматный турнир, борьба за мировое первенство. Кто же выиграет?» И он открывает газету, у него было много газет, которые он выписывал, открывает турнирную таблицу и говорит: «Смотри, вот из этих первые победы одержат такие то, потом в полутурнир выйдут такие то, а в финал выйдут Борис Спасский и Фишер». Я говорю: «А почему ты так думаешь, ты, что в шахматах разбираешься?» Он отвечает: «Нет, я в людях разбираюсь». Он знал все про всех. Так все и получилось с этим чемпионатом по шахматам, как он предсказал.

У него было множество энциклопедических справочников и книг типа «Кто, когда и где». Он черпал оттуда бесконечное количество информации, все запоминал и это часто пригождалось в его научной работе и общественной деятельности.

Вот такой он был нестандартный, глубоко образованный и всем интересующийся человек.