Письмо из заминированной церкви: «Это было как воскресение из мертвых…»

9 мая 2014 года отмечается 69-летие победы Советской Армии и советского народа над нацистской Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов. Сейчас совсем мало осталось в живых очевидцев, участников Великой войны. Не многие из них оставили свои письменные воспоминания о тех страшных событиях. Сайт «Русская вера» не раз публиковал военные воспоминания старообрядцев города Ржева, воспоминания людей, прошедших сквозь ужасы войны. Сегодня вновь на наших страницах уникальные мемуары.
 

Найденные письма открывают подлинную историю

В ржевском районном архиве мне удалось найти письма моей прабабушки Анны Григорьевны Кузьминой участнику освобождения города Ржева, журналисту, историку Коновалову Павлу Ильичу. В этих письмах Анна Григорьевна рассказывает о жизни своей семьи в оккупированном Ржеве. Описанные ею трудности, лишения, невзгоды, потери постигли, пожалуй, каждого человека, находящегося в оккупированном древнем городе.

Краткая биография Кузьминой А. Г.

Моя прабабушка, коренная старообрядка, Анна Григорьевна Кузьмина, в девичестве Бурицкая, родилась 15 декабря 1902 года. Ее отец был сторожем госбанка, а мать работала в прислуге ржевских купцов Берсеневых. У купцов Берсеневых была пятилетняя дочь Анна. Она подружилась с моей прабабушкой, которой тогда тоже было пять лет. Они вместе играли, гуляли, и даже пошли в школу. По требованию своей дочки купцу Берсеневу пришлось дать образование и ее подруге. После гимназии Анна Григорьевна прошла бухгалтерские курсы и работала в фельдшерско-акушерской школе.

В 1920 году она вышла замуж за двадцатисемилетнего Феодора Матвеевича Кузьмина.

Венчались они в домовом храме, освященном во имя Покрова Пресвятыя Богородицы, находившемся в 131 квартале по улице Торопецкая (ныне Косарова). В семье Кузьминых родилось девять детей, но один из них умер в младенчестве. 1 марта 1943 года Кузьмины вместе с другими, оставшимися в живых, жителями оккупированного Ржева были согнаны в заминированную отступающими немецкими войсками Покровскую старообрядческую церковь. А 3 марта воинами Красной армии узники церкви были освобождены. Во время отступления немцы сожгли дом Анны Григорьевны и Феодора Матвеевича. Но с Божией помощью в скором времени им удалось построить новый. Однако война еще не ушла из их жизни: старший сын Кузьминых в 1946 году утонул, попав в воронку, а младший, спустя шесть лет после окончания войны, подорвался на снаряде. Эти тяжелые утраты сильно отразились на всей семье. Для них война закончилась только в 1951 году.
 

Письмо Кузьминой А. Г. участнику освобождения города Ржева, волгоградскому журналисту Коновалову П. И.

«Здравствуйте, уважаемый Павел Ильич. Когда получили Ваше письмо, то уже не было нашего дорогого Федора Матвеевича. 31 декабря 1966 г. он скончался после продолжительной и тяжелой болезни. Утрата наша очень тяжела, но все же хочется сказать несколько слов о нем. Человек этот, Федор Матвеевич, мой муж, был очень трудолюбивый и умный, только благодаря тяжелого детства, был с раннего детства инвалидом, у него была атрофирована левая рука до локтя, чуть подвижна, почему он не был и взят в армии.

Немцы отняли последнюю керосиновую лампу

Когда началась война, у нас было 7 человек детей, возраст которых  с 3-х месяцев до 16 лет, и две матери — одной 63 г., другой — 81 г. Я работала в фельдшерско-акушерской школе до прихода немцев счетоводом, а муж — сборщиком утильсырья. Выехать мы не могли, куда говорит, поедем со своей земли, кто для такой семьи наготовил, здесь с огорода можно прокормиться, и потом не надо вдаваться в панику, сюда немцев не допустят, потому что близко к Москве. Когда же стало очевидно, что немцы придут во Ржев, мы все же решили уехать на своей лошади, так как муж собирал утильсырье, то у него была лошадь. Нам посоветовали ехать на Старицкий тракт, чтобы пробраться на Калинин, доехали до деревни Клепуново, и говорят, в Калинине — немцы, и вот мы ни туда, и ни сюда, пришлось возвращаться во Ржев. Когда были в деревне, в это время в городе Ржеве, некоторые запаслись из складов мукой.

Немцы пришли, приехали и мы из деревни, вот тут и начинаются мытарства, входят немцы с нагайкой: вынь, да положь муку, а у нас нет ничего, стегает неимоверно нагайкой старшего сына, и кричит: мель, мель — значит муку. Я стараюсь защитить сына по мне, я схватила лукошко, в нем было 4 кг. муки, которую выменяла на материал у соседки. Тащу его немцу, он как бросит в меня лукошком, всю муку рассыпал: дай филь муки — значит много, мешок, а у нас нет ничего. Поискали, не нашли, ушли. Потом одно берут, другое тащат. Приходят соседи, и говорят: «дядя Федя, мы тебя хотим старостой выбрать, будешь хозяйничать». «Нет» — говорит мой покойный муж, не над чем хозяйничать, что вы ослепли, не видите, всеопустошающая саранча (так он называл немцев), никуда никем не пойду, и ни за что не возьмусь. Лошадь, конечно, немцы сразу забрали. Было замаскировано сено, так какой-то украинец — русский военнопленный, с белым нарукавником, показал немцем, где сено, так приехали и забрали, а то мы его на молоко меняли для малышей, относили ночью мешками тому, у кого были коровы.

Борода спасла от ареста

Зимой с мужа и с меня, с ног сняли валенки, издевались, как могли, у нас под домом был высокий каменный фундамент, вот сзади с сеней выкинули два камня, и наносили туда одежи, и молодежь, человек 12 заберутся туда, и не идут на работу к немцам, камни заложены, а немцы в темное боялись ходить, а я одна с грудным ребенком дома, на стороже, идут, шпорами звякают, и с собакой, что как собака учувствует, все сердце захлынуло. Входят: «Где люди?». «На работе», — говорю я. «А «ман» где (это муж)?», и муж прятался, а я говорю: «Ман на войне». «Врешь», —  и начал ногой бить, я стиснула зубы, ребенок кричит. «Врешь, — говорит, — ман в бане». А у нас в огороде была банька, муж чувствует, что не успел спрятаться; забрался в баню, разделся, голый и моется, а когда немец сказал, что ман в бане, я сообразила, что муж не успел спрятаться, и говорю: «Это не ман, а грос фатер (значит — отец мужа)». Потому что мой муж имел большую бороду, он никогда не брился, а я была молодая, тогда бросил бить, и ушли. А раз ночью пришли, отнимают последнюю керосиновую лампу, муж не дает, так по щекам надавали, и лампу взяли.    

А голодали страшно, ходили тайком в деревни, и меняли вещи на хлеб. Зашли в одну деревню, попросились ночевать, пустили — поглядела и ахнула. Согнаны и городские и деревенские в один дом, нары в несколько рядов, кого рвет, у кого понос, воздух ужасный, нет ни дров, ни горячей воды, даже нет сухой лучины, и в нашей местности, где кругом лес, вот, до какого состояния были доведены люди. «Русский нихт культуры, кругом  вошь-клопы» — это говорили немцы. А раз ночью открыли двери дома нашего, и идут, идут немцы, заполнили весь дом, мы, вся семья, собрались в один угол, ну думали — смерть. Вдруг разделись все догола, и давай вшей бить, и кричат: «Матка вассер варм» (значит — давай горячей воды), а я пройти не могу. Вдруг команда им уходить, оделись, и бегом вон. Так у самих были вши. Правда, были некоторые и наши, лежали мертвые от голоду, и вши ползали по ним. Я только удивлялась на своих людей, когда просили хлеба у них, а они: «Сталин даст».

Прятались в печках и  погребах

Я работала на трёх огородах, чтобы запасти овощей, не глядя на бомбежку, чтобы спасти детей: своих семеро и два ребенка золовки. Спасла от голода. Бомбят наши, а смеюсь, жарте, жарте, сильней, да скорей. Немцы: «Матка лахен (смеется) хауз (дом), капут матка тот (умрет)». А я думаю: «Лучше умереть от своей пули, чем жить с вами». Выгоняли нас три раза немцы из города, но мы каким-либо образом старались вернуться, или спрятаться как-либо. Вот третий раз пригоняют в комендатуру. Комендант как глянул, и говорит: «Зибен кинд (семь человек детей) цюрих нах хаус (обратно домой)». А я говорю: «Придет немецкий солдат и хинаус, хинаус (вон, вон)», а он говорит: «Я дам папирус (записку) цвай так (два дня) и русский будет здесь, сиди дома, и не выходи никуда».

Я обрадовалась, пришла, намыла полы, буду своих встречать, а муж говорит: «На горе моешь». Приходят немцы, спрашивают: «Почему не уехали?», показываю записку, смотрят, говорят: «Гут, гут». Приходят другие 1 марта 1943 г. утром, опять спрашивают: «Почему не уехали?», я им записку, разорвали записку, не дали ничего взять, начали гнать и бить, и так загнали в Покровскую церковь, где мы сидели два дня и две ночи  голодные и холодные, и ждали смерти каждую минуту, вопль, стон, ужас, прощались друг с другом, кругом все взрывалось.       

Муж мой как-то успел захватить мешок с огородными семенами, которые он сам разводил, которые нам при освобождении сильно пригодились.

Часов в 22 ночи, на 3-е марта дети поглядели в церкви в окно, и говорят: «Мама, где находится наш дом, сильный огонь». Так при отступлении немцы сожгли наш дом, который не достоял часов 5, часа в 8 утра наши войска открыли нас и освободили, это было как воскресение из мертвых. В церковь, когда гнали нашу семью, смотрим, гонят всех, кто был в это время во Ржеве, но были и такие, что им немцы принесли и их вещи, а нам даже одеться не дали, а одной семье даже обед принесли немцы в церковь, всего, говорят, было 185 человек в церкви, но были люди, которые сумели спрятаться, и не попали в церковь, я знаю, один встретился нам сразу на углу, около Коммуны, я спрашиваю: «Откуда ты?», а он: «Откуда и ты», но его в церкви не было, знаю хорошо, что не был, а не сказал, где был, а сейчас он уже умер, а другие сами говорили: «Мы в подполе просидели, когда загоняли в церковь», а одна говорит: «Я в печку русскую влезла, и заслонкой закрылась, а ночью вылезла, и дом немцы зажгли, а я затушила».