Поэма «Двенадцать» — об исконной вере русского человека?…

Не так давно мое внимание привлекла статья Петра Ткаченко в «Литературной газете» «В согласии со стихией…». Она посвящена столетию поэмы Александра Блока «Двенадцать». Показались очень интересными размышления автора о великом произведении, о «новой» и «старой вере».

Неоднозначное восприятие поэмы в самом начале, после публикации 3 марта 1918 года в петроградской газете «Знамя труда», и поздние попытки ее осмыслить были или разноречивы, или не точны, или условны. Здесь и отношение «Двенадцати» к политике, и вопрос принятия или непринятия революции… Даже для тех, кто, как говорит Ткаченко, «боролся с большевиками, Блок «кощунствовал», ибо именем Христа освящал революцию, разбойников: «На спину надо б бубновый туз!» Он вспоминает о евангельской основе поэмы, ведь здесь и само название поэмы, то, что красногвардейцы идут за Христом, их имена — всё однозначно говорит о том, что поэма имеет евангельскую основу».

18 февраля Александр Блок отмечал в записной книжке: «Что Христос идёт перед ними — несомненно. Дело не в том, «достойны» ли они его, а страшно то, что опять Он с ними, и Другого пока нет; а надо Другого? — Я как-то измучен…». Но поэт после страшных и мучительных мыслей оставляет Христа с народом. С таким народом, каков он есть, — истерзанным революцией, изверившимся и «кощунствующим»…

П. Ткаченко пишет о «странном» кощунстве:

«Здесь нет богоборчества, так как с первых строк признаётся Божье устройство мира: «Ветер, ветер — на всём Божьем свете!» И тема поэмы — не столько революционное шествие красногвардейцев «державным шагом», а — брань духовная, так как враг незрим: «Их винтовочки стальные / На незримого врага».

Так неучтиво — о священнике: «Что нынче невесёлый, / Товарищ поп?» И одёргивание Петьки, чтобы он «не завирался»: «От чего тебя упас / Золотой иконостас?» Но это ведь вовсе не о вере, не против веры, а скорее о земной Церкви. Бог не бывает поругаем, а с земной Церковью бывает всякое…

Вот она — драма русской жизни: «Мировой пожар в крови — Господи, благослови!» На мировой пожар, на революцию, атеистическую по самой своей природе, на право пальнуть пулей в «Святую Русь» испрашивается благословение… у Господа. Это кажется недопустимым, невозможным и немыслимым. …Как это просить благословения у Господа на такое? Это возможно лишь при условии, что человек остаётся с Богом. Неверующие, атеисты, нехристи к Богу не обращаются… Так трудно у нас в России оставаться верующим, правоверным. Нет спасу от указывающих «дорогу к храму»…

Интересен поворот мысли автора об истинной и правой вере русского человека: «А если революция — не гибель тысячелетней России, а закономерная трагедия, выходящая из её предшествующей трагедии? Да, народ оказался с атеистической властью. Так доняла его синодальная церковь. Но разве не было у нас раскола и не было трёхсотлетнего гонения за правую веру с такой жестокостью, до какой не доходили атеистические большевики.

Когда читаешь «Двенадцать статей» царевны Софьи, кровь стынет в жилах. Это вам не двенадцать красногвардейцев, «без имени святого», со «святой злобой». (В документе «Двенадцать статей» царевны Софьи, принятым царским правительством, устанавливались жестокие меры наказания за принадлежность к старообрядчеству. Многие статьи карали смертью. — прим. ред.).

И будем всё же помнить о том, что патриаршество в России упразднено царём, а восстановлено генеральным секретарём правящей партии… И не эта ли «святая черная злоба», как священная война, за свою истинную, прозванную властью «раскольничьей», веру, не эта ли вера всполыхнула в душах людей революционный огонь веры в «новое небо» и «новую землю»?..

Удивило и то, что П. Ткаченко обратил внимание на такую деталь финала поэмы: «И за вьюгой невидим / И от пули невредим…/ В белом венчике из роз — / Впереди — Исус Христос». Имя Спасителя дано в староверческом, старообрядческом написании — Исус, а не в позднейшем, синодальном, никоновском — Иисус…

Если красногвардейцы идут за Христом, олицетворяющим старую, правую веру, это значит, что идеалом человеческой жизни для них остаётся тот уклад до никоновской «реформы», точнее до погрома Православной церкви. А то, что было после «реформы», до раскольничьего Собора 1666–1667 годов, подлежит революционному уничтожению. Значит, они в своём революционном порыве разрушают не христианский мир вообще, но «старый мир» — «с попом», «иконостасом», но без веры… Потому у них «злоба святая», какой она вроде бы и быть не может: «святая», то есть не беспричинная. Видимо, поэтому такой, казалось, верующий народ вдруг стал «атеистом». Не атеистом, а что называется, довели, допекли беспрестанными насилиями, такими, пред которыми меркнут насилия революционеров; с сожжением на кострах, как в западной инквизиции… Иначе объяснить появление в поэме имени Спасителя в старообрядческом его написании, пожалуй, невозможно».

И действительно, стоит перечитать эту поэму, чтобы увидеть и понять нечто новое для себя. Как, например, то, что в «Двенадцати» нет богоборческих мотивов, а есть антицерковные настроения, а это не совсем одно и то же!

Поэтому-то в народе эти настроения, ставшие водой на мельницу революционных разрушителей, оказались столь сильными. И на этот вопрос художник обязан ответить. И Александр Блок в своей поэме «Двенадцать» отвечает на него. Не декларативно, конечно, а иносказательно и образно… Как существо духовное, человек не может быть без веры.

Но если предстоит «переделать всё», значит, надо заменить и Его? Значит, надо выбрать и другого Бога? Нет, Другого символа веры, другого Спасителя быть не может, как не может быть служения иным богам, ибо это означает гибель личности: «Берегитесь, чтобы не обольстилось сердце ваше, и вы не уклонились, и не стали служить иным богам» (Второзаконие, 11, 16). Другого не может быть. Значит, должна быть не другая, а истинная, правая вера. И поэт после страшных мыслей, несмотря ни на что, оставляет народ с Христом. Оставляет русского человека не только с его исконной верой, но — с правой верой…

И возникает вопрос: а почему действительно в нашем сознании со школьных лет А. Блок всё ещё остаётся «декадентом»? И его наследие сдано на растерзание никонианцам, ортодоксальным революционерам, а потом и либералам?..

Петр Ткаченко идет дальше и пытается разобраться в этих и других «уроках времени» и напоминает факты, на которые мало кто обратил внимание: «Канонизирован же Максим Грек, осуждённый двумя церковными Соборами за еретическую правку богослужебных книг. Канонизирован к 1000-летию Крещения Руси, и без всякого объяснения верующим. Ну называется же преподобный Иосиф Волоцкий российским, в духе либеральных газет, а не русским Чудотворцем… И "правка" в молитвы вносится, в которых он уже не русская, а российская звезда (тропарь, глас 5). В этом может убедиться каждый по многочисленным изданиям Иосифо-Волоцкого монастыря.

В "Записке о "Двенадцати" А. Блок писал: "Посмотрим, что сделает с этим время". С поэмой "Двенадцать" сделалось то же, что и со всей русской литературой: по сути, изъятие её из общественного сознания и изгнание из образования, сбрасывание с "корабля современности" теперь уже иным, "рыночным" способом. Случилось не с поэмой, а со "временем". Опять — революция, как разрушение, но теперь уже криминальная и бескрылая. Без всяких не то что идеалов, но и каких-либо порывов.

Те, кто по своей порочности совершил это преступное разрушение страны, говорят, что социалистический "эксперимент" в России не удался, что мы семьдесят лет "падали". Но то, с каким остервенением и злобой, с каким обманом разрушался наш уклад жизни, стяжаемый такими трудами и жертвами, свидетельствует об обратном. Говорит о том, что потому он так нещадно и разрушался, что был неким новым шагом в человеческой цивилизации, что его следовало развивать и совершенствовать, а не отбрасывать и не ломать.

Это подтверждается и тем, что разрушители взамен отброшенного ничего положительного предложить не смогли. Не смогли по самой своей упрощённой природе. И человека, сотворённого по Божьему образу и подобию, выделенного душой и разумом из природы, возвратили в стойло окаянства, в звериное состояние, к "печному горшку", к корыту (потребительству), когда "в человеке просыпается обезьяна" (И. Бунин)».

Может, народ никогда не любил этой церкви: церкви-собственника, церкви-политической силы… Большевики воспользовались этим и свергли этот социальный институт, вроде бы формально заменив своим, партийным, новым, а оказалось — лишь обновив его. И весь гуманизм советской культуры, литературы, по сути, был христианским. Те, кто его разрушил, по сути, распяли в душах советских людей этого «незримого Христа», который и шел впереди двенадцати…

Церковь же православная закрыла на это глаза, когда ей позволили «играть роль» в новом обществе, не возмутилась и не возмущается, так как не узрела Сего Распятия. И потому народ русский, в большинстве своем называя себя «верующими», не верит ей, и в большинстве своем не идет в нее. А к преданному народу обращаются: «Братья и сестры».

И хочется согласиться с Петром Ткаченко:

«Этому всему укором незыблемо стоит поэма «Двенадцать». Новой поэмы о новой революции нашего времени не появилось. О той и об этой революции, о всех революциях и сто лет спустя продолжает говорить поэма Александра Блока «Двенадцать».
 

————————

Автор: Виктория Кузнецова