Анастасия Буцко: «Религия и старообрядчество для него всегда были, помимо всего прочего, элементом эстетическим»

3 июня 2018 года концертом в Большом зале консерватории завершился мини-фестиваль, посвященный 80-летию композитора Юрия Буцко (1938-2015). Его программа включала в себя концерты, научную конференцию, презентацию фонда. Юрий (Георгий) Маркович является создателем многочисленных произведений практически во всех известных музыкальных жанрах. С молодых лет Ю. Буцко воспринял культуру, уклад, быт древнего Православия. С тех пор старообрядчество составило важнейшую часть мировоззрения композитора, что отразилось в образном и интонационном строе его сочинений. Он оказался одним из первых русских композиторов советского времени, кто встал на стезю духовного «служения» в музыке, но избрал свой путь. Он не пишет музыку для Церкви и воплощает религиозные идеи в произведениях исключительно концертного предназначения. Сочинение на темы знаменного распева Юрий Буцко создал в конце1960-х. В те времена, когда церковь была отделена от государства, непреодолимой стеной, Юрий Буцко решил познакомить посетителей концертов с тем, что считал самым ценным в русской культуре. Жанр произведения он определил как проповедь.

Старообрядчество хранило все века этот знаменный распев, им не надо объяснять. Это часть службы, этот канон. Великий канон. Чтобы познакомить людей менее осведомленных, я прибегнул к такому жанру, как проповедь. Это род музыкального толкования того содержания, которое есть в данном знаменном распеве. У каждого своя образность, содержание.

Примечательно, что Буцко, знающий современный церковно-певческий обиход и хорошо знакомый с древней традицией, не прибегает в своем творчестве напрямую к церковно-певческим формам, то есть не сочиняет музыкальные циклы литургии, всенощного бдения и прочее. Ему очевидны преграды, возникающие при совмещении современного художественного сознания с требованиями церковного канона, и потому он не посягает на «богослужебность» своих композиций и всячески избегает «декоративной» стилизации церковной интонационности. Именно поэтому композитор всегда подчеркивал, что «знаменный лад» Полифонического концерта ни в коей мере не является «универсальной», «тотальной» системой, подобно додекафонии, сериальной технике и прочее.

Георгий Буцко долгие годы был прихожанином кафедрального Покровского собора Рогожского кладбища (РПсЦ). Даже в преклонных годах он посещал великопостные Богослужения, отмаливаясь сотни поклонов Марииного стояния. В 2009 году он был награжден грамотой Московской Митрополии «за возрождение древнерусских музыкальных традиций в современной классической культуре».

Дочь композитора Анастасия Буцко дала интервью порталу colta.ru. 

***

Ну, он, конечно, знал, что производит странное впечатление, в чем-то несколько фрикообразное. Безусловно, он этим до известной степени бравировал. С 70-х годов привык ходить по городу Москве с длинными волосами и бородой. Когда я была маленькой девочкой, к нему на улице подходили бабули, просили благословения. И он благословлял! Он не делал из этого особых сложностей. Был период, когда он ходил в консерваторию в некоем подобии рясы, точнее — облачения из Покровского собора на Рогожском кладбище (старообрядческий храм, прихожанином которого был Юрий Буцко. — Ред.), оно в пол. Ходил с крюковатыми палками, которые где-то покупал или сам вырезал. А если нет — то носил какие-то бархатные пиджаки, жилеты и т.д. То есть его внешность ему была явно небезразлична. Явно она была частью его внутреннего видения себя. И, безусловно, способом защиты от окружающей среды и определения границ между собой и другими.

Обнаружение этой семьи действительно поразило его — думаю, как образец сопротивления и возможности существования другого мира в этом. Но он и до этого интересовался старообрядчеством. Еще будучи совсем молодым человеком, он ездил сначала в фольклорные экспедиции, потом в одинокие путешествия по Северу. И в Каргопольской области он нашел в одной деревне нескольких людей — среди них брат и сестра Максим Иванович и Фомаида Ивановна, — которые первыми его посвятили в мир старообрядчества. От них и через них в доме появились первые крюковые книги, старинные иконы.
 

Это еще до моего рождения, 60-е. Я не воспринимала своего отца как человека, как-то особенно истово верующего. С моей точки зрения, религия и старообрядчество для него всегда были, помимо всего прочего, элементом эстетическим. Внутри вот этого безобразного советского мира он искал какую-то зону, где был какой-то другой свет. Безусловно, это был и свет духовности, но и просто другое эстетическое измерение.

Мне кажется, от этой чисто православной прослойки он хотел быть на какой-то дистанции. Потому что христианству в среде интеллигенции в то время была свойственна некая диссидентская светскость. И одновременно уже были зачатки того, во что превратилось официальное православие сегодня. Вообще у отца было два источника старообрядчества. Один — это протопоп Аввакум, пример бескомпромиссности до конца. Другой — это Мусоргский, который был для отца светочем. Это, конечно, «Хованщина».
 

Безусловно. Но, я думаю, это была не пафосность, а надрыв. Человек он был вспыльчивый и склонный к тому, чтобы себя в этой эмоциональной амплитуде еще сильнее накручивать. Это было некое такое «да». И еще больше «да».
 

С юности был круг друзей, которые очень часто и очень весело заседали у нас дома. Среди них были и выдающиеся исполнители — Геннадий Рождественский, Дмитрий Китаенко, Михаил Воскресенский. Со временем этот круг не то что распался — он просто состарился. Иных уж нет, а те далече. В последние два десятилетия вокруг него начал образовываться новый круг — из его учеников и таких… учеников-поклонников. Апостолами их не назовешь, но это очень верные, за ним и за его наследием идущие люди. Молодые. В возрасте, скажем, от 27 до 35—40 лет.

А так если его спросить, кто любимый композитор, то кроме уже упомянутого Мусоргского будут Рихард Штраус и Оливье Мессиан. И это очень слышно, мне кажется. Отец записан в какой-то круг патриотических авторов. Каковым он не был. Безусловно, Россия была для него важна и любима, но не в форме квасного патриотизма. Его источник — это мировая культура.
 

Ну, работа в театре была, с одной стороны, заработком — так же как и кино, как и сериалы типа «Хождения по мукам» (по кличке «хождение под мухой»). И так продолжалось до краха Советского Союза, когда исчезли эти киношные деньги и стало без них, конечно, очень тяжело и горько.

С другой стороны, театр был его средой. Театр на Таганке его рано открыл и очень интенсивно им пользовался. И жили мы от театра недалеко. Золотухин, Филатов, Губенко, Высоцкий — все они частенько тусовались у нас дома. Люди они были молодые. Все это происходило весело и динамично. Особенно вечерами и после спектаклей.

С бородой ходил, в рясе еще нет, но уже ходил в бархатных пиджаках. (Вероятно, имеется в виду не священническое облачение, а кафтан — молитвенная одежда для мужчин, принятая в старообрядчестве — прим. ред.).
 

Ну, эта дефиниция — нонконформизм — она же возникла позже. Начинали-то все вместе. Более того: отец пришел в музыку сравнительно поздно и довольно необычным путем. То есть он когда-то ребенком занимался, потом был вынужден перестать и, уже учась на учителя истории в педагогическом институте, все-таки осознал, что он — композитор. И, будучи великовозрастным 20-летним парнем, сел учить азы, сам подготовился и поступил в училище, которое тогда называлось «имени Октябрьской революции». И там был еще один человек, находившийся в аналогичной ситуации. Это Альфред Шнитке, который по несколько иной причине — семья в изгнании и т.д. — тоже очень поздно там оказался. Это был один круг. Из этого круга появились абсолютно разные личности, которые потом — в силу не столько политического, сколько коммерческого заказа — были объединены в какие-то группы. Поскольку композитор композитору, как известно, волк, позже отношения складывались по-разному. С Губайдулиной у отца до самого последнего дня были очень теплые отношения. Шнитке отец упрекал в плагиате — или, скажем так, заимствовании его системы русской додекафонии. Я не берусь рассуждать, верно ли это. Это огромная музыкантская дискуссия. Но тут пути разошлись. Безусловно, у отца был элемент досады, может быть, зависти к успеху, который есть у одного и которого нет у другого.

Чувствую. Эта музыка начинает проявляться. Как быстро это произойдет, с какими еще социальными и культурными процессами это будет связано — я пока не знаю. Я стараюсь сделать то, что можно. Очевидно, что делать что-то надо — потому что не только не издано, но и просто не исполнено, не услышано как минимум процентов 80 музыки, написанной отцом. Юрий Буцко — это не только «Записки сумасшедшего», пара красивых оркестровых пьес и музыка к спектаклям «Пугачев» и «Гамлет». Он написал семь больших симфоний, около двух десятков симфоний-сюит и камерных симфоний, четыре оперы, огромное количество музыки для разных солирующих инструментов. Надо просто открыть двери. Сделать доступными ноты. Записать то, что можно записать. Выложить записи, которые уже существуют. А дальше пусть окружающая среда и время разбираются.

На моих глазах происходит открытие такой не последней фигуры, как Дмитрий Шостакович, в немецком контексте. 20 лет назад никто его не слушал в Германии. Конечно, знали такое имя — Ленинградская симфония, Мравинский, кто-то что-то учил по истории. Но то, что Шостаковича играют как репертуарного автора, — это феномен последних 20 лет. И одна из основных причин этого феномена — деятельность издательства DSCH и издание полного собрания сочинений Дмитрия Дмитриевича. У музыки есть своя динамика проявления, я в это твердо верю. Это произошло с Шостаковичем, происходит с Вайнбергом, возможно, произойдет с какими-то другими авторами. То, что не услышан Гавриил Попов, то, что просто не существует на музыкальной карте мира Борис Чайковский, — это нонсенс. А что с Алемдаром Карамановым? С Отаром Чаргейшвили? С Романом Леденевым?
 

В эпоху ГДР была такая фаза — когда Буцко воспринимали как социально близкого гэдээровские диссиденты. Например, опера «Белые ночи» шла в Дрездене в Земперопер, ее ставил Гарри Купфер. Его довольно много играли очень достойные немецкие дирижеры. Потом была пора безвременья, когда восточногерманская интеллигенция и музыкальные круги изо всех сил дистанцировались от советской музыки. А западные немцы о ней просто не знали. А Германия — это такое бутылочное горлышко, соединяющее Россию с остальным миром. Потом был всплеск в 90-х, когда все русское было потенциально интересно. И снова наступило затишье. Сейчас появился круг молодых исполнителей, которые начинают играть Буцко. Посмотрим, что будет дальше.

————

Текст: Екатерина Бирюкова
Источник: colta.ru