Денис Пересторонин: «Не люблю, когда меня называют коллекционером»

Крупнейший в России собиратель рукописных и старопечатных книг о себе, своем собрании и своих путешествиях (часть I)

Денис Валерьевич Пересторонин — крупнейший в России собиратель рукописных и старопечатных книг. Его собрание известно далеко за пределами Москвы и даже России. Но собрание Дениса не ограничивается лишь рукописями — это также голгофы, иконы, металлопластика, различные интересные и редкие вещи, связанные с традиционным бытом. В гостях у Дениса бывают исследователи и художники, бизнесмены и дипломаты… Радушный хозяин всегда готов показать гостям свое роскошное собрание и поделиться разными интересными историями о том, как оно создавалась и прирастало новыми экспонатами. Первая часть беседы посвящена главному увлечению Дионисия — рукописным книгам.

С чего началось… Вопрос, конечно, интересный… От жизни (улыбается). В общем и целом все началось исходя из практических соображений. Изначально рукописные книги стали собираться для домашнего моления и певческой практики, когда я начал учиться пению по знамени. И мои первые рукописи были именно певческие. Потом все это стало постепенно развиваться. В то время у себя дома я даже оборудовал себе специальную деревянную полку, задавшись целью заполнить ее рукописями — тогда это был предел мечтаний. А со временем собирание книг перешло в некий образ жизни: стало и хобби, и работой одновременно.

Любой процесс, который нравится, всегда затягивает. Но ты знаешь, я вообще-то не люблю, когда меня называют коллекционером, и не очень понимаю это слово. Сам себя я позиционирую книжником, как у нас на Руси изначально таких людей и называли.

Ну да. В традиционном. Хотя понятие «книжник», конечно, весьма широкое, но коллекционером я точно не являюсь. А вообще я профессиональный антиквар. Вот это мне ближе и понятнее.
 

Мои предпочтения по регионам — это Выгореция. Выговская традиция меня притягивала еще с юности, словами не передать. Так что мой интерес больше к поморским рукописям. Что касается жанров, то, как я уже и говорил, все начиналось с певческих книг, ну а потом пошло-поехало…

С одной стороны, их высокими эстетическими достоинствами, а с другой — она вызвана тем общим интересом, что я испытываю к Выгорецкому региону, к выговской истории и культуре в целом.
 

Ну, создателей рукописей я уже практически не застал. Впрочем, когда был на Урале, я встречался с часовенными, которые хоть как-то, но писать еще умели. Писали они разные отдельные листки, но ничего из этого я бы себе не оставил — ну разве так, ради забавы, поскольку, если говорить объективно, все это было довольно страшненько и низкокачественно, даже по сравнению с посредственными работами столетней давности. Вот что у них действительно интересно, так это берестяные книжки. Одно время в Москве видел их в одном антикварном магазине, но тогда как-то не загорелся… Каллиграфия там, кстати, весьма необычная, самобытная, напоминает письмо новгородских берестяных грамот, что вычерчивали писалом, да и сам по себе материал примечательный.

А что до того, ездил ли я сам, то я все же попал в несколько иное время. В основной своей массе то, что я сейчас имею, собиралось во второй половине 90-х и в 2000-е. Формат крупных археографических экспедиций поздеевского стандарта 1950-х, 60-х и 70-х гг. к тому моменту себя изжил. Во-первых, массы более-менее приличных рукописей уже были вывезены; а, во-вторых, те, что не были вывезены, теперь никому не показывали. Люди, которые держали книги, просто прятали их за семью печатями и никаким пришельцам даже не заикались о том, что они у них есть.

Помню, как-то ночевал в одном доме у деда с бабкой, весьма крепковерных, и у них точно был экземпляр Острожской Библии — мне это рассказывали местные, которые их близко знали и видели книгу. Но сам я никакого разговора на тему Библии с хозяевами не заводил, да они бы и не сказали мне, что у них есть эта книга, потому что Ирину Васильевну Поздееву там настолько боялись, что после ее визитов боялись почти всех. Поэтому путь моих приобретений уже несколько иной. Скажем, одну из жемчужин своей библиотеки, дофедоровское анонимное Евангелие, я приобрел в 2006 г. на аукционе «Гелоса» за 1.265.000 рублей.

Самая древняя книга на данный момент — это пергаменная Минея XIV века, точнее ее фрагмент. Говоря научным языком, Минея добавочная. Это такой вариант Минеи для левого крылоса, то есть выписана не вся служба Минеи Праздничной, а только часть. Происходит она из одной старомосковской коллекции, из собрания дореволюционной интеллигенции.

Книги XV века — уже не редкость. Причем полноценные и очень хорошего качества, первоклассный такой XV век.
 

Пергаменных рукописей только одна: та самая Минея. Однако были случаи, что я доставал пергаменные фрагменты из переплетов XVII века — из подклейки и из корешка. Там даже XII век встречался. Кстати, очень интересные фрагментики.
 

Наиболее поздние вещи и до нашего времени доходят. Взять хотя бы тех же братьев Леоненко, их книги… Презабавнейшие экземпляры имеются, должен сказать. Помнишь адову газету, что давеча показывал? На которой милиционеры в шароварах с лампасами… Отличная штука! (улыбается).

 

Конечно, такие вещи у меня имеются. Правда не все подобные истории будут понятны широкой аудитории… В качестве примера приведу одну рукопись непритязательного деревенского письма: сокращенный наонный Обиход начала XX века в страшненьком переплете из какого-то совкового флага. Ранее эта книга принадлежала Африкану Ивановичу Мокроусову (1930–2002 – прим. ред.), часть библиотеки которого мне досталась.

Именно! Я его немного знал уже в последние годы жизни. Очень интересная и душевная личность была (рассматриваем фотопортрет Мокроусова с дарственной надписью). Жил он в селе Передельном, что на Сейме, к юго-востоку от Нижнего. Это вообще очень интересный регион, ранее бывший вотчиной известного предпринимателя Николая Бугрова (1837–1911 – прим. ред.) — «удельного князя нижегородского», как его Горький прозвал. Именно там был центр его хозяйства, в том числе и знаменитые паровые мельницы. Во время нашего знакомства Африкан Иванович оставался единственным грамотным старовером тех мест. Принадлежал он к федосеевской общине, содержал моленную, наставничал там, опекал окрестных бабок, прекрасно знал дореволюционную историю, историю старообрядческих согласий, записывал ее — был своего рода краеведом, но в традиционном плане. Одним словом, эдакий местный старец, хранитель старины.

Так вот, в этом Обиходе, что был его учебной рукописью, он во всех подробностях описывает процесс своего обучения пению по крюкам — весь форзац шариковой ручкой исписан: как в юности его учили петь скитские старицы, как сам учился, приведены там и некоторые сведения о его учителях… На форзацах других своих книг он записывал историю их бытования и приобретения. Довольно интересная информация попадается.

 

Вот с перепиской у меня не очень, хотя опыт и был. Меня даже учили, в частности, на Урале. Но то ли я учился не слишком усердно, то ли учителя у меня были так себе, однако процесс не задался: то на пере оказывалось слишком много чернил и получались кляксы, то перо почти не брало их…
 

Им самым. Причем были такие моменты, которые так и остались для меня непонятными: скажем, заточка пера или процесс закалки. Вообще подготовка пера и сама переписка — дело весьма тонкое, в котором масса нюансов, и при несоблюдении одного из них вся технология попросту распадается. В то же время мне практически постоянно нужно что-то дописать, и это проблема.

Еще недавно мне дописывал Леоненко-старший (Игорь Григорьевич Леоненко (1949–2005) – прим. ред.), пока не умер. Например, он дописал мне лист из Челобитной Саввы Романова на бумаге XVIII века (рассматриваем отреставрированную рукопись). Писал он, правда, не птичьим, а металлическим пером. Сегодня вот нашелся еще один писец, с которым мы дописываем три листа из Евангелия XVI века. 

 

Чернила я варю сам. Сварить их особого труда не составляет. Есть несколько предметов для варки чернил. Я использую ольховые шишки. Варю согласно средневековой рецептуре. И весьма неплохие чернила у меня получаются. Очень даже! Вообще разных аутентичных видов чернил довольно много. Так, бывают сажевые чернила…

Они самые. В рукописях XVIII – XIX веков также весьма частотны.
 

Пройти-то прошли, но чернила эти не очень. Да вот хотя бы взгляни на сию книжицу (листаем рукопись, переписанную с использованием сажевых чернил): вон, сколько разводов и всякой подобной грязи.
 

Ну да. Так оно и было.
 

С манускриптами иных традиций я сталкивался и некоторыми из них располагаю. Определенный интерес, хотя и небольшой, у меня к ним есть. Ведь каждая из подобных работ также содержит в себе элементы высокой книжной культуры. Например, какое-то время назад у меня было довольно-таки значительное количество арабских книг с Северного Кавказа, мусульманских, кое-что до сих пор лежит. Был период, когда некоторые из них везли в Москву… По большей части это толкования хадисов. Кстати, вот погляди, какой у меня есть интересный свиток (развертываем на столе пергаменный свиток сефардской Торы). Думаю, что из Средней Азии, бухарские евреи писали — забавная вещица.

Но в целом подобные книги для меня «постольку поскольку», ведь я их не понимаю, а я люблю то, что мне понятно. Читать я их не умею, и в целом в концепцию моего собрания и моей жизни они не встраиваются. Вот если б я действительно был коллекционером, то, может, все бы собирал, а так… Для меня это своего рода игрушки, которые держу больше ради прикола, а смысла особого в них не вижу.
 

Ну, во-первых, думаю, что ты слишком романтизируешь. Все-таки прослойка книжников и переписчиков, равно как и собирателей, всегда была относительно немногочисленной. Когда это она была «необъятной»? В XVIII-м веце что ли? Да и крестьянской эта среда стала лишь отчасти и в силу исторических обстоятельств. Понятное дело, были и такие, кто «поле — засеял, стих — написал», но изначально это был довольно узкий круг городских интеллектуалов. И лишь в конце XVII столетия в связи с кардинальным изменением культурного мейнстрима все это действительно уходит на социальную периферию.

В оценке состояния данной среды на рубеже XIX–XX веков я бы тоже не был столь оптимистичным. Конечно, в то время у значительной части элиты, включая императорскую семью, был интерес к традиционной культуре, искусству, средневековому наследию, в том числе книгописному: издавались различные памятники, проводились выставки, и все это хорошо оплачивалось — несравненно лучше, чем сегодня. Но в основной своей массе элита и общество в целом продолжали деградировать, и чем это закончилось — мы знаем. Процессы шли совершенно однозначные: даже крестьянство разлагалось, не говоря уже о дворянстве и интеллигенции. Вся эта массовая деградация шла как минимум с середины XIX столетия, а в духовном плане она началась еще раньше.

Она самая. Ведь научно-технический прогресс — это и есть деградация. Абсолютная и бесповоротная! Дьявольский обман, зло как оно есть. Здесь я совершенно согласен с известным товарищем нашим Германом, который Стерлигов (улыбается). Ну вот сам посуди: много ли ты в своей жизни видел икон св. Антипы? Нет? То-то же! А ведь раньше его образ был в каждом доме!
 

Именно в каждом или почти в каждом! А все почему? А потому, что раньше люди, когда еще не было всяких там стоматологов, при зубной боли молились Антипе, а теперь выходит, что он и не нужен никому. Ну у кого сегодня дома есть икона св. Антипы? Разве что у меня и есть, да и то лишь потому, что письмо хорошее.
 

Эх… Да как-то не особо (смеется).

…А так, возвращаясь к твоему вопросу, то раньше, в 90-х, у меня, конечно, был некий оптимизм относительно какого-никакого возрождения. Да что там говорить: еще несколько лет назад почти каждый вечер у меня кто-нибудь да бывал: собирались, общались… Иных уж нет, а те далече. Но сегодня ни во что более-менее массовое я давно не верю и даже не вижу к тому никаких объективных предпосылок. Выгляни в окно, посмотри, во что превратился наш мир, включая людей, благодаря научно-техническому прогрессу! Телевидение, радио и прочие подобные штуки сделали свое черное дело. Конечно, можно организовать выставку, провести мастер-класс или еще что-то в этом роде, но все это будет лишь мигом в мерцающем калейдоскопе бесконечных шоу. Народ любит шоу. На час-другой он чем-то заинтересуется, а, выйдя за порог, тут же все забудет и пойдет тусить дальше: здесь тебе и йога, и дискотеки, и японская каллиграфия, и тайский массаж, сегодня он «то», а завтра «это»… Такую публику я сам не сильно хочу.

Вот ты говорил про «необъятную среду». Доля правды, конечно, в этих словах есть. Но я больше чем уверен, что будь у среднестатистической крестьянской бабы телевизор, то она с куда большим удовольствием смотрела бы шоу «Давай поженимся» или очередную серию «Санта-Барбары», нежели листала лицевые книжки. Но тогда у нее просто не было альтернативы. Люди умели радоваться мелочам, умели ценить даже то немногое, что у них было. Технический прогресс, чрезмерный комфорт и практически безграничное разнообразие выбора сбивают с толку, развращают, как ни что другое, и теперь все мы живем в мире манекенов.

Сегодня нечто настоящее, глубокое — определенно редкость. Причем это относится как к вещам, так и к людям. Ведь нормальные люди, не обезличенные прогрессом, которые не удовлетворяются окружающим их ширпотребом и хотят чего-то подлинного, чистого, встречаются нечасто. Хотя, конечно, они всегда были, есть и будут. Собственно, один из смыслов своей деятельности, своей открытости я вижу именно в том, чтобы находить таких людей, общаться, обмениваться знаниями и опытом. 

***
 

Во второй части беседы Денис расскажет о своей коллекции голгоф, путешествии на Соловецкие острова и установке там памятного креста, а также о недавней поездке в Колясникову пустынь, некогда основанную таинственным старцем Капитоном — одной из самых загадочных фигур русской истории XVII века…

Беседовал Алексей Гудков